«Французские врачи пришли к заключению, что молоко смуглых женщин и вообще брюнеток лучше молока белолицых и блондинок» — это цитата из популярной медицинской книги, вышедшей в 1892 году. Каким образом менялись представления о правильном уходе за младенцами? Чем уход за крестьянскими детьми отличался от ухода за детьми дворян, и почему здоровые женщины предпочитали, чтобы их дети питались молоком кормилицы? Почему в деревнях младенца крестили на второй день после рождения? Ответы на эти и другие вопросы прозвучали в лекции Александры Плетневой «Младенчество в дореволюционной России», состоявшейся в Лектории «Правмира». Предлагаем вам полный текст и видеозапись лекции.

 

Александра Плетнева в 1987 году окончила русское отделение филологического факультета МГУ, а в 1991-м – аспирантуру. Кандидат филологических наук (1999, диссертация «Вопрос о богослужебном языке в конце XIX – начале XX века»). С 1998 года работает в Институте русского языка им. В.В. Виноградова РАН. Сфера научных интересов: церковнославянский язык, история русского языка на пороге Нового времени, народная письменность, лубочная литература, старославянский язык, история русского литературного языка. С 2007 года преподает в РГГУ (курсы: старославянский язык, историческая грамматика, история русского языка XVIII века).

Чем отличались «деревенские» и «городские» роды

Не скрою, что интерес к теме ухода за младенцами у меня вначале был сугубо личный, потому что, трижды став бабушкой, я стала задумываться о том, что практики обращения с младенцами изменяются с очень большой скоростью. Когда я растила своих детей, мои мама и бабушка многому удивлялись, им казалось, что я многие вещи делаю не так, как привыкли они. Мои дочери тоже многие вещи делают не так, как я. И дело не только в том, что меняются медицинские рекомендации, изменения носятся в воздухе. В вопросе ухода за младенцами существуют некоторые доминанты эпохи, мода, если так можно сказать. Мои подруги в чем-то, как и я, отрицали опыт своих матерей, и подруги моих дочерей соответственно делают то же самое.

Получается, что мы растим ребенка, исходя не только из соображений рационального характера (например, мы должны его сделать сильным и здоровым, и для этого мы делаем то-то и то-то), но исходя и из своих представлений о том, как должно выглядеть общество и что такое человек вообще. Поэтому проблемы ухода за младенцем попадают в компетенцию не только медиков, но и гуманитариев. Историк культуры и антрополог могут посмотреть на этот вопрос не так, как врач. И изучение медицинских советов на фоне господствующей практики дает нам возможность реконструировать историю простых и обыденных вещей, которые, как оказывается, меняются с огромной скоростью.

Александра Плетнева. Фото: Иван Джабир

Я не буду говорить о далекой древности, скажу о времени, о котором, кажется, мы знаем немало – это конец XIX – начало XX века, и вы увидите, что за последние 150 лет многие вещи поменялись коренным образом. Прежде чем я обращусь к конкретному материалу, напомню вам очевидную, но часто забываемую вещь. Когда мы говорим о России XVIII-XIX веков, мы должны помнить, что ее культура и быт были не однородными, общество было сословным, культура и быт тоже были сословными.

Несколько упрощая ситуацию, можно говорить о двух Россиях. России традиционной, прежде всего крестьянской, и России европеизированной, дворянской и разночинской. Конечно, эти две России не были изолированы друг от друга. Но, прежде чем говорить, как происходил контакт этих двух культур, всё-таки следует охарактеризовать каждую из них. Показать, что такое в вопросе ухода за младенцами крестьянская Россия и что такое Россия европеизированная.

На первый взгляд, кажется, что детей рожали и дворянки, и крестьянки, и, следовательно, сам процесс родов и первые манипуляции с младенцами, и кормление, и пеленание должны быть одинаковыми, но на деле оказывается совсем не так.

Начнем с появления младенца на свет. В самой практике родов имеется масса отличий.

