Протоиерей Димитрий Смирнов о проблемах детских домов и опекунстве (видео)

– Отец Димитрий, сегодня мы бы хотели поговорить о воспитанниках детских домов, их социализации, устройстве в жизни. На ваш взгляд, система приютов работает? Она справляется с теми задачами, которые на нее возлагают государство и общество?

– Система государственных приютов работает, но работает, к сожалению, в целом деструктивно. Поэтому я, с тех пор как стал изучать то, что там происходит, считаю: надо эту систему ликвидировать. Я рад, что наше отечество встало на эту же позицию.

По выпуску из детского дома в 18 лет 40% детей поступали в тюрьму. И далее каждый год по 10%

Ведь тратились миллиарды рублей бюджетных денег на содержание в этих приютах мальчиков и девочек, а потом 90% из них становились насельниками пенитенциарных учреждений. По выпуску из детского дома в 18 лет 40% детей поступали в тюрьму. И далее каждый год по 10%. И только 10% достигали того, что поименовали социализацией.

В среднем на одного ребенка выделялось от 50 тысяч до 80 тысяч рублей в месяц. И, конечно, большую часть этих средств съедал аппарат. А аппарат никак добровольно эти деньги не отдаст. И аппарату мало интересно, что собственно будет с детьми. Лишь бы не было происшествий, пока они находятся в их ведении. А если они потом поступают в ведомство МВД, в следственные органы, то вроде как их воспитатели уже ни за что не отвечают. Аппарат такая ситуация устраивала. Понадобились большие усилия, чтобы эту систему как-то изменить. Тут, в частности, помог экономический кризис: государство стало смотреть, где можно сэкономить.

Лично я 20 лет твержу на разных форумах о том, что мы безумно тратим деньги. А результат отрицательный. Не нулевой – отрицательный. В целом система, конечно, работает плохо. Сейчас сильно уменьшилось число сирот в этих приютах, и само количество приютов сокращается. Но полностью их ликвидировать было бы ошибкой.

– Почему?

– Потому что, например, в Москве – и в Московской области, по-моему, тоже – каждый четвертый ребенок, взятый под опеку, возвращается в приют. Наши романтически настроенные сограждане не справляются с той серьезнейшей медико-педагогической задачей, перед которой оказывается опекун. Не хватает ни интеллекта, ни способностей учиться, ни чувства ответственности. Это же не чемодан купить и не кота завести. Вот потому и показатель такой большой, но вполне ожидаемый. Так что пока нужны эти учреждения, в которых система тоже вполне пенитенциарная – закрытая.

Понятно, что коллективы воспитателей делают всё, что могут. И детки сложные, очень травмированы психически, а некоторые так даже еще и в результате болезней родителей. Тяжелый алкоголизм, наркомания, беспорядочная половая жизнь – это на детях отражается серьезно. А когда еще и их концентрация определенная, то… как в одном фильме сказано: «Мама, не горюй!» Так что перед воспитателями задача стоит очень сложная. И нужно все-таки такое учреждение, в котором детишки могли бы пребывать в продолжение этого опасного возраста.

Само сокращение числа детей в учреждении тоже даст свой результат, потому что больше внимания будут уделять каждому конкретному человеку. Государственные приюты по своему типу будут больше приближаться к семейным, нежели к тюремным.

– Батюшка, но вам могут возразить: если максимально сократить количество приютов и число детей в них, то куда девать этот нескончаемый у нас поток сирот? Куда будут они попадать? В семьи?

– Если какую-то часть средств, которую поедала система призора над деточками, оказавшимися без попечения родителей, потому что родители никудышные, направить на то, чтобы систему отладить, то она сможет нормально работать. А если все деньги отдать, то можно просто блестящую систему создать.

– Вы сказали про травмы психологического характера. А возможно ли эти травмы как-то излечить? И что для этого нужно сделать?

