Позвольте мне начать с одного различения понятий, которое я считаю важным для нашей беседы.
Есть ли разница между христианским мучеником и героем? Есть ли разница между христианской жертвой и любой другой формой самопожертвования?
Мой ответ, что да, есть разница. Но разница состоит не в выносливости. И атеист может перенести неописуемые пытки, не отступить. Различие состоит и не в преданности какой-то идеалогии. Тысячи людей по всему миру умирают охотно ради своей идеи, религиозной или нерелигиозной. Разница не кроется даже в презрении к смерти. Героическое упорство или героическая ненависть может обладать человеком с невообразимой силой. Иногда присутствует и бешенство самоуничтожения, когда могут быть загублены и другие люди!
Принципиальное различие состоит в другом: христианское мученичество – это прежде всего акт жертвенной любви. Акт, во время которого любовь является высшим критерием, и мученик предлагает в жертву самого себя – не кого-то другого. Эта любовь питает сущностную силу, способность отказаться от себя, упражняться (в аскезе), сверхчеловеческую силу. Речь идет о царственной любви, а не только о привязанности к близким, которая обязательно влечет за собой ненависть к другим. Христианским мученичеством двигает неудобоносимая и необъяснимая любовь ко всем, и прежде всего к гонителям, которые сами стали жертвами ненависти. Поэтому христианское мученичество означает разрыв порочного круга насилия. Не пассивно, а действенно и добровольно, через акт неповиновения мученик достигает высшей точки неприятия возмездия.
Согласно христианскому видению, любовь – не просто некое человеческое чувство. Человеческое чувство важно, но если оно существует само по себе, то потухнет тогда же, когда исчезнет их носитель – человеческая личность. Для христианина любовь проистекает из самого существования, которое не потухает, то есть от Бога, который есть Любовь, и связь с Которым означает непрестанную и беспредельную любовь. Таким образом, мученическая смерть, как акт жертвенной любви, – это ответ на призыв Возлюбленного и деятельное свидетельство, поскольку в такой связи с Ним находится правда жизни.
Все это означает и нечто другое.
Противоположность мученичества – это предательство, отступничество. Это когда мученичество действительно реализуется, но с самолюбованием. То есть вместо того, чтобы стать событием жертвенной любви (и соответственно, передать открытость по отношению к другому), мученичество направленно на себя. Это действительно геройский подвиг, но подвиг самодовольствия. Такой нарциссически настроенный христианин действительно говорит и о Боге, но на самом деле понимает Бога как эхо собственного я, а не как Живого Бога, который может с ним соглашаться, но может и не соглашаться. Для нарцисса-мученика нет сомнений в том, что Бог подписывается под всеми его подвигами (одобряет их). Т.е. нарцисс не ожидает с нетерпением ответа возлюбленного, потому что возлюбленный – он сам, а не другой. Между истинной Любовью и «подвигом» нарцисса столько же общего, сколько общего у капель росы с раскаленным железом! Именно поэтому ссылка на Христа не является гарантом христианского мученичества.
В церковной литературе много жестких спасительных доказательств того, что удивительное мученичество ничего не значит, если оно не укоренится (прорастет) в любви. Приведу лишь одно свидетельство, как всем известное. После прекращения гонений, когда исповедники, т. е. те, кто выдержал эти испытания и не отступил, приобрели огромный авторитет в Церкви, и напротив, те, кто струсил, не были даже уверены в том, примут ли их обратно (смогут ли они быть снова допущены) в Церковь; те, кто принимал их обратно, делали скидку (снисхождение) на человеческую слабость. Однако святой Киприан принимал их обратно, видя в этих людях не только слабость, но и неизъяснимые пути любви. «Да, есть среди нас, говорил он, те, кто приносили жертву идолам во время гонений, но сделали они это, ради сохранения жизни и веры других, например членов своих семей. Эти люди, таким образом, оказались падшими ради других». Киприан, несомненно, заявляет о том, что и эта позиция является путем ко спасению! И идею принятия этих людей обратно в церковную общину поддерживали и те, кто был благодарен за свое спасение!
Жертвенная любовь, таким образом, подобно позвоночнику, соединила все составляющие церковного события: сознание Бога, достоверность Евхаристии, жизнь и страдания верующих. Послания святого Игнатия, епископа Антиохии, были написаны незадолго до его мученичества, и они помогают нам понять, что означает жертвенная любовь в своем объединяющем смысле.