Крестьянские женщины не знали никакого отдыха перед родами, они прекращали работу и домашние дела, когда у них уже начинались схватки. И из литературы мы знаем, что женщины, бывало, рожали в поле во время жатвы или сенокоса. Но всё-таки, конечно, роды в поле – это форс-мажор, обычно женщина старалась родить дома, подгадывала время, чтобы остаться дома. Но рожала она не в жилом помещении, а в каком-то укромном месте: в бане, в подполье или в хлеву. Считалось, что роды никто посторонний не то что видеть, но и знать о них не должен. И поэтому во время схваток женщина уходила в баню или в хлев, а родные шли звать повитуху. Иногда получалось так, что женщина рожала сама без повитухи и родственников.

К. В. Лемох "Новый член семьи”. 1880-е

Любопытно, что во время родов женщина не лежала, а двигалась. И если ей самой было трудно ходить, ее водили под руки повитуха или муж. Муж мог присутствовать при родах. Но практиковалось это обычно в тех случаях, когда роды обещали быть трудными. Муж помогал жене ходить во время схваток, мог приподнять ее, держал за подмышки и встряхивал (считалось, что это как-то активизирует процесс).

Существовали разные поверья, связанные с присутствием мужа. Например, муж мог набрать в рот воды и влить в рот жены эту воду – считалось, что это способствует облегчению боли. Я не буду на этом подробнее останавливаться, скажу лишь, что в разных областях России были разные традиции. И в некоторых местах муж часто присутствовал при родах, а в других местах – лишь в исключительных случаях. Рожала крестьянская женщина, как правило, стоя на коленях или на корточках, а не лежа, как это происходит в больницах.

Совсем по-другому обстояли дела в дворянских домах и в домах состоятельных горожан.

Специально к родам готовилась комната, кровать, постельное белье, упор делался на гигиену и чистоту. С началом схваток женщину укладывали в кровать, где она находилась и во время родов, и после завершения родов в течение нескольких дней. При этом кровать должна была стоять так, чтобы к ней было легко подойти с любой стороны. К роженице приглашали врача или акушерку, которые должны были ей помогать. То, что женщина лежит в кровати, предполагает, что она не активный участник процесса, а объект врачебных манипуляций. Муж и другие родственники не присутствовали при родах.

Конечно, в деревне тоже можно было пригласить на роды дипломированную акушерку. Обычно при земских больницах такая акушерка была, но ехать за ней было далеко, и она была чужая, не то что повитуха из своей деревни. И бывало, что крестьянки очень резко отзывались об акушерках. Если предлагали послать за акушеркой, они говорили: «Я скорее соглашусь умереть, чем звать ее».

В крестьянской практике повитуха не столько помогала женщине при родах, сколько совершала определенные манипуляции с младенцем, и сутки или двое присматривала за ним, давая возможность матери отлежаться и прийти в себя. Повитуха не только перерезала пуповину и обмывала ребенка, но и правила ему руками головку и нос. Судя по данным этнографов, «правка» заключалась в том, что повитуха руками «улучшала» форму мягкого детского черепа. Если она считала, что у ребенка кривые ножки, она сразу туго перепеленывала ему ноги и выпрямляла их.

Повитуха три раза растапливала баню и парила в ней родившую женщину и младенца. Считалось, что для женщины крайне полезно в течение суток после родов париться в бане. Мы привыкли, что в России бани везде – на самом деле были территории, где строить бани было не принято и вместо бани использовали печь. Залезали в начавшую остывать печь и парились там, как в бане, просто пространство было более ограниченным. После родов в этих местах женщину с младенцем сажали в печь, и такую манипуляцию совершали несколько раз. Считалось, что при благополучных родах женщина после трех бань уже совершенно здорова и может приступать к своим домашним обязанностям. И с этого времени она уже могла заботиться о младенце сама.

В случае если младенец рождался слабым и у повитухи были сомнения, выживет ли он, повитуха сама давала ему имя и крестила его. Таких случаев зафиксировано довольно много. То есть она троекратно погружала младенца в воду, произнося: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа». И если ребенок выживал, то всё остальное в храме совершал священник. Покрестить слабого младенца было одной из обязанностей повитухи.