– Нужно для каждого учреждения найти человека, который будет по всему региону искать людей, которые не за деньги, а по любви захотят послужить этим детям – их вылечить и душевно, и физически и дать им, как раньше говорили, путевку в жизнь так же, как и своим родным детям. Специально обучить таких людей. И желательно, чтобы человек этот был директором приюта или первым замом по персоналу, чтобы он выбирал таких вот людей, болеющих сердцем за детей, а не формалистов за зарплату, которые ничего не делают, а только раздражаются на ребят. В стране можно для оставшихся в приютах детей-сирот найти таких ответственных людей. И начать совершенно новую жизнь приютов.

Чрезвычайно важно, чтобы приемная семья подбиралась в течение длительного срока – от полугода до года

И постоянно думать о детях, об устройстве их в семьи. И чтобы эти семьи долго и внимательно подбирали. Чтобы была работа с каждым усыновителем. Но это должна быть, конечно, семья. Папа и мама, находящиеся в законном браке. Одному человеку чаще всего опекать сироту не под силу. В некоторых государствах главное – деньги раздать, но такой подход вреден для детей. Вторичное сиротство очень тяжело отражается на их психике. Поэтому чрезвычайно важно, чтобы семья подбиралась в течение достаточно длительного срока – от полугода до года.

Сначала знакомство, потом приход кандидатов в гости в учреждение, потом совместные прогулки с ребенком, походы в цирк, в театр, на выставку В. Серова, в бассейн… Потом приглашение в гости. «У Иры день рождения, мы хотим тебя пригласить, придешь?» И папа будущий: «А ты не хочешь подарок соорудить?» И вместе подарок делают: можно в виде стихотворения, можно в виде поделки детской. И это уже целое такое педагогическое действие, которое на всю жизнь становится памятным для ребенка. После этого визиты в будущую семью учащаются, а потом… Есть такое упражнение: «Вот ты был у нас уже четыре раза. А в пятый раз сможешь сам доехать? А мы будем в том же автобусе, в том же вагоне метро. Если ты растерялся, подбегай к нам, мы тебя научим. Вот тебе ключи. Давай, чтобы сам доехал». Это для ребенка тоже очень важно. Потом так второй, третий раз… Потом: «Не хочешь ли самостоятельно?» – «Хочу». – «Но только если ты согласен у нас жить и захочешь, чтобы я был твоим папой, а моя супруга – мамой». После этого взять ребенка на каникулы: на одни, на вторые, а потом на летние.

И если ребенок настолько управляем, что они могут с ним справиться, – он не идет вразнос, все его манипуляции разбиваются об их умелость педагогическую, то, если лето пройдет благополучно, можно начать процесс оформления опеки. Надо справку получить, что ты не был судим, – такая справка выдается в течение двух месяцев; потом нужно сдать результат инспекции жилой площади в органы опеки… И вот теперь этого мальчонку или девчонку, а может быть, и обоих, взять к себе в дом.

– На ваш взгляд, каким должен быть возраст ребенка, чтобы он смог нормально «вписаться» в семью?

– Оптимально ему должно быть 4 дня от роду. Это самое оптимальное. Если бы я в государстве занимал какую-нибудь должность, я бы, прежде всего, обратил внимание на новорожденных младенцев.

– Этим сейчас вообще не занимаются?

– Нет, занимаются. Не надо думать, что у нас всё так плохо. Всё было очень неплохо. Но: а) безнадежно устарело; б) жизнь изменилась; с) очень большая нерасторопность. Ну и, как всегда, формальность. Ребеночек должен быть центром. Всё должно быть подчинено его благу. И не формальному показателю вроде: а есть ли в холодильнике апельсины? Это вообще ерунда! Ну нет их, и что? А из этого факта делаются какие-то выводы. Это совершенно неправильно.

