Сколько уж раз священнослужители слышали от разных людей – как не церковных, так и являющихся прихожанами их храмов, недоуменные вопросы: «Почему службы в Православной Церкви до сих пор идут на сложном для понимания церковнославянском языке? Неужели нельзя перевести молитвы на современный русский язык?» Хотя, заметим, многие из «противников» церковнославянского языка при этом совершенно спокойно относятся к необходимости, к примеру, при работе на компьютере изучать абсолютно чужой для них – в отличие от церковнославянского, английский язык. Тем не менее, откликаясь на просьбы тех, кто еще только приобщается к православной вере – а таких сегодня большинство, мы решили открыть новую рубрику: «Наследие духовное». И надеемся, что публикуемые здесь статьи помогут нашим читателям ближе узнать и полюбить церковнославянский язык, понять глубинный смысл ежедневно совершаемых нами молитв.

КОРНИ ОДНОГО ДРЕВА

Современный богослужебный язык Русской Православной Церкви — церковнославянский, развился из древнецерковнославянского (старославянского или древнеболгарского). Язык переводов Священного Писания святых равноапостольных Кирилла и Мефодия и древневосточно-славянские языки – «предки» русского языка и близко родственны ему. Приняв при крещении Руси вместе с богослужебными книгами от южных славян и литературный язык, русский народ воспринял его не рабски, а переработал в своем сознании, влил в него элементы своего духа. Все исторические памятники древнерусской литературы свидетельствуют о слиянии литературного старославянского языка с живой русской речью. И этот процесс продолжается вплоть до настоящего времени.

Почти все корни слов и их значения общие у церковно-славянского и русского языков. В этом легко убедиться всякому, кто обратится к богослужебным книгам. Из всех слов, употребленных в самой трудной славянской книге – Псалтири, найдется не более ста, нуждающихся в переводе. К ним принадлежат, например, такие слова как абие, аще, брение, буий, вскую, ганание, гобзование, егда, иже, яже, еже и др. В их числе и иностранные слова, оставшиеся в церковнославянском языке без перевода: онагр, скимен, скраний.

С другой стороны, если мы обратимся к современному литературному русскому языку, то увидим, что он представляет собой неразделимое сочетание элементов русской речи с элементами церковно-

славянскими. «Говорить о русском языке, как о языке, отдельном от церковнославянского, никак нельзя», – писал известный русский языковед XIX века Федор Иванович Буслаев.

В нашей современной речи также нередко встречаются корни и формы церковнославянских слов. Мы говорим: млекопитающие, Млечный Путь, прохлада, прозрачный, древесина, древесный, животное, не задумываясь о том, что все это – производные от славянских млеко, древо, хлад, зрак, живот. Слившись воедино, славянские и русские слова и образовали вместе наш «великий, могучий, правдивый, свободный русский язык». 

ОН НЕ МЕРТВЫЙ, ОН – ЖИВОЙ!

Некоторые полагают, что церковнославянский язык должен считаться мертвым, так как нет народа, который бы говорил на нем. Действительно, ни один славянский народ не употребляет его в обыденной жизни, в быту, но миллионы славян – русские, украинцы, белорусы, сербы, македонцы и др. молятся на нем, а молитва есть живое общение с Богом.

Церковнославянские песнопения живы и живительны. Они связуют воедино не только нас, сегодняшних членов Церкви, но и тех, кто уже ушел из земной жизни. Наши близкие, дорогие умершие предки и святые угодники земли Русской – преподобные отцы Антоний и Феодосий Киево-Печерские, Сергий Радонежский, Серафим Саровский, а также святые угодники земли Сербской, например, святитель Савва, святые чудотворцы Болгарские, среди них преподобный Иоанн Рыльский, преподобная Параскева и множество других православных славянских святых, начиная от равноапостольных Кирилла и Мефодия – все они молились на том же церковнославянском языке и теми же словами, какими молимся теперь и мы.

Определяя жизнь или смерть языка, не надо забывать, что слово есть выражение мысли. Если церковнославянский язык вызывает мысли, будит чувства, значит, он живет.

Этот язык чрезвычайно подходит к самому стилю православного богослужения, который представляет собой синтез отдельных элементов, как то чтение, пение, иконопись, язык, архитектура храма и т. д. Все они служат служат его гармонии, и рассматривать эти элементы должно только с точки зрения соответствия самой цели православного богослужения.