«Хлеб насущный» для матери и ребенка

Крестьянские женщины считали, что молозиво чрезвычайно вредно для ребенка, и в первые дни не прикладывали к груди, а молозиво сцеживали на землю. Когда новорожденный кричал, ему давали соску. Соска в крестьянском быту – это мягкая тряпочка, в которую завертывался жеваный крендель с сахаром (в богатых домах) или просто сладкая кашка или ржаной хлеб (в бедных домах). Эту тряпочку давали сосать только что родившемуся младенцу. Естественно, что в европейской культурной традиции, которая поддерживалась официальной медициной, шла непримиримая борьба с соской.

«Соска очень вредна для ребенка, – писал автор одного из популярных пособий. – От нее бывает молочница, срыгивание, колики, понос, не крепкий сон и худоба. Если уж мать не может обойтись без соски, пусть дает ребенку резиновый сосок от рожка».

Борьбу с соской продолжали и советские врачи. Если в конце XIX века отказ от соски аргументируется тем, что это вредная привычка и что в соске находится пища, которую новорожденный не может усвоить, то в начале XX века к этому набору аргументов против соски добавляется еще один: соска – переносчик микробов, которые убивают всё живое.

В 20-е годы появились специальные издания, адресованные сельским активистам, которые должны были учить матерей и их помощниц, девочек-подростков. Эти пособия содержали медицинские рекомендации, сформулированные простым, доступным крестьянам языком. Они, как катехизис, составлены в вопросно-ответной форме. Вот как в таком пособии объясняется вред соски с жеваным хлебом:

«Вопрос: Можно ли давать грудному ребенку жеваную соску с хлебом?

Ответ: Нельзя.

Вопрос: Почему?

Ответ: Потому что желудок ребенка не может еще переварить хлеба и ребенок от жеваной соски только болеть будет; кроме того, благодаря соске ребенок часто заражается разными болезнями.

Вопрос: Откуда зараза попадает в соску?

Ответ: Зараза – это маленькие живые существа, которые называются микробами. Микробы очень маленькие, до того маленькие, что даже глазом не увидишь, а только с помощью увеличительных стекол. Микробы находятся повсюду на полу и в воздухе, и на руках, особенно их много там, где грязно. Когда соска падает на пол и ее берут немытыми руками, к ней пристают микробы. Эту соску вместе с микробами суют в рот ребенка, а потом у него из-за этого ротик цветет или животик болит, или чем-нибудь заболеет».

Если крестьянская женщина после родов начинала работать на третий день, то состоятельной женщине предписывалось несколько дней находиться в покое. Вот как примерно должен был выглядеть распорядок жизни такой женщины с точки зрения медицинских брошюр. Она должна была в течение девяти дней оставаться в постели. При этом первые два дня рекомендовалось лежать только на спине и ни в коем случае не сидеть. Надо было следить за чистотой постельного белья. Грязные пеленки предписывалось удалять из комнаты, где лежит роженица, потому что они портят воздух. Вообще говоря, наблюдение за чистотой воздуха, с точки зрения медицинских пособий, основное дело человека, занимающегося своим здоровьем.

Родившей женщине предписывался полный покой, физический и душевный. Никого, кроме самых близких, пускать к ней было нельзя, и ей категорически запрещалось заниматься хозяйством или умственной работой. Выйти из дома родившая женщина могла только через месяц. Во всяком случае, так ей рекомендовали врачи. Вы видите, какая разница между тем, что могла делать и делала крестьянская женщина после родов, и какой порядок предписывался женщине, принадлежащей к иным слоям общества.

Кроме режима покоя родившей женщине предписывалась диета: молоко, мясной бульон – желательно с яичным желтком, чай или кофе с молоком. Кофе, вообще-то, очень распространенный напиток, никаких ограничений на него не было ни для кормящих женщин, ни для детей. Кроме белковой пищи только что родившей женщине рекомендовали есть белый хлеб, а остальную пищу вводить постепенно. Это совсем не похоже на то, что едят сегодня женщины после родов, именно эти продукты они стараются исключить из своего рациона.

Вопрос о том, придерживалась ли крестьянская женщина какой-либо диеты после родов, вообще не ставится. Во всяком случае, те этнографические материалы, которые посвящены этой теме, не содержат никакой информации о том, что она должна питаться по-другому. Известно лишь, что после родов женщине давали квас с толокном или овсом, такая практика была повсеместной. Соседки приносили родившей женщине пироги, и что совсем удивительно, после родов ей давали выпить водки. Судя по всему, это была обычная практика.