Главное – хорошо ли ребенку. Как он себя чувствует? Любят ли его? Вот что самое важное. А для этого нужны люди, которые могут это видеть. С первого взгляда. Такого рода профессионалы. И их нужно готовить из тех людей, у которых доброе сердце. А их нужно сначала найти. Разработать тесты специальные, вопросов так на 200–300… Этим нужно обязательно заняться. А не так: раз-раз-раз, сидят люди, так сказать, за столом, которые детей не видят, и вот они решают какие-то задачи. Нет, это совершенно контрпродуктивно.

– Батюшка, а когда семья решает усыновить мальчика или девочку лет 5–6, о чем будущие мама и папа должны знать и помнить? Ведь этот человечек некоторое время провел в детском доме, у него уже есть опыт жизни в тех условиях… На что нужно обратить внимание усыновителям?

– У нас сейчас есть мальчик (он умственно отсталый), в лексиконе которого вообще не было слова «мама». Он спрашивал: «А что такое мама?» Представляете?! Ребенок, у которого нет опыта контакта с человеком, называемым «мама». Это значит, что огромный сегмент его психики ампутирован жизнью.

– Пять лет – это не запущенный случай? Можно при умелых действиях психику ребенка исправить?

– Запущенный случай всегда после четырех дней. Но степень запущенности разная. И те травмы, которые ребеночек может получить даже не в доме ребенка, а в роддоме, когда мама пишет отказ от него, могут изживаться потом десятилетиями. Но если целенаправленно этим заниматься – это можно победить. Поэтому очень важно, прежде всего, вот что: приемные родители должны весь анамнез жизни ребенка знать: что с ним произошло, кто родители, какие болезни, когда его выбросили на помойку… ну вот всё-всё-всё. Чтобы избегать острых углов. И нужно запастись терпением, которого обычно у родителей даже родных не хватает. Любой священник скажет, что мамы приходят и жалуются на себя: «Я ору на детей». Чего орать, непонятно: жива-здорова, одета-обута… И чего она орет?

А ребенок, травмированный с детства предательством, никогда не сможет пережить эту травму. Есть шрам. И нам надо сделать так, чтобы он не кровоточил.

А брать под опеку, усыновлять можно на любой возрастной стадии. Вот мы недавно раздали трех мальчонков: 13, 14, 15 лет. Они хотели маму. А один вообще чуть не на третий день после того, как он сам решился идти в эту семью, уже называл приемную маму мамой. А другой не говорит «мама», называет на «вы», но в письме, поздравляя с днем рождения, написал: «Дорогая мамочка». Он уже понимает, что это мама, он просто пока привыкает. И тут уже нужно попасть в резонанс: мама должна угадать, что он, детеночек, ожидает, и явить себя такой. Он хотел такую маму? Вот она!

– Отец Димитрий, вы затронули важную тему: мама или папа кричит на ребенка. Этот вопрос может заинтересовать зрителей вашего блога и читателей портала «Православие.ру». Что происходит с ребенком, когда на него орет мама или папа?

– Ребенок впадает в панику. Он перестает слышать человеческую речь. Он пугается, и у него рвется душевный контакт с тем человеком, который волею обстоятельств или природой поставлен Богом на роль матери. Рвутся контакты, а уже потом в дело вступает детский коллектив. И всё, контакты полностью разрушаются, и родители приходят в храм и говорят: «Что мне с ним делать?» А уже ничего не сделать. Он уже, как говорит молодежь, в гробу видал этих предков и то, что они ему втюхивают.

– Отец Димитрий, у вас колоссальный опыт: вы с нуля основали несколько детских приютов. Наверняка была какая-то система, по которой вы работали. Не могли бы вы рассказать об этом, чтобы зрители вашего блога и читатели нашего сайта как-то переняли этот опыт?