В архитектуре церквей мы найдем много странного и непонятного. Здесь все не так, как в домах людей, но храм есть Дом Божий, в нем все подчинено идее богопочитания, и в свете этой идеи мы понимаем, что так и должно быть в храмовой архитектуре. Как необычна здесь живопись, утварь, напевы, так и язык, на котором произносятся молитвы должен отличаться от обычного, употребляемого дома, на улице, в обществе. «Речь церковнославянская возбуждает в русских некоторое благоговение уже самыми своими звуками, хотя понятными, но отличными от ежедневного говора, составляет приличное дополнение торжественности нашей церковной службы», – говорит Ф. И. Буслаев.

Михаил Васильевич Ломоносов давал высокую оценку церковнославянскому языку и относил его к высокому стилю. Основная мысль Ломоносова: идеи горнего порядка должны выражаться и языком горним, возвышенным, а о вещах житейской суеты следует говорить языком дольним. Достоинства церковнославянского языка неоспоримы, и наша задача сохранить этот великий язык, на котором были построены христианское миросозерцание и жизнь всех славянских православных народов.

В последнее время неоднократно поднимался вопрос: не является ли славянский язык литургическим архаизмом, преградой к пониманию текстов, и не следует ли перевести богослужебные книги на современный язык? Однако, люди, хотя бы немного укоренившиеся в православной традиции, таких вопросов, как правило, не задают. Каждое слово на славянском языке знакомо, близко, сродни всякому человеку, воспитанному в Церкви. Верующие воспринимают Священное Писание не только умом, но и сердцем. Чем больше мы навыкаем слушать Слово Божие в церковном собрании, тем глубже оно входит в нас. Может быть, поэтому промыслом Господним не сразу сокровенный смысл священных текстов доходит до нашего ума. Нужна подготовка, предварительное очищение, предуготовление себя, чтобы в духе и истине воспринимать богооткровенные тексты. Не следует торопиться и делать скорые выводы из-за того, что мы сейчас, сию минуту умом не воспринимаем всего до конца. Есть ли конец у Священного Писания и дно глубины премудрости Божией? Помня об этом, не стоит ли проявить смирение? Одной простой женщине, жалующейся на то, что она не понимает Псалтири, которую оптинский старец велел ей читать ежедневно, тот ответил: «Не разумеешь, все равно читай – бесы разумеют».

Действительно, православное богослужение не всегда до конца доходит до сознания всех. Тем не менее, его воздействие на душу человеческую гораздо сильнее и глубже, если мы читаем текст по-славянски, а не по-русски.

НЕ ВСЕ ВОЗМОЖНО ПОСТИЧЬ УМОМ

Все православные люди знают гимн «Взбранной Воеводе». Но большинство из них навряд ли сумеют абсолютно верно грамматически передать значение этой довольно сложной композиционно фразы длиной в несколько строк. Тем не менее, кто скажет, что он не воспринимает этой молитвы и не любит ее? Что, произнося ее, не величает Взбранную Воеводу, Царицу Небесную, не обращается к Ней и не получает от Нее утешения? Мы поем ее всем народом, и нет нужды доказывать, что подобные песнопения возносятся к Престолу Божию и доходят до Самой Царицы Небесной. Потому что эта молитва – молитва сердечная. Не все возможно постичь умом, и церковная традиция дает нам повод для принятия сердцем тех Откровенных текстов, к которым снова и снова приникая, мы возносим душу свою горе.

Вспомним о торжественности в церкви при слушании Слова Божия, исходящего как бы из уст Самого Господа. Перед чтением Евангелия зажигается во всем храме свет, вносятся свечи, отворяются Царские врата, торжественно звучит прокимен, преподается благословение всем присутствующим. И только после этого с преклоненными головами верующие слушают Слово Божие.

Само чтение Евангелия есть священнодействие. Поэтому заменять его чем-то более простым, менее возвышенным почти кощунственно. Как можно представить себе такой торжественный выход духовенства в блистающих облачениях, возжжение светильников, благоговейное участие всего собрания верующих, когда открывается страница большого золоченого Евангелия и звучит текст на обыденном языке? Это несообразие и несоответствие, смешение стилей и форм может разрушить весь настрой, необходимый для восприятия Слова Божия.