Первый позвонок этого позвоночника (любви) – это Бог как Вечная Любовь, и поскольку Он является Вечной Любовью, Он по человечеству и пошел на Крест. Игнатий, конечно же, говорит о воскресении, но делает упор на распятие, потому что именно распятие является наивысшим проявлением жертвенной любви. Именно поэтому Игнатий яростно выступает против докетизма, отрицавшего реальность воплощения и страданий Христа. Бог в докетизме – это Бог, который не сострадает. Игнатий не боится здесь говорить о страдании и крови Бога, не просто человека Иисуса.
Следующий позвонок этого позвоночника: Игнатий непрерывно говорит о подражании страданиям Христа. Это подражание он воспринимает не как осуществление распятия, а как опыт жертвенности в повседневной жизни. Невозможна жизнь христианина без жертвенной любви, и именно поэтому верующий связан с Христом через Крест. Подобно тому, как евангелист Иоанн Богослов в описании отношений Христа с верующими использовал образ виноградной лозы, Игнатий использует образ ветвей, произрастающих из Креста. Ориентировался ли он на Евангелие от Иоанна, – что, в общем-то, маловероятно, – или нет, мы не знаем, но теперь у Церкви имеется два ярких изображения: ветвей, произрастающих из виноградной лозы, и ветвей, произрастающих из Креста, которые связывают Евхаристию с Крестной Жертвой. Веру Игнатий называет Плотью Господа, а любовь он называет Кровью Его. Таким образом, он не рассматривает Евхаристию через призму как бы соединения «химических элементов» – хлеба и вина, которые превращаются в Плоть и Кровь Христа, а через призму нравственности, как позицию верующего.
Таким образом, верующий не «является» членом Церкви, он «становится» членом Церкви. Это длительный процесс, и оценит его в итоге Живой Бог. «Если и когда мне удастся соответствовать требованием мученичества, – пишет Игнатий, – лишь тогда я смогу называться истинным учеником Христа».
В этой перспективе главным материалом Евхаристии является непосредственно человеческое бытие. На самом деле это человеческое бытие не является, оно может стать материалом Евхаристии. Игнатий считает себя пшеницей Господа, которую должны смолоть зубы зверей, чтобы в конце концов стать ей чистым хлебом. Можно провести параллель: праведный Николай Кавассила в XIV веке пишет, что материалом Евхаристии является и труд человека, превращающий зерно в хлеб, а виноград в вино. Точно так же и здесь, действие людей, деятельная преданность превращает, преображает человеческое бытие в материал Евхаристии.
Такое видение мученика как евхаристической жертвы прослеживается в целом в ряде свидетельств, прежде всего в мученичестве Поликарпа, современника Игнатия. Там мученик уподобляется овну из великого стада, из общины, уготованный в жертву угодную Богу. Поликарп в своих описаниях жаждал стать причастным к числу мучеников и Чаше Христа в Евхаристии, чтобы кровь его была принесена, как кровь Христа. И, наконец, в момент мученичества на костре присутствующие ощутили не запах сжигаемого тела, а испекаемого хлеба. Удивительно то, что в молитве, которую вознес Поликарп в час мученичества, прослеживается соответствие с древним возношением Евхаристии в Церкви Смирны. Он молится за общину, перечисляет элементы Евхаристии, благодарения и т. д. Разница в том, что в месте повествования об установлении Таинства Евхаристии Христом, в его молитве, излагается рассказ о мученической смерти, что как раз показывает тождественность Евхаристии и мученичества.
Евхаристический характер имеют в разной степени и другие примеры мученичества: Карпа, Папила, Агафонка, Иустина, Аполония, мучеников Нагры. Очевидно, что такое восприятие мученичества сходно с тем, которое мы встречаем в книге Откровения: души убиенных во Имя Агнца находятся под небесным жертвенником. Автор, вероятно, имел в виду, что у евреев кровь жертвенных животных стекала в основание жертвенника. Соответственно, жертвенник играет центральную роль в эсхатологической драме Откровения. Автор прибегает к образу жертвенника каждый раз, когда желает подчеркнуть решающую роль, которую играют в эсхатоне молитвы мучеников. Я думаю, это высвечивает понятия эсхатологии. Царство это действительно новое, это Царство приносит сам Бог, но оно не происходит вне истории. Действие человека, верность или отступничество, играет свою роль в становлении нового мира и обретает вселенский характер, вселенское измерение.