– Опыт именно такой, как я вам доложил: появились люди, которые изъявили желание заняться сиротами. А один детский дом перешел ко мне «по наследству»: он при военном отделе Патриархии существовал. И я стал у Министерства обороны брать детей. У меня были условия: это должен быть ребенок из многодетной семьи, отец которого погиб на войне. Такие полусироты. Приют «неполного пребывания», то есть детей на каникулы возвращали домой. Оставались у нас, только когда маме было дорого их принять. Дети из разных уголков нашей необъятной Родины. В каких-то случаях мы давали деньги на проезд – хотя бы в один конец.

Результат оказался очень хороший. И был бы я на месте людей, принимающих решения, я бы всех детей, если их у матери больше, чем двое, а муж убит на войне, собрал вот в такие приюты. Они отрываются от мамы, но и отрываются от той среды, которая сформировала бы из них наркоманов. Потому что наркоманией поражена вся страна, и если ребенок без отца, это очень рискованный путь. А тут, наоборот, приличные непьющие люди, и офицеры среди них, и детям очень нравится, мальчикам. У них и папа-офицер погиб за родину. И им это очень всё по душе. И они учатся лучше. Когда они на третий год приезжают на каникулы, они интеллектуально и духовно настолько переросли своих сверстников, что они с ними не смешиваются. Мы оказываем всяческое содействие их поступлению в московские вузы, а некоторых даже устраиваем по профилю – в военные академии. В Москве же много учебных заведений… Вот он вырос в таком кадетском учреждении, где у всех форма была, элементарная строевая подготовка, а потом он поступает в военное училище. Он вырастает защитником Родины, и дальше получает высшее военное образование. Правда, не все. Один мальчик у нас в рыболовецкий поступил. У нас нет принуждения. В Институт стали и сплавов поступали ребята.

А мама просто не нарадуется. Для нее это и сильное облегчение, да и сыночек занят, а когда домой приезжает, кровать сам стелет, посуду моет… «Я его, – говорит одна мама, – вообще не узнаю. Обычно тинэйджеров вообще не заставишь ничего делать по дому. А тут он сам!»

– Взрослеет, созревает?

– Да. И никаких переходных возрастов никогда не замечено. Стоит только оторвать от школы, сразу исчезает переходный возраст. Переходный возраст – это революционная победа детского коллектива над семьей. Чрезвычайно вредная штука.

– Батюшка, вы сказали, что система государственных детских приютов устарела. Это такой общий ее недостаток. А с какими опасными явлениями сталкиваются дети в этих учреждениях? Какие травмы получают, пребывая там, последствия которых сказываются всю жизнь?

– Самая большая травма – это детский коллектив. Вторая травма – это насилие. Старшие подавляют младших. Обижают. В детских коллективах всегда возникает дедовщина. С ней нужно бороться, а, к сожалению, реально это очень трудно, и реально этой борьбы практически нигде нет. И ребенок растет, пребывая на протяжении нескольких лет своего взросления в угнетенном состоянии. У него протестные настроения вообще против мироустройства.

Третья травма – это обилие телевизора в их жизни. Потому что телевизор, всякие мультики – это то, что дает воспитателю в рабочее время отдыхать. Он включает телик, дети сидят и смотрят, а он делает всё, что хочет. Любит болтать – треплется, любит читать – читает книгу. Такой «процесс воспитания» я видел. Этого, конечно, не должно быть, потому что телевизор и мультипликация – это отрава для сознания. Человек перестает читать. А у нас все детки читают, у нас огромная библиотека. Мы показываем фильмы, но, во-первых, только те, которые сами просмотрели, во-вторых, в очень небольшой дозе.

Наши ребята не чувствуют себя обделенными по сравнению с обычными школьниками, потому что они ходят в обычную школу. Им есть о чем поговорить. И у них даже есть некоторое преимущество: они смотрели фильмы, которые «домашние» дети отродясь не видели.