Мы не можем приносить священную жертву Богу с теми же словами и тем же обыденным настроем, с какими ходим в магазин и на работу. Православие учит нас гармонии между содержанием и формой, соответствию между тем, что читается, и как читается. К сожалению, эти очевидные для многих истины не вполне осознаются некоторыми современными верующими, которые желают быстрого своего воцерковления и легкого участия в богослужении, восприятия его и тех песнопений, которые Церковь предлагает нам

В некоторых храмах сегодня можно наблюдать, как в большей или меньшей степени русифицируются богослужебные тексты. Но, заменив один язык другим, мы неизбежно изменим свойства и смысл, какой вложили духоносные переводчики в славянские тексты. Перевести на частный язык, каким является русский, божественные истины – значит поставить их в общий поток жизни, внося перемены, обусловленные социальными движениями, изменениями в искусстве, науке, торговле и вообще во всех сферах деятельности, обуславливающих развитие языка. Но как вера устойчива и неизменна в своем существе, так должен быть устойчив и язык религии, не меняясь с каждым поколением согласно движению общественной жизни. Язык общеупотребительный в житейских делах с каждым поколением уже не тот, и одно столетие жизни вносит в него значительные перемены. Неужели и язык Церкви с каждым поколением должен подновляться и изменяться, внося новые и новые перемены вопреки неизменяемости Церкви Христовой?

Сейчас появляется масса новых переводов. Большинство из них идет с Запада. Новые переводы Евангелия в чем-то совпадают и очень близки по смыслу и духу с тем текстом, который мы почитаем святым, но в некоторый местах разительно отличаются от него. Тот текст, который не вписывается в традицию Священного Предания Церкви и противоречит ей, является неправославным. Например, в одном из новых изданий Евангелия от Иоанна известное место беседы Господа с Никодимом переводится так: «Бог есть Дух. Ветер веет где хочет», – вместо известного Дух дышит, где хочет (Ин. 3, 8). Ветер или дух? Вот на таком уровне разночтения современные переводы посягают на церковную традицию, на сам смысл нашего восприятия Священного Писания. Тем хуже бывает, если эти непроверенные тексты проникают в храм и звучат во время Божественной Литургии, насаждая свое несовершенное, неполное содержание и воздействие на умы и сердца слушающих.

Отсюда первая задача по отношению к церковнославянскому языку – просвещать сознание верующих, и тогда церковные слова как бы оживут в их слухе и разуме. Кроме того, для этого необходимо также непосредственное участие народа в совершении богослужений, общенародное пение, ведь слово, исходящее из уст человека, живее и действеннее для его сознания, чем слово, которое входит извне.

Сила его – в мысли и чувстве, с ним соединяемых и им вызываемых. Слова мертвы и немы до тех пор, пока мы не отзываемся на них мыслью и чувством. Например, слово «Пасха» (евр. – «прохождение») – не наше, чужое. Многие затруднятся перевести его, но с ним соединяется масса радостных чувств и определенных идей, которые определяются словами: пасхальные мысли, пасхальные чувства. При таком отношении к слову не имеет большого значения, русское оно, славянское или греческое – оно наше и исключению из употребления не подлежит.

«Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищает его» (Мф.11,12). Поэтому каждому из нас нужно прилагать усилия, чтобы воспринимать традицию в глубине и полноте, как она хранится и предстает перед нами на богослужении, воспринимать Священное Писание и литургические тексты так, как они воспринимались нашими благочестивыми предками. Для этого и существует в Церкви оглашение, которое сейчас возрождается и возобновляется. Оглашение призвано научить людей понимать богослужение. Важным элементом оглашения является знакомство с основами церковно-славянского языка.

Пусть никто не отчаивается из новоуверовавших и пришедших в Церковь, что не все им пока понятно и возможно объяснить словами. Это не беда. Для того и существуют проповеди, пояснения и комментарии святых отцов.

Иерей Александр МАТРУК

В дни Великого поста в среду и пятницу совершаетс я Литургия Преждеосвященных Даров. Во время перенесения Святых Даров с  Жертвенника на Престол поется умилительная песнь, в которой внесение Тела и Крови Господних в алтарь сравнивается с торжественным входом императора. В общее употребление она была введена в начале VII века при Патриархе Константинопольском Сергии.

*          Глагол дориноситься в переводе с греческого означает шествовать в сопровождении дорифоров (копьеносцев) – личной гвардии императора.

*            Аллилуия в переводе с еврейского означает Хвалите Бога.     

В храме за каждым богослужением читается молитва преподобного Ефрема Сирина с земными поклонами.

