«Это про уважение и достойную жизнь»

Но вот спасать всем миром бабушку-блокадницу, у которой дует из окна, мы пока не привыкли. Не умирает ведь. И не принято с пометками «СРОЧНО» искать денег на слуховой аппарат для пенсионера: ходит же человек, дышит, двигается, родные у него есть, крыша над головой есть, обезболивать не надо. Ну, не слышит, да, но это ведь не самое важное. Не жизненно необходимое.

А новые окна и постельное белье — это один шажочек вверх по ступеням. От физического выживания к качеству жизни. Может быть, нам попробовать сделать этот шаг?

В 2016 году в Петербурге начал работу фонд «Долго и счастливо». После известного всем фонда «Старость в радость» это вторая организация в нашей стране, которая оказывает адресную помощь пожилым людям. Его подопечные не умирают, нет. Живут. Ездят на дачу, ходят на танцы, обсуждают новости. У них просто нет постельного белья в больницах, где они лежат. И бинтов специальных тоже нет, чтобы меньше мучений при перевязках было. У них просто страшно дует из окон, и не работает сантехника в крошечных квартирках, где не было ремонта с советских времен. У них просто отказывают руки после инсульта или инфаркта и пуговицы самим не застегнуть. И суммы в 10000, 20000, 60000 рублей на новые окна или лекарства для этих бабушек и дедушек совершенно неподъемны.

Татьяне Давыдовне 79 лет. Ее день расписан по часам: сначала танцы, потом собрание района, под вечер встреча с ветеранами. Энергичная, живая, словоохотливая, она начинает говорить про ремонт и непрерываемой скороговоркой переходит к истории своей жизни, неразрывно связанной с послевоенным Ленинградом:

— Мне сделали ванную, кухню и коридорчик. Мастер хороший, великолепный, сделал честно, без халтуры, чистенько. Это фонд нашел его, не знаю, как они там договаривались. В кухне мне поклеили обои, всю облицовку, пол покрыли линолеумом. В ванной тоже потолок новый, кафель. Коридорчик сделали прекрасно.

Я очень благодарна, не ожидала такого. Мне самой бы этого не сделать. Мы с братом вдвоем живем, я — блокадница, а он — ребенок войны, 44-го года. Мы же после войны все делали сами, нас не боялись отпускать. Я сама на учебу на трамвае ездила, знаете, может? На Майорова, 46, там текстильный институт был. Час туда, час обратно. Родителям некогда было за нами следить. Им приходилось работать, каждую копейку беречь.

Жили, конечно, бедно все. Мы собирали ягоды, надо ведь было как-то выживать, цветы собирали, ромашки, продавали их. Многие сейчас говорят, что этого не было, но было это все. Жили очень плохо. И поколение, которое было после нас, это поколение больных людей. Нам же не хватало ни витаминов, вообще ничего. Матери сами голодали, траву ели. Я сама ходила собирать недалеко от Лесотехнической академии. Нас туда не пускали, там забор был, но мы тихонечко залезали, снимали иголочки с елок, цинга же была, и заваривали. Йода не хватало, калия в организме. А я даже слово «эндокринолог» выговорить не могла.

Дочка моя заболела раком крови. А тогда же врачи молчали, ничего не говорили, только успокаивали: «Не беспокойтесь, не беспокойтесь, ваш ребенок выживет». Мне сказали, что это только у моего ребенка такое заболевание, а я же не слепая, я видела, что в отделение такие же дети лежат. Об этом молчали, о раке молчали, а детей много болело тогда им. Мне уже 79 лет. Я в этой квартире с 89-го года.

Всю блокаду я прожила с мамой напротив бани. Потом мы переехали с ней в очень маленькую комнату в доме напротив Военно-медицинской академии. После блокады там сделали маленькие комнатки, условия ужасные, но что поделать. А потом блокадникам стали жилплощадь давать. Я с ребенком получила отдельную комнату на Суворовском проспекте, а потом мы поменялись с комнатой на Свечном переулке. Там высокие потолки, знаменитый дом серый.

