Вера и нравственность как основа научного познания

Развитие науки прямо зависит от степени нравственности ученых – если под нравственностью понимать устойчивую склонность выбирать добро как начало сохранения и развития всеобщей жизни, а значит и самой науки, обслуживающей эту жизнь. При нравственной установке познания добро именно нравится, оно предпочитается злу, и всякий очередной выбор добра является основанием для следующего выбора, так что подлинная нравственность устремляет человека к жизни вечной.
Предпочтение зла, то есть начала разрушения, оборачивается, по закону взаимосвязи всего сущего, против самого почитателя зла (а на духовно-нравственном уровне – даже в первую очередь против него, нарушая красоту и упорядоченность его душевного бытия). Зло не может нравиться долго и устойчиво, склонность к нему саморазрушительна, она противоречит воспроизведению жизни, а с тем и самой нравственности как возможности непрестанного выбора добра, поэтому злонравие обычно именуют безнравственностью. Если в научном поиске нравственной установки нет, а есть установка безнравственная, то тем самым разрушается сама основа для дальнейшего развития науки и ученый заходит в тупик, производя опасное темное знание, род современной магии для вымирающего круга своих последователей.

Вольное или невольное отстранение ученого от нравственного выбора необходимо рассматривать как сознательное или бессознательное предпочтение зла – в виде его допущения.

Всё сказанное о нравственных основах развития науки относится и к ее учебному преподаванию. Отвлеченных знаний нет, их содержание выстроено определенным образом под воздействием того или иного духовного настроения, в конечном счете – нравственного или безнравственного. Внутренний строй научных знаний, породившие их и порождаемые ими душевные установки передаются сознанию ученика посредством преподавания. Обучение наукам, таким образом, либо воспитывает и развивает, либо разрушает личность учащегося.

Нравственный выбор между добром и злом прокладывает жизненную стезю человека, народа, человечества. Такой выбор неизбежно связывается с понятиями о вечности и бесконечности бытия, о бессмертии человеческой души. Нравственность как основа сохранения и развития жизни естественным образом вводит данные понятия, иначе сохранение и развитие было бы неполным, а в конечном счете – бессмысленным и безнравственным.

Наука в собственном развитии (естественно основанном на нравственности) стремится к предельно целостному осмыслению бытия в его возможной бесконечности и вечности. Так складывается методология познания. Греческое по происхождению слово «метод» означает путь следования к определенной цели, путь научного поиска[1]. Соответственно, тот, кто следует, должен полагать перед собою цель и обладать неким целостным мировидением для того, чтобы распознавать свое движение в познаваемом мире. Предварительные мировоззренческие установки и намеченные цели определяют становление науки во времени, то есть ее метод или направление, как принято выражаться в русской ученой среде с начала XIX века.

Поскольку всю полноту бесконечности и вечности по определению постичь невозможно, то всякая подлинная наука делает допущения, предположения, гипотезы, основанные на вере в то, что мироздание устроено так, а не иначе. Когда П.С. Лаплас, выдвинувший свою гипотезу происхождения солнечной системы, заявил Наполеону I, что не нуждается в гипотезе существования Бога, это стало проявлением собственной веры ученого в некую «первичную» туманность, пребывавшую в медленном вращении.

Гипотезы ‒ это целеполагающие предположения, которые в ходе познания так или иначе подтверждаются, если, конечно, познание совершается усердно, ведь в бесконечной полноте бытия есть всё, что человек может (и даже не может) предположить. «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам», ‒ справедливо заметил Шекспир устами Гамлета (перевод Н.А. Полевого). Когда гипотеза как исходная установочная вера получает достаточно подтверждений и начинает работать, приносить плоды познания, она переходит в более высокий разряд достоверного учения (научной школы, концепции, теории). Однако и всякое работающее учение сохраняет свою опору на веру, причем если вера исследователей меняется, то возникают новые учения, которые остаются в своей глубинной мирообъяснительной сути вероучениями.
Эта удостоверительность познания Истины изначально признана христианством, ибо подтверждена Самим Христом, сказавшим в Евангелии: «Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам» (Мф. 7: 7). Соответственно и апостол Павел пишет о вере: «Вера же есть уповаемых извещение (в синодальном переводе: «осуществление ожидаемого» – А.М.), вещей обличение невидимых» (Евр. 11: 1).