Слова этой молитвы вдохновили великого русского поэта А.С.Пушкина написать чудесное стихотворение:

Отцы пустынники и жены непорочны,

Чтоб сердцем возлетать во области заочны,

Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,

Сложили множество божественных молитв;

Но ни одна из них меня не умиляет,

Как та, которую священник повторяет

Во дни печальные Великого поста;

Всех чаще мне она приходит на уста

И падшего крепит неведомою силой:

Владыко дней моих! дух праздности унылой,

Любоначалия, змеи сокрытой сей,

И празднословия не дай душе моей.

Но дай мне зреть мои, о боже, прегрешенья,

Да брат мой от меня не примет осужденья,

И дух смирения, терпения, любви

И целомудрия мне в сердце оживи.

1836 г.

Творчество Василия Акимовича Никифорова-Волгина практически неизвестно российскому читателю. Оно занимает свое, особое место в литературе русского зарубежья. Темой литературные произведений писателя стало Православие и судьба Русской Церкви в послереволюционные годы.

Он родился 24 декабря 1901 года и еще до революции переехал с родителями в Эстонию. П осле 1917 года, с отделением буржуазной Прибалтики от Советской России, Василий Акимович оказался в вынужденной эмиграции.. Всю свою недолгую жизнь, вплоть до второй мировой войны, он прожил в Эстонии, где и печател свои произведения под псевдонимом Никифоров-Волгин. Скончался писатель14 декабря 1941 года.

Любил дедушка Влас сребротканый лад церковнославянского языка. Как заговорит, бывало, о красотах его, то так и обдаст тебя монастырским ветром, так и осветит всего святым светом. Каждое слово его казалось то золотым, то голубым, то лазоревым и крепким, как таинственный адамантов камень. Тяжко грустил дедушка, что мало кто постигал светозарный язык житий, пролога, великого канона Андрея Критского, миней, триоди цветной и постной, октоиха, псалтыря и прочих боговдохновенных песнопевцев.

Не раз говаривал он мягко гудящим своим голосом:

– В кладезе славянских речений – златые струи вод Господних. В нем и звезды, и лучи, и ангельские гласы, и камения многоцветные, и чистота, снега горного светлейшая!

Развернет, бывало, дед одну из шуршистых страниц какой-нибудь древней церковной книги и зачнет читать с тихой обрадованной улыбкой. Помню, прочитал он слова: «Тя, златозарный мучеников цвет почитаю». Остановился и сказал в тихом вдумье:

– Вникни, чадо, красота-то какая! Что за слово-то чудесное: «златозарный». Светится это слово!

До слез огорчало деда, когда церковники без великой строгости приступали к чтению, стараясь читать в нос, скороговоркой, без ударений, без душевной уветливости.

Редко кто понимал Власа. Отводил лишь душу со старым заштатным дьяконом Афанасием – большим знатоком славянского языка и жадно влюбленным в драгоценные его камни.

Соберутся, бывало, в повечерье за пузанком рябиновой (прозванной дедом «3латоструем»), и заструятся у них такие светло певучие речи, что в сумеречном домике нашем воистину заревно становилось. Оба они с дьяконом невелички, сребровласые, румяные и сухенькие. Дедушка был в обхождении ровен, мягок, не торопыга, а дьякон – горячий, вздымистый и неуемный. Как сейчас помню одну из их вечерних бесед...

Набегали сумерки. Дед ходил в валенках-домовиках по горенке и повторял вслух только что найденные в минеи слова:

«Молниями проповедания просветил еси во тьме сидящия».

Дьякон прислушивался и старался не дышать. Выслушал, вник, опрокинул чарочку и движением руки попросил внимания.

Дед насторожился и перестал ходить. Полузакрыв глаза, с легким румянцем на щеках, дьякон начал читать чистым переливным голосом, мягко округляя каждое слово:

«Велий еси Господи, и чудна дела Твоя, и ни едино же слово довольно будет к пению чудес Твоих.

Твоею бо волею от небытия в бытие привел еси всячески:

Твоею державою содержиши тварь и Твоим промыслом строиши мир...»

Дед загоревшимся взглядом следил за полетом высоких песенных слов, а дьякон продолжает ткать на синих сумерках серебряные звезды слов:

«Тебе поет солнце, Тебе славит луна, Тебе присутствуют звезды, Тебе слушает свет, Тебе работают источницы, Ты простер еси небо яко кожу, Ты утвердил еси землю на водах, Ты оградил еси море песком, Ты к дыханиям воздух излиял еси»...