При такой вселенской перспективе мученичества возникает еще один вопрос. Евхаристия касается непосредственно внутренней жизни Церковной общины, где она совершается и съедается членами ее. Однако мученичество делает Евхаристию публичным событием. Перед всем городом (в очах верующих и неверующих) мученичество становится свидетельством о Евхаристии, об этом писал Павел: «Ибо всякий раз, когда вы едите хлеб сей и пьете чашу сию, смерть Господню возвещаете, доколе Он придет» (1 Кор. 11:25). Игнатий страстно желал, чтобы его мученичество произошло на евхаристическом собрании, но не в храме, а на арене. Он просит верующих Рима, чтобы они стали своеобразным собранием на трибунах арены и участвовали в Евхаристии, где жертва будет он сам, используя язык публичного пространства – арены. Он просит натравить на него животных, чтобы они разорвали его, но не ради варварской радости кровожадных развлечений, а чтобы смололась одушевленная пшеница, хлеб Евхаристии. Необычная Божественная Литургия, на которой община активно и публично свидетельствует о том, что наивысшее благо – это жертвенная любовь. Апостол Павел уже писал о том, что апостолы были похожи на приговоренных к смерти и становились зрелищем в театре мира. Теперь этот труд апостолов призваны взять на себя мученики. Несколько столетий спустя святой Никодим Святогорец писал о том, что «мученики дерзновенно свидетельствуют в театре мира, объяты зачастую миссионерским пылом. Многие из них, – говорит Никодим, – пожалев иноверцев, пошли добровольно на мучения и проповедовали свет истины. Это жертвенное миссионерство не агрессивное и не прозелитское».
Здесь проявляется очень динамичный аспект мысли Игнатия. Мученик адресует свои послания Поместным Церквям, представители которых приезжали, чтобы встретиться с ним в плену. Игнатий использует интересную фразу «единомыслие Божие», «омония ту Феу». Он призывает христиан, чтобы во всех своих действиях они вдохновлялись этим и руководствовались единомыслием Божиим. Но «единомыслие» использовалось также в общественной жизни как характерный термин для философского движения, новой софистики, которая стремилась возродить классический идеал в полисах Малой Азии и, в целом, в Римском мире. Представители полисов (городов) путешествовали и вели переговоры для достижения единомыслия между городами, в некоем широком понимании мира. Игнатий, таким образом, восприняв философские и политические настроения язычников своей эпохи, использует их, чтобы выразить на современном ему языке перспективы благовествования в современных реалиях и послужить единодушию поместных Церквей, и дать ответ римскому империализму через христианский экуменизм.
Но жертвенная любовь, питающая Евхаристию и выплескивающаяся, выходит из соборов и идет в мир, идет по другому пути – по пути солидарности. Христиане во имя человеколюбия также становятся «знамением» Царства, проникновением вечной любви в сегодня. В одном из своих отрывков святитель Игнатий порицает зловерных. Они не только пренебрегают Евхаристией общины, они пренебрегают немощными. Их не трогает, пишет он, ни любовь, ни вдовы, ни сироты, ни скорбящие, ни томящиеся в тюрьмах, ни голодные. Они пренебрегают Евхаристией, уточняет Игнатий, поскольку они не воспринимают подлинную Плоть Господа, Который пострадал за нас. Здесь вновь поднимает голову опасность докетизма. Если Христос не страдал и не умер по-настоящему, то тогда невозможно ни мученичество, ни Евхаристия, ни солидарность, так как все это коренится в сострадании. В докетизме можно обвинить не только ту Церковь, которая отрицает воплощение Христа, но и Церковь, которая теоретически не отрицает воплощение Христа, но при этом не желает сделать своей плотию духовные искания и мучения людей.
Что выразил всем этим Игнатий? Перспективу ранней Церкви, евхаристический опыт, который немыслим без общения. В IV веке в апостольских постановлениях говорится о том, что немощные и, в частности, вдовы и сироты, именуются жертвенниками. Этот странный упор на христианскую солидарность, странный для поздней античности, получает доказательство и свидетельство в противоположном лагере. Вскоре после 165 года язычник Лукиан Самосатский (выходец из Сирии) написал сатирическое произведение, где главным героем является авантюрист Перегрин. В какой-то момент Перегрин становится христианином и даже попадает в тюрьму. Лукиан, наверное, ориентируется на мученичество Игнатия, и высмеивает в его лице Перегрина. Он показывает, что лидеры христиан посещают его в тюремной камере, подкупив смотрителей, а у стен тюрьмы с рассвета собираются вдовы и сироты. Лукиан написал это произведение, чтобы насмеяться, однако нет лучшей похвалы, чем эта насмешка.
Остается еще один вопрос: может ли церковная община признать, что, будучи неразрывно соединенной со Христом, она, тем не менее, не заключает Его внутри себя? Другими словами, может ли церковная община признать, что Христос действует таинственно там, где Он желает, что Он тайнодейственно приводит новых членов в Церковь, и что Он всегда там, где человеческая боль, независимо от церковной, религиозной, национальной или другой принадлежности страждущего? В данном случае мученичество может приобрести более широкое звучание и стать знамением вселенского, таинственного действия Христа. Давайте рассмотрим все по порядку.