Большая травма в том, что страдает чувство справедливости, которое вообще-то у детей у всех очень развито. А там они хитренькие такие, у них игра только в одни ворота: только себе. Очень важно, разбирая конфликты, приводить к тому, кто первый начал. И показывать: «Да, тебе пришлось пострадать, но изначальный виновник – ты. Ты задирался. Задирался? Задирался. Ну вот и получил». Но такую работу проводить в больших детских учреждениях невозможно. В небольшом коллективе, где до 20 человек, еще возможно. А когда детишек 150–200 – ну где там! Даже в детском саду невозможно устроить такое обучение.

– Отец Димитрий, а как вы относитесь к методике Антона Семеновича Макаренко?

– Я отношусь хорошо к Антону Семеновичу. Все вот такие системы – Песталоцци, Сухомлинского, Корчака, Макаренко – связаны исключительно с личностью человека. Антон Семенович был прекрасным человеком. Просто прекрасным. И эту свою прекрасность он отдал детям. Поэтому у него всё получилось. Он и с коллективом воспитателей работал. Всё было завязано на нем. А сама система могла быть и другая. Просто в его ситуации могла быть только та, которую он создал, – такая полувоенная. Русский человек генетически воин. У нас вся история – война. Начиная с половцев/хазаров и до нынешней Америки. Поэтому мальчиками особенно, но и определенной частью девочек такая игра, когда есть форма «встать – равняйсь – кругом – шагом марш!», очень душой принимается, и это замечательная мотивация. И если кто имеет склонность к этому, это надо использовать. Тогда это сильно облегчает воспитание. У человека появляется ответственность. И Антон Семенович это использовал. Выстроил такую вот систему, и она давала положительные результаты. Ведь он собирал беспризорников, а это люди уже разболтанные до предела, но с военной дисциплиной разболтанность можно заворачивать в нужное русло. Это единственная возможность для той ситуации.

А какая во всех его произведениях сквозит нежнейшая отцовская и дедовская любовь к детям! Эта любовь и научила педагогике.

– Отец Димитрий, есть примеры, когда дети, брошенные своими родителями, тем не менее становились успешными людьми. От Стива Джобса отказалась родная мать, но, благодаря своему приемному отцу, который его воспитал, его искренне любил, как говорится в его воспоминаниях, он смог себя реализовать и основал одну из крупнейших корпораций – «Apple». На ваш взгляд, чему-то можно поучиться у Запада, как-то использовать те программы, которые там успешно реализованы? Или у нас свой путь?

– Я считаю, что всё написанное на эти темы должно быть нами прочитано. Ничего в этом плохого нет. Мы, глядя на западную литературу, создали свою. Читая французскую и итальянскую поэзию, создали свою великую поэзию. Наши художники, учась живописи в Италии, стали великолепными русскими мастерами мирового уровня. Чему бы Россия ни училась, у нас всё получается по-русски. У нас свой модерн, свой классицизм, своя готика, всё у нас свое. Оно русское, непохожее совсем, это не копия, это переработано. Путь в чем-то свой. Ментальность другая, мы по-своему любим детей. У нас другое совершенно понимание. Многое из того, что на Западе происходит, для нас совершенно неприемлемо. Мы просто не можем так. Нам нужно больше возвращаться к своим корням. К семьям, которые нормальными считались 100 лет назад, а сейчас называются многодетными.

– Тогда проблема с детскими домами и с приютами скорее разрешится?

– Ну конечно. Женщины, взявшие под опеку десять детей, легко берут и еще десять, потому что понимают: после четвертого ребенка количество уже не принципиально. Старшие берут на себя заботу о младших. Вообще в такой семье всё гармонично развивается, нужно только, как менеджер среднего предприятия, за всем следить. Отец занимается добычей средств, а вечером приходит – получает отчеты, ласкает своих детей, с ними, может быть, играет, помогает с уроками, а мать – она менеджер ежесуточный. И каждому человечку найдется место. Это уже жизнь. А у нас, к сожалению, благодаря советскому воспитанию, для женщин главное – работа, а дети – если удалось устроить их куда-нибудь в детский сад, вот счастье. А что такое детский сад? Это детский дом. Только не на всю неделю, а с утра до вечера. Но это тоже очень много. Это для ребенка вредно. Он должен расти в тепличных условиях.