Научный метод – это путь следования за целеполагающей верой, за ее удостоверяемыми предположениями, открывающими то, что ранее было невидимо. Подлинная наука неизбежно соединяется с верой как особым родом и уровнем познания, при котором Истина в ее бесконечности постигается не только по частям – в бесконечном же становлении познания, но одновременно и целостно, в уповании, что эта бесконечность устроена именно так, как нам открывает вера; причем всякое новое частное удостоверение опыта вновь подтверждает нашу общую установочную веру, иначе бы данная вера не устояла, разрушилась, сменилась иною, перестала бы распространяться среди людей и народов. Вера оказывается высшим родом познания, открывающим истину в предельно возможной на данное время полноте. Такое понимание отложилось в языковой памяти разных народов. В русском и других славянских языках слово «верный» означает «правильный», «истинный», «надежный»; латинское verus – «истинный» (подобные смысловые соответствия наблюдаются и в других языках)[2].

Даже самое узкое направление познания, самая частная наука соотносит свои понятия с целостным образом бесконечного мира, а значит и полагается на некую веру – в противном случае такая наука вырождается в ремесленно-прикладное, бытовое, нетворческое знание.

Настоящая вера должна быть научной по сути

Со своей стороны, и настоящая вера должна быть научной по сути, то есть способной опытно находить и осмыслять для дальнейшей проповеди, дальнейшего поучения и научения всё новые подтверждения собственной истинности. В своем безграничном осуществлении вера может и должна становиться основанием, корнем, источником для развития всё новых отраслей научного познания. Угасание разных верований в истории человечества происходит либо по ненаучности, слабости и безнравственности самой веры, либо по недостоинству ее современных проповедников, по их неспособности к истинному, вероисповедному научному познанию, открывающему в мире всё новые и новые удостоверения, подтверждения веры.

В деле познания и в деле просвещения, воспитания, обучения всегда должен ставиться вопрос о степени достоверности и о качестве данной науки и данной веры, положенной в ее основу, ‒ вопрос о распознании духовного содержания науки, ее нравственных (или безнравственных) установок и целей. Постигая научный метод (творческое направление) как мирообъясняющую и по сути вероисповедную целокупность научных идей, выработанных данным творцом или сообществом творцов, мы можем осмыслить уровень и качество нравственного содержания научных исследований, а значит, их возможную пользу либо же вред.

Мистическая ученость христианства, постепенно утверждавшаяся с I века по Рождестве Христовом и достигшая определенного расцвета в эпоху отцов Церкви и в раннем Средневековье, так и не смогла до сих пор в должной мере обнаружить свои на самом деле безграничные познавательные и нравственно-живительные возможности. На переходе от Средневековья к Возрождению христианская наука Запада пережила ослабляющий ее и совершенно неоправданный надлом методологии, вызванный введением понятия «двойственной истины». Это понятие допускало изучение естества двумя различными и несвязанными способами: через мистическое откровение и через самостоятельные усилия «естественного разума»[3]. Тем самым делалась уступка магическим и бездуховным устремлениям науки и закреплялось так и не изжитое в течение Средневековья разделение богословского и прочего научного знания. Это губительное для целостного христианского мировосприятия разделение было свойственно даже византийской православной учености (за некоторыми исключениями)[4]. Так была создана благоприятная почва для произведенного в XIV–XVI веках «возрождения» древних языческих наук.
Христианская наука была значительно подавлена магизмом Возрождения, затем вновь заявила о себе в христианском барокко (в России, например, у Ломоносова), потом в христианском направлении романтической эпохи первой половины XIX века, в неоромантизме начала века ХХ (самый яркий пример – научное творчество П.А. Флоренского). В настоящее время, в конце XX ‒ начале XXI века, внимание к возможностям православного направления науки заметно возрастает, о чем свидетельствуют сотни конференций, сборников статей, монографий, относящихся к различным областям знаний.

Значительную долю своих усилий христианская наука изначально обращала на закономерности душевной, духовной жизни человека. Этим испытующим вниманием были заложены глубинные основания для развития психологии, причем не только мистической, но и магической, которая по общему свойству магического знания утверждалась через отрицание положительных открытий христианской мистики, через извращение сути этих открытий.

Христианская мистика заложила основы современных представлений о строении мироздания

Вместе с тем, христианская мистика заложила основы современных представлений о строении мироздания, впервые подробно разработав учение о Бесконечности бытия, причем Бесконечности упорядоченной, а не хаотической (последнюю естественно мыслить с точки зрения пантеизма)[5].