Крестьянская женщина кормила ребенка грудью до полутора-двух лет. Обычно считали, что кормить надо по крайней мере три поста. Причем под постами подразумевали только Рождественский и Великий пост. Таким образом и получалось у кого полтора года, а у кого почти два.

Возраст, когда крестьянского младенца начинали прикармливать, в разных местах Российской империи был разный. Когда мы читаем, что мать кормит грудью ребенка до полутора-двух лет, то нам кажется, что крестьянский младенец до двух лет питался исключительно материнским молоком. На самом деле ничего подобного. В некоторых губерниях начинали прикармливать ребенка в две-три недели, в других – в пять-шесть недель, в третьих – в два месяца. В любом случае прикармливать начинали очень рано. В качестве прикорма давали коровье молоко или жидкую кашку, сваренную на молоке. Кашку варили или из пшеничной муки, или из молотого пшена. И эта молочная кашка была основным питанием ребенка до двух лет. Он ел кашку, молоко и хлеб, и это практически всё, что он ел.

Надо сказать, что ранний прикорм объясняется не идеологией, а исключительно практическими соображениями. Мать должна была работать. Женские руки были необходимы в хозяйстве, потому что уход за скотом, готовка, выпечка хлеба – это женские обязанности, мужчина этого не делал. Не говоря уж о том, что если ребенок родился летом, то его перспективы на исключительно грудное вскармливание были весьма туманными. Даже скажем прямо – не было у него никаких перспектив на то, что мать будет долго его кормить.

Женщина отправлялась на уборку урожая и оставляла ребенка с няней, которая кормила его, как искусственника, коровьим молоком и кашкой. Няней при младенце была или старая бабушка, или девочка-подросток, или даже мальчик-подросток. То есть тот, кто не участвовал в общесемейных работах, и именно этот человек в отсутствие матери кормил ребенка. Если в семье была вторая женщина с младенцем, то она могла кормить двоих, если матери в нужный момент не было дома. Мы видим, что младенец не был так сильно привязан к своей матери, как это происходит сейчас.

Ребенок переходил на взрослую пищу в тот момент, когда он мог есть сам, никто его не кормил с ложки. Надо сказать еще о том, что представляла собой бутылочка для молока. Младенца кормили молоком и жидкой кашей из коровьего рога (поэтому и бутылку с соской до сих пор могут называть «рожком»), в его конце делалось отверстие, на которое надевали сосок коровы. Как вы понимаете, ни о каких санитарных нормах речи не было. Стеклянные бутылки в городах появились только на рубеже XIX-XX веков, а у крестьян еще позже.

Зачем нанимали и как «перевоспитывали» кормилиц

У европеизированной части населения – дворян и обеспеченных горожан – вопрос о грудном вскармливании решался совсем по-другому. Женщины редко самостоятельно кормили ребенка. Обычно они прибегали к услугам кормилицы. Причем практика здесь идет вразрез с декларациями в популярных медицинских брошюрах.

Все брошюры, посвященные вопросу ухода за младенцем, в один голос утверждают, что лучшее, что мать может сделать для своего ребенка – это кормить его грудью. И этой теме посвящены многие страницы популярной медицинской литературы. Авторы апеллируют к идее естественности, к идее физического единства матери и ребенка. Они пишут, что кормить может быть трудно и тяжело, но это согласуется с законами природы. При этом буквально через несколько страниц те же авторы дают рекомендации по выбору кормилицы. Такой переход от одного к другому не является чем-то необычным. Поскольку практика брать в дом кормилицу была повсеместной и общераспространенной, нужно было объяснить, как ее правильно выбрать.

Почему же женщина, зная о пользе материнского молока, почти всегда предпочитала нанять кормилицу? Потому что она ощущала себя слабой и измученной беременностью и родами. Идея, что женщина слабая и не приспособленная к жизни, именно как идея, была достаточно распространенной в обществе. Многие образованные и обеспеченные женщины, кроме только самых героических, ощущали себя слабыми, беспомощными и не имеющими возможности самостоятельно кормить своего ребенка. И это не связано с желанием сохранить хорошую фигуру или ездить с мужем в гости, нет – это именно идея физической беспомощности. Не беспомощность, а именно идея беспомощности. Трудно предположить, что большинство женщин дворянского сословия были физически не развиты и не могли кормить своего ребенка.