Комната была большая, воздуха много, я так была рада этой комнате. А когда дочка погибла, мне соседи посоветовали переехать, чтобы воспоминаний тяжелых не было. И мы с мамой переехали в хрущевку. Эти дома были построены после войны, когда людей вывозили из деревень в город, чтобы работали. И никто не рассчитывал, что они столько будут стоять, их строили максимум на 20-30 лет. И никогда мы здесь ремонта не делали, как въехали в 89-м году.

У меня сейчас отчетные концерты, танцы. Движение — это жизнь, правда ведь? Не хочется просто дома сидеть, на лавочке с другими бабками о болячках разговаривать. Ведь сейчас, посмотрите, сколько разных мероприятий: и социальный дом, и кружков полно, и экскурсий. А раньше надо было составлять соцобязательство, что я, такая-то, должна выполнить норму на 140%. И я написала, что хожу на танцы и работаю в доме модели. Мне тогда, помню, сказали, что это легкомысленная работа. А сейчас все в модели хотят.

А ремонт замечательный. Я и не думала, что в такой квартире поживу под конец жизни. Раньше из дома уходила на целый день, чтобы поменьше там сидеть, там же так страшно было, в гости никого не позвать. А теперь красота какая.

— Простите меня, я плохо говорю. Раньше я начальником отдела работала и тараторила. У меня очень тяжелый был инсульт. А вот у него нога не сгибается, колени больные, две операции сделали. Он работал начальником тоже, человек, знаете, такой, нужный. И вот, понимаете, с ногами такое случилось. А я такая шустрая, быстрая была. С нами жила свекровь и сын наш, 30 лет. Мы решили квартиру купить, он решил жениться. Пошли в мэрию на Фонтанке. Ой, я волнуюсь, Саша, скажи ты.

— Подыскали нам дом около метро Большевиков, отличная квартира. Узнали в строительном комитете мэрии, можно ли доверять этой компании. Нас заверили, что компания надежная, «вносите деньги и не сомневайтесь». Это был 97-й год. Послушали, внесли, все свои копеечки. Оказалось, что эта компания продавала квартиры разным людям, в результате на каждую квартиру было по три хозяина. А фирма собрала со всех деньги и смылась.

— Соучредителем было МВД. Мне еще тогда показалось, что это обман, через каждые 10 метров стоял полицейский. Саша был уверен, что МВД обмануть не может. В мэрии нам сказали, что и знать нас не хотят. Пришли мы в офис, там два стола обломанных и стул. В результате остались мы без квартиры и без денег. Деньги тогда были большие, 20 тысяч долларов. И покупали мы их по 6 рублей, а кризис грянул, и долги отдавать уже нужно было по 20 с лишним рублей. Как только мы собрали все документы, оригиналы, отнесли их в полицию, через две недели именно в этой комнате, где хранились документы покупателей, случился пожар, все бумаги сгорели. Следователя заменили. Дом в результате сломали до фундамента, место отдали другой фирме. Ответственных не нашли.

— Сын наш из-за этой квартиры психанул, поехал на машине и разбился насмерть. У него инвалидность была. Погиб наш сын. А затем свекровь умерла. Моя мать умерла, сестра умерла. Все одно за другим, одно за другим. Ужас начался, полоса черная на несколько лет. И потом Сашины ноги. Мне врач сказал, что придется обе ноги ампутировать.

— Заражение во время операции внесли. Последнюю операцию сделали в июле, я на костылях вернулся домой, она меня увидела, и у нее страшный инсульт произошел. Плохо, что никто не видел. Она была в огороде, малину собирала, упала и лежала там. Если бы вовремя все это сделать, последствия были бы другие.

— Я 4 дня в коме была, потом отошла.

— Это последняя наша надежда, чтобы рука заработала. Называется диспорт. Это ампула, делаются уколы в плечо и в руку, оно снимает, это называется…

— Спастика.

— Курс три-четыре месяца. Если после повторного курса не поможет, тогда уже все. Три недели к этой операции готовят, кладут в больницу, вводят маленькую дозу и смотрят, как организм реагирует.

— В нашей поликлинике вообще про это лекарство не слышали.

— Не могли даже рецепт выписать.