В связи с этим особенно важной методологической посылкой христианской науки стала вера в изначально разумное, прекрасное и благое устройство мироздания волею Бога-Творца. Благодаря этой предпосылке христианское просвещение наработало великолепные возможности духовно-нравственного воспитания посредством передачи научного знания, которое рассматривалось именно как свидетельство благого, прекрасного, премудрого и справедливого творчества Бога[6]. В наибольшей мере эти устремления присущи православной учености ‒ по причине развитого в Православии представления о божественной софийности (премудром устроении и благодатном освящении) бытия.

Важным для развития христианской науки побудительным началом является вера в Божие чудо как особого рода вмешательство свыше, нарушающее обычный, закономерный и уже привычно-понятный ход жизни. Допущение чуда, его ожидание и восприятие, с одной стороны, оттеняет и проясняет уже известные закономерности бытия, а с другой – делает границы познанного подвижными, открытыми для выхода на новые уровни закономерностей.

«Будите убо мудри яко змия, и цели яко голубие» – в русском синодальном переводе смысл этого изречения существенно искажен

С мистической точки зрения человек отнюдь не рассматривается как страдательное, безвольное, косно-послушное по отношению к воле Бога существо. Смирение перед Богом-Творцом, ожидание божественных откровений требует от человека дальнейшего волевого усилия по творческому применению откровенного знания к жизни сотворенного Богом мира. Творение Бога рассматривается как длящееся во времени, и человек представляется призванным к сотворчеству с Богом. Положения о такой творческой синергии были глубоко развиты православным византийским богословием[7]. Восходят эти положения к евангельской притче Самого Христа о необходимости приумножать дарованные от Бога таланты (см.: Мф. 25: 14–30). Другая евангельская заповедь Христа также внушает веру в необходимость познания бытия, обретения премудрости, дарованной свыше, и приложения этой премудрости к жизни мира сего: «Се, Азъ посылаю васъ яко овцы посреде волковъ: будите убо мудри яко змия, и цели яко голубие» (Мф. 10: 16). В русском синодальном переводе смысл этого изречения существенно искажен: «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби». В церковнославянской передаче этих слов не случайно говорится о целостности, а не простоте устроения премудрой души, и это соответствует греческому первоисточнику, где употреблено понятие «акереос» («несмешанный, чистый, целый, неповрежденный»). Устроение просвещенной души многосложно (именно учено, премудро), но не разрозненно, не рассыпано, не хаотично, а цельно, чинно и ладно. В такой душе проясняется живое, целесообразное и целеполагающее единство сознания, открытое для дальнейшего бесконечного развития. Подлинное познание, приобретение истинной мудрости не повреждает, а исцеляет человеческие души и тела, сохраняет их в целостности – в целомудрии. Оно проникает во все бесчисленные извивы мира сего и везде противостоит разрушительному магическому и бездуховному познанию. Понятие же «простоты» (в этимологическом смысле – несложности и спрямленности) лишает человека качеств гибкой и всеобъемлющей мудрости, столь необходимой для научного познания.

Именно христианская вера с ее премудрым с-мир-ением позволяет постигать благодатные сверхчеловеческие смыслы, заложенные в мироздание ради ограждения людей от тьмы кромешной и смерти, ради утверждения вечной жизни.

[1] См.: Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: В 2 т. М., 1994. Т. 1. С. 527.

[2] Преображенский А. Этимологический словарь русского языка: В 2 т. М., 1910‒1914. Вып. последний. М., 1949. Т. 1. С. 108. Подробнее: Флоренский П.А. [Сочинения: В 2 т.]. М., 1990. Т. 1 (1). С. 15–25.

[3] Гайденко П.П. Эволюция понятия науки. М., 1980. С. 453.

[4] Киприан (Керн), архимандрит. Антропология св. Григория Паламы. М., 1996. С. 35–36.

[5] Об особенностях становления мистической христианской науки см.: Гайденко П.П. Эволюция понятия науки. С. 380–504.

[6] См., например: Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. М., 1977. С. 150–182; Прохоров Г.М. Шестодневы // Словарь книжников и книжности Древней Руси: Вып. 1–3. Л., СПб.: Дмитрий Буланин, 1987–1993. В. 1. С. 478–483.

[7] Иоанн (Экономцев), игумен. Православие. Византия. Россия. М., 1992. С. 179–182.