При таком рассмотрении вопроса кормилица признавалась единственно возможным выходом из сложившейся ситуации. При этом авторы популярных медицинских брошюр размышляют о природе института кормилиц и, естественно, отзываются об этом институте нелестно, ведь женщина, нанимаясь в кормилицы, практически торгует своим телом.

Алексей Венецианов, "Кормилица с ребенком”, 1830-е

Надо сказать, что многие брошюры были переведены с европейских языков, то есть отражали именно европейскую практику и европейский взгляд на вещи. Вот размышление одного из немецких авторов:

«Самый институт кормилиц – недостойный торг людьми, ограбление бедного ребенка богатым, который, так сказать, из уст бедного младенца выдергивает пищу, предназначенную ему самим Богом. Известно, что у нас в Германии кормилицы большей частью принадлежат к сословию служанок, притом незамужних. Известно также, что забота о насущном хлебе вынуждает этих матерей как можно скорее после разрешения от бремени искать приюта и заработка в чужих людях. Если такая женщина поступит в дом кормилицей, то будет выигрыш хоть для чужого младенца, выигрыш, которого, во всяком случае, собственный ребенок ее лишен навсегда».

В России так же, как в Германии, в дом брали женщину без ребенка. Если речь идет о столицах – Москве и Петербурге – то, как правило, женщина оставляла своего младенца в воспитательном доме или отправляла родственникам в деревню и поступала на работу в богатый дом, где она предлагала себя в качестве кормилицы.

Надо сказать, что в воспитательных домах смертность была чудовищная. Дети умирали прежде всего потому, что их не кормили грудным молоком, ведь в воспитательном доме не было кормилиц. Вернее, они были, но на порядок меньше, чем требовалось. Женщина сдавала своего ребенка и шла работать кормилицей. И это было повсеместной практикой.

К XX веку отношение к институту кормилиц становится еще более резким. Приведу цитату из книги немецкого профессора, написанной в начале XX века, переведенной и опубликованной в 20-е годы в СССР.

«Если врач находит, что мать не в состоянии кормить грудью своего ребенка, то появляется вопрос: не следует ли взять кормилицу? Это опять-таки должен решать врач. Но мать должна помнить, что она берет на себя тяжелую ответственность, если возьмет кормилицу, в то время когда сама в состоянии кормить грудью своего ребенка. Ведь таким образом нуждающаяся женщина-кормилица лишает своего ребенка из-за денег материнской груди, на которую он имеет законное право. Таким образом, благополучие богатого паразита часто стоит жизни другому ребенку. Только врач может решить, нужна ли кормилица, и он примет меры, чтобы по возможности лучше охранить интересы ребенка кормилицы. Эта охрана лучше всего выражается в том, что мать принимает кормилицу вместе с ее ребенком, и та, таким образом, кормит обоих детей сразу».

В переводе к этому абзацу добавлено любопытное примечание:

«В СССР труд кормилицы, как труд всякого трудящегося, находится под охраной закона. Кормилица заключает с работодателем точный договор, регулирующий их взаимоотношения».

Мы видим, что в 20-е годы еще практиковалось приглашение к ребенку кормилицы, и это было отражено в юридических документах. Но всё-таки можно говорить, что к началу XX века институт кормилиц уже умирает. Идея, что женщина сама кормит ребенка, становится практикой.

А вот во второй половине XIX века кормилица – повсеместное явление в доме состоятельных людей. Любопытно, что жены священнослужителей в основном сами кормят своих детей, но если семья состоятельна, богатый приход, то тоже нанимают кормилицу. Кормилица – это признак определенного имущественного положения, как сегодня – хорошая машина.

Пособия по уходу за младенцем много страниц посвящают вопросу выбора кормилицы, потому что это очень важный вопрос, ведь хозяину и хозяйке надо было быть уверенными в том, что их ребенка выкормят и не нанесут ему никакого вреда. В пособиях, адресованных молодым матерям, которые были переведены с европейских языков, декларируется связь цвета волос с качеством молока. Существовало мнение, что брюнетки как кормилицы лучше блондинок, а хуже всех женщины с рыжими волосами, которых ни в коем случае не следует брать в дом.