– В семье?

– Да. Это и есть тепло и забота. А уже какие-то задачи перед ним ставить… Ну, вот я рассказывал про поездку домой. Это уже должны организовывать родители, чтобы он рос, мужал. Задача, прежде всего, родителей – воспитать из мальчика будущего отца, а из девочки – мать.

– Вы, батюшка, много общаетесь с детдомовцами. Что это за люди? Они более доверчивы или же более агрессивны, более недоверчивы?

– Это зависит от жизненного опыта ребенка. Он может быть очень доверчивый, а может быть настолько закрыт и травмирован взрослыми, что доверия не будет годами, и оно возникнет только тогда, когда его усыновят. И когда он поверит, что это его мама. Доверие, как семечко, лежит где-то в глубине души, но начнет прорастать только тогда, когда появится влага. Так что все совершенно по-разному. Это вот как дети, которые упущены своими родителями и пошли в отрицаловку. Попробуй с ними наладить контакт! Он стоит, смотрит, а тебя не слышит. Ему надо отстоять, пока ему что-то втюхивают.

– Невольно прихожу к выводу, что дети, воспитывающиеся в детских домах, не больно-то сильно отличаются от тех детей, которые пущены на самотек в обычных семьях. Результат может получаться один и тот же.

– Нет. В семьях, где самотек, хуже. Они менее воспитаны. Они не умеют себя вести. Вот даже в храме. Входит мама с младенцем 3–4 лет, и сразу видно, занимаются его воспитанием или нет. Сразу, с первых его шагов. В семьях часто вообще никаких усилий не прилагается, ребенок не знает ничего, просто как звереныш. Нужно же человека обрабатывать.

– Отец Димитрий, благодарю вас от лица зрителей и читателей портала «Православие.ру» за такую удивительную беседу.

– Вам удивительно, потому что вы сами деток не имеете, а поживите-ка с мое… Я на днях был на дне рождения у своей крестницы. У нее уже пять детей. Она еще молоденькая, я помню, как она родилась, как я крестным стал, а теперь у нее пятеро. Взросленький такой человек. А для меня она еще ребеночек сама. Вот как это всё интересно. Всё это разрастается. Это счастье. Заниматься детьми – это счастье. И чем больше ты этому занятию сил, души отдаешь – тем более ты счастлив. А современный человек – идиот, потому что бежит от своего счастья. Он думает, что счастье – это кандидатская диссертация, счастье – это автомобиль, который завтра разобьют у тебя ребята, угнавшие его, что счастье – это еще там чего-то. Ищут совсем не там. В этом лесу собирают только поганки, мухоморы, то, что есть нельзя. А счастье – вот оно. Выбираешь сначала супруга или супругу, потом рожаете деток и устраиваете счастье сами, как в своем саду, огороде, и любуетесь. Посадил георгин – и любуйся им, посадил хризантему – ею любуйся. А хочешь – яблоки, а плюс еще помидоры, а можно еще дуб посадить или ливанский кедр. Пройдет три тысячи лет, а он будет вон какой толстый. А ты будешь любоваться. Но люди занимаются чем угодно. «Миленькая, ты на кого учишься?» – «На экономиста». Господи, как интересно! Девочке 17 лет, а она – на экономиста. Будет экономить. Потому что экономика должна быть экономной.

– Не могу не заметить: среди православных девушек очень много тех, кто любит рассуждать на серьезные богословские темы. С ней просто общаешься, а она тут же начинает вспоминать Вселенские соборы.

– Женщина-богослов – это как женщина-штангист. Это так же чудно. А вот женщина-мать – сразу вспоминаешь о Божией Матери, между прочим.