Игнатий не углубляется в этот вопрос. Тем не менее, есть некоторый элемент, питающий эту направленность. Во-первых, он настаивает на том, что решающим элементом не является стандартное членство в Церкви, но образ жизни. Из этого критерия вытекает, что подлинность христианина будет выявлена в конце, в судный день. Во-вторых, Игнатий ведет ярую полемику с докетами и раскольниками. Но когда обращается ко всем остальным людям, скажем, неверующим, то говорит с надеждой на их изменение и просит верующих показывать своим поведением, что неверующие – их братья. В-третьих, в его работе есть некоторые трудные для понимания моменты, когда Игнатий пишет о безмолвии или «тишине» Христа. Непонятно, что он имеет в виду: действие Сына при создании мира или же Его безмолвие перед Пилатом. Я думаю, однако, что здесь нет таинственности в действиях Христа. В какой-то момент Игнатий пишет о трех важных событиях: непорочности Марии, рождении Христа и Его распятии. Их он называет «тайнами, взывающими из безмолвия», и эти тайны не заметил дьявол. Вочеловечение Христа произошло в безмолвии и ознаменовалось появлением странной звезды, как пишет Игнатий. Ученые пока не могут прийти к согласию о том, что он имеет в виду под звездой. Велика вероятность того, что он имел в виду звезду Рождения и поклонения язычников в лице трех волхвов. Если это так, то это знамение приобретает особое значение. Напоминаю, что повествование о трех волхвах мы находим только в Евангелии от Матфея, которое во многом было Евангелием антиохийской Церкви. В этом повествовании о трех волхвах открывается замечательная тема таинственных откровений Божиих. Волхвам открылась звезда через их языческое предание (традицию), а не через предание Израиля.
Раннее проявление богословия Семени Логоса-Слова...
«До конца истории, – пишет Максим Исповедник, – Христос будет страдать через любовь, сострадая всем тем, кто страдает». Ибо царство тому, кто сострадает, – это означает, что, сострадая со Христом, мы участвуем не только в муках его личного Распятия, но и в муках Его за всех страдающих. Мученичество за страдающих и вместе со страдающими и с жертвами – это определяющий ход в пользу христианского мученичества, это деяние, а не благодеяние свыше, когда благодетель участвует в жизни получателя. Это нисхождение в подражании воплощенного Христа и участие Его в жизни жертв. Это тот перекресток, на котором может состояться встреча всех со Христом, и основные характерные черты мученичества здесь – это неприятие докетизма и готовность сострадать.
Все это приводит к последнему вопросу, которым и заканчиваю доклад.
Что происходит с теми людьми, которые не являются членами Церкви, не являются христианами, не свидетельствовали о Христе, что же происходит с ними, когда они жертвуют жизнью не из героических побуждений, не из героической ненависти, а из жертвенной любви? Можем ли мы их считать мучениками посредством присутствия и действия сострадающего Христа? Мне кажется, это очень интересный вопрос и с точки зрения теологии освобождения, и, наверное, имеет смысл отдельно рассмотреть его. Еще в IV веке святитель Григорий Богослов писал: «…подобно тому, как многие из наших на самом деле не являются нашими, потому что их образ жизни отчуждает их от единого тела, точно так же многие из тех, кто не принадлежит Церкви, на самом деле близки нам, так как их образ жизни делает их христианами, им не хватает только названия». Аналогично весомая, на мой взгляд, фраза имеется у нашего современника Джона Собрино: «Те, кто жертвует своею жизнью ради правды, праведности, любви и солидарности, – это мученики внутри Церкви, пусть и не от Церкви». Здесь возникает серьезный вопрос о различении между каноническими и харизматическими границами Церкви. Думаю, что ответ следует искать на горизонтах, которые открывает нам Живой Бог. Самопожертвование нехристиан, жаждущих правды и справедливости и умирающих из любви к другим, можно будет считать мученичеством. Это не путь, параллельный Христу, и не путь вне Христа, это путь таинственной встречи с Христом.
Дорогие
братья, в жизни, где много вопросов и сложностей, верующий стремится
уловить дуновение непокорного Духа и жаждет последовать за Живым Богом. И
то и другое – это тоже мученичество, потому что предполагает личную
ответственность. Верующий может отрешиться от этого мученичества не
иначе, как отрешившись от своей христианской идентичности.
Текст записан иеромонахом Иосифом (Павлинчуком),
отредактирован Максимом Веницковым.