Вообще в то время врачам казалось, что внешность женщины связана с количеством и качеством молока. В одной из популярных книжек читаем:

«Женщина худощавая, высокого роста, грудь которой недостаточно развита, которая имеет чрезвычайно белую кожу и темные волосы, у которой широкие челюсти, не годится в кормилицы».

Подобного рода соображения кочуют из книжки в книжку. Некоторые авторы спорят с этим и пишут, что так считали их предшественники, а они теперь думают, что внешность не определяет количество молока, а цвет волос и телосложение не так уж влияют на его качество. Но во всех этих книжках приводится один совет по выбору кормилицы, который нас сегодня неприятно поражает: кормилицу предлагается выбирать по зубам, как лошадь, потому что зубы говорят о здоровье женщины и качестве молока.

Вместе с кормилицей в дом дворянки или состоятельной горожанки проникали черты народного уклада и народного взгляда на то, как следует ухаживать за младенцем. И это пугало врачей и матерей. В медицинских пособиях содержится специальный раздел про то, как нейтрализовать кормилицу, как объяснить ей, что она поступает неправильно. Прочитаю два примера, демонстрирующие то, как ситуацию видит врач.

«Нигде, быть может, нет такой массы нелепых неверных предрассудков, как в детской. Кормилица имеет полную возможность приведения их в жизнь, если за ней буквально день и ночь не следит подозрительное око матери. Дело не в соске. Сование груди ребенку при малейшем крике, закачивание, укладывание с собой в постель, употребление разных секретных успокоительных порошков, настоек, мака и прочее – всё это ежедневно встречает мать и употребляет всё свое старание на отучение кормилицы от подобных приемов. Но это отучение нелегко дается, так как кормилица смотрит на эти запрещения как на прихоть родителей, вредящую ребенку, и при удобном случае пустит все свои приемы в ход».

И вот второе подобное соображение:

«Попробуйте, например, внушить кормилице, что ребенка здоровее кормить правильно через известные промежутки времени. Его вредно класть с собой на одну кровать. Скрепя сердце, она будет слушать вас, но как только вы отвернетесь, она сунет ребенку грудь при первом писке. Если она знает, что вы не входите ночью в детскую, она приучит ребенка спать с собой. И это не от нравственной испорченности, как думают матери, а от того, что кормилица глубоко убеждена, что всё, что от нее требуют, не что иное, как барские выдумки, вредящие процветанию ребенка. В самом деле, ни она, ни ее близкие никогда ничего подобного со своими детьми не проделывали, и дети, несмотря на то, были живы и здоровы. И потому понятно, что большинство кормилиц при первой возможности будет поступать согласно своему убеждению».

Эти приведенные фрагменты из популярных брошюр показывают, что медицина второй половины XIX века считала прогрессивной идею кормления ребенка через определенные промежутки времени, а не по требованию. Категорически отрицались соска, укачивание, совместный сон, всё это рассматривалось как явления крайне нежелательные. И наоборот, мы видим, что в народной, крестьянской традиции бытовало кормление по требованию, соска, укачивание и совместный сон.

Любопытно, что приведенные фрагменты содержатся в книжках, которые были составлены врачами, имеющими практику в России. Это не переводные медицинские сочинения, они написаны русскими врачами и отражают именно русскую практику. А в книжках, которые были переведены с европейских языков, вопрос о том, что кормилица поступает неправильно и делает всё по-своему, просто не ставится. Очевидно, что в европейской традиции этой разницы между представлениями матери и кормилицы по уходу за младенцем просто не было.

Как философы боролись с пеленанием

Еще одной темой, которая разделяет две России, традиционную и европейскую, является вопрос о пеленании. В крестьянском быту принято было туго пеленать младенца где-то до полугода. Ребенка заворачивали в пеленки и сверху туго перетягивали поясом, который назывался «свивальник». Ребенок оказывался в тугом коконе, открыто было у него только лицо. Такое пеленание, по мнению женщин, его практикующих, должно было обеспечить ребенку ровные, не кривые ручки и ножки. Они считали также, что спеленутый младенец должен крепко спать, потому что он себе не мешает ни руками, ни ногами. Медицина того времени категорически отрицала тугое пеленание. Прежде, чем я скажу о том, что было альтернативой тугому пеленанию, необходимо небольшое отступление.