— А отпускается оно в одной аптеке по всему Петербургу. Пошли мы с этим рецептом, там очередь. 3000 человек стоит перед нами. В год 500 ампул комитет по здравоохранению заказал. Ей надо 4 ампулы. Делим 3000 на 500. Мы не доживем до этого.

— Вся моя пенсия уходит на эти лекарства, а живем на Сашину пенсию. Зато вон я какая стройная.

— 30 килограмм скинула, сейчас все свои девичьи платья носит. А я тоже уже не работаю, из-за ног. Раньше был дурак молодой. Когда Чернобыль рванул, тогда три таких станции в стране было. Мы как раз этими станциями занимались, мне выпало в Литву ехать. Лазали там, где нельзя. Забирались туда, куда никого не пускали. Потому что там вся автоматика была. И сразу почувствовал, что с ногами не то. Видимо, там и хватанул. А теперь я уже не нужен.

— Ты нужен! Но ты не можешь.

— Ну, такой, как есть, не нужен.

— Зачем ты так говоришь? Тебе же звонили!

— Видите, она хоть и правша, а рука левая. Все равно ничего не может. Апельсин почистить не может, молнию застегнуть не может. Пальцы не двигаются совсем. Обувью на шнурках уже не пользуется, только на молнии или на липучках. Такая ограниченность во всем. Готовить научился, никогда не умел. Красить ее научился.

— Я была как метеор везде. Не знаю, что со мной случилось, за что мне это все, от чего.

— Все от волнений. И в аптеке нам посоветовали, дали телефон благотворительной организации, которая занимается пожилыми людьми. Мы им и позвонили. Надеюсь, поможет нам лекарство.

— Боюсь я уколов ужасно. А вдруг еще не поможет?

— Мы ходили в церковь в деревне, где Ира родилась, она там с бабушкой говорила. Потом в Коневецкую церковь обращались, там отец Игорь с ней беседовал. В нашу церковь ходим, рядом. Вроде побеседовали, ей облегчение. Ну, без надежды человек не может. Будем надеяться, что поможет. Что после темной светлая полоса пойдет.

— Говорят, сейчас тревожное время для НКО. Но ведь здесь, как в бизнесе: время кризиса — самое лучшее. И если есть потребность, надо ее удовлетворять. А в нашем государстве если ждать более подходящего момента, можно вообще не дождаться. В Петербурге никто не занимается пожилыми людьми вообще. Мы начали с того, что сходили в комитет и выяснили, где у них бюджетные дыры.

Ни в коем случае не стремимся заменить собой государство, оно должно свои функции выполнять. Мы хотим помогать в тех случаях, когда у государства нет такой возможности. Даже на сайте у нас написано, что в случае, если в вашей ситуации может помочь государство, мы дадим консультацию, как эту помощь получить.

Когда мы стали общаться с подопечными, меня поразило, насколько правильно и красиво они говорят. Это люди с огромным культурным бэкграундом, жизненным опытом, с хорошим образованием почти все. Начинаешь разговаривать, и видно, что перед тобой сидит профессор, например. Вчера к нам приходила будущая подопечная, она блестяще окончила химфак и занималась исследованиями лунного грунта. А сейчас на пенсии и получает 11000 рублей, из которых на 4000 нужно лекарств каждый месяц покупать. И ей нужен слуховой аппарат, по квоте он положен только в 2018 году. Аппарат стоит 40000 рублей.

Мы сосредотачиваемся на единовременной, разовой помощи, которая не спасает жизнь в физическом смысле, но значительно улучшает качество жизни пожилого человека. Тот же слуховой аппарат, с ним ведь все мгновенно меняется. Я лично наблюдала, как человек впервые его попробовал — и расцвел, стал разговаривать с родными, улыбаться.

Я встречаюсь с нашими подопечными и вижу, что это люди, которые до сих пор могут очень много дать миру. И просто надо их поддержать. Это же, в первую очередь, история про уважение, про достойную жизнь. Мы с вами живем в хороших домах с хорошими окнами. Почему же у пожилой женщины, блокадницы, в доме должно дуть? Это неправильно.

 

НАСТЯ ДМИТРИЕВА