Дьякон вскакивает с места, треплет себя за волосы и кричит на всю горницу:

– Это же ведь не слова, а молнии Господни!

Дед вторит ему с восхищением:

— Молниями истканные ризы Божии, – и в волнении ходит по горенке, заложив руки за монастырский поясок.

В такие вечера вся их речь, даже самая обыденная, переливалась жемчугами славянских слов, и любили, грешным делом, повеличаться друг перед другом богатством собранных сокровищ. Утешали себя блеском старинных кованых слов так же, как иные утешают себя песнями, плясами и музыкой.

– А это разве не дивно? – восклицает дьякон. — Слушай: «Таинство ужасное зрю: Бог бо иже горстию содержай всю тварь, объемлится плотию в яслех безсловесных, повиваяй мглою море».

— Не слова, а звезды светосиянные, светильники светлейшие и прозарнейшие, – с дрожью в голосе отзывается дед, – светловещанная мудрость!

– А не возликуешь ли душою, раб Божий Власий, когда запоют над гробом твоим: «В путь узкий ходшии прискорбный, вси в житии крест яко ярем вземшии... Приидите насладитеся их же уготовах вам почестей и венцов небесныю»... «Сей бо отходит яко дым от земли, яко цвет отцвете, яко трава посечеся»...

— «Жизнь наша есть: цвет и дым, и роса утренняя воистину», – прибавляет Влас и обнимает дьякона.

– А какие слова-то, Господи, встречаются: световидный, светоблистанный, светоносный, светозарный,– говорит он сквозь слезы. — «Душу мою озари сияньми невечерними»... «Цвете прекрасный», «шум громный», «зарею пресветлою озари концы вселенной», «жизнь нестареемая», «одеяйся светом яко ризою,»... «Милосердия двери отверзи нам».

Все светло. Все от сердца, от чистоты, от святости, от улыбки Господней...

Подозвал, помню, меня дед к себе, по гладил по голове и сказал: «Возлюби Божью красоту!» До поздней ночи сквозь прозрачную дрему слышишь то дьякона, то дедушку, пересыпающих жемчуг Божьих слов. И не хочется погружаться в сон: так бы и колебался на зыбких певучих струнах боговдохновенных речений.

С 1996 года Катя преподает в Семейно-приходской школе Свято-Успенской церкви города Усть-Кута. С 2000 года после окончания Московского Богословского Свято-Тихоновского института, ведет историю религий в старших классах средней школы №9.

Давай с тобой помолимся, дружок

Свечу затеплим, и отступит вечер,

Сердца откроем Господу навстречу –

Открытым сердцем познается Бог.

 

Порой непросто это осознать,

Преодолеть паденья и преграды,

Развеять мглу неверия и ада,

Небесного чертога возжелать.

 

Для нас непостижима высота,

Мы свой мирок считаем полнотою,

А мимо с неизбежной быстротою

Проходят непрожитые года.

 

Когда-нибудь окончится наш срок.

И смогут ли не ведавшие Рая

Взойти на Небо, вечности не зная?

Пока есть жизнь, помолимся, дружок.

10. 06. 2000г.

 

 

 

В который раз мне снова снится

Один и тот же страшный сон:

Глухая ночь, чужие лица,

Христа ведут в синедрион.

 

И я с толпой почти сливаюсь,

Тихонько греюсь у костра,

Боюсь вопросов, отрекаюсь

Словами Симона Петра.

 

Но кроткий взгляд пронзает душу,

И посох падает из рук.

«Ты отречешься трижды, слушай» –

И в этот миг поет петух.

 

Я ухожу во мглу ночную,

А в сердце боль и этот взгляд.

Во тьму предательски бегу я,

А Свет поруган и распят.

 

Крик петушиный вслед несется.

Скорей спешу из этих мест,

А позади восходит солнце,

И землю осеняет Крест.

 

Как древо Жизни в сердце Рая

Зовет меня: остановись!

Уйдешь от Бога – потеряешь

Плоды, дарующие жизнь.

 

Я опускаюсь на колени,

Моля Владыку своего

Об исцеляющем прощенье

Над бездной милости Его.

 

…Настало утро. Луч рассветный

Меня на путь благословил:

Бери свой Крест и смело следуй

За Тем, Кто все тебе простил.