Рекомендации по уходу за младенцами общество воспринимает как некую рациональную стратегию. Мамы всегда верят, что они поступают таким образом, чтобы было лучше младенцу. И пеленая ребенка, и отказываясь от пеленания, мамы уверены, что их стратегия является оптимальной для того, чтобы ребенок рос здоровым. На самом деле позитивистская рациональность рекомендаций и рецептов является весьма сомнительной в любом случае. Характерно, что в Новое время основоположниками европейской традиции по уходу за младенцами являются не медики, а философы: Руссо и Локк. Их чисто умозрительные построения с течением времени превратились в медицинские предписания, истоки которых давно забыты.

Приведу пример из Руссо, который был противником тугого пеленания и объяснял свою позицию необходимостью воспитания свободного человека. Руссо не говорил о том, что ребенок должен двигаться, чтобы развиваться, он говорил о том, что человек должен быть свободным.

«Человек-гражданин, – писал Руссо, – родится, живет и умирает в рабстве: при рождении его затягивают в свивальник, по смерти заколачивают в гроб; а пока он сохраняет человеческий образ, он скован нашими учреждениями».

Эту мысль Руссо пособия для матерей повторяли в течение двухсот пятидесяти лет. Однако понятия «свобода» и «рабство» заменялись на практическое и понятное указание на то, что для лучшего физического развития ребенку необходимо свободно двигаться. А ведь в пеленках и свивальнике выросло не одно поколение людей, и доказать, что эти люди были физически неразвиты, невозможно.

Интересно, что многие медицинские пособия выстраивают свою аргументацию, опираясь на цитаты из Руссо и не только из Руссо. Прежде чем объяснять мамам, как они должны кормить и пеленать своих детей, медики могут цитировать Платона и Аристотеля, то есть медицина, безусловно, осознает себя преемницей философии. Вот какую цитату из Руссо приводит автор популярной в России книги о воспитании детей, которая выдержала много изданий:

«Новорожденным детям необходимо расширение движения членов для освобождения их от той оцепенелости, в которой были они столь долгое время во чреве матери, сомкнутые в клубок. Их вытягивают, это правда, зато их лишают возможности движения. Кажется, их боятся видеть в образе живых существ.

Сдавливание внешних частей тела служит непреодолимым препятствием движения младенца, необходимого при стремлении его к росту. Тщетны старания его выйти из этого невольнического состояния. Они только истощают его силы и замедляют его развитие. Ему было бы более простора и свободы во чреве матери, нежели в этих тесных пеленках. Какая же польза ему в том, что он родился».

И дальше автор развивает эту мысль и говорит о двух направлениях вреда, который приносит тугое пеленание. С одной стороны – это страдания ребенка, которые, в конечном счете, влияют на его характер, с другой – это вред, причиняемый внутренним органам, которые будут неправильно развиваться.

Приведу еще одну цитату из этого сочинения:

«Подобные условия ухода за новорожденными не могут ли также впоследствии иметь влияние на нрав и темперамент детей? Без сомнения. Их первые чувства, в них пробуждаемые, есть чувства боли и угнетения. Они ежеминутно встречают одни только препятствия своему движению, весьма для них необходимому. Скованные крепче преступников, заключенных в тяжелые цепи, они делают тщетные усилия к освобождению. Они мучаются, раздражаются, кричат. Вы говорите: это так, ничего, одни слезы. Да, конечно, это слезы, но какие слезы? С первых минут их рождения вы делаете им всё напротив. Первые дары ваши для них – тревоги и беспокойство. Что остается им делать в беззащитном положении? Они кричат, потому что только таким образом могут выразить свою жалобу. Они кричат, потому что вы их мучаете. Может быть, вы сильнее бы еще закричали, если бы вас стали так мучать».

Вы видите, что медицинское сочинение приводит такую эмоционально-экспрессивную аргументацию, которая сегодня явно неуместна в научно-популярных книгах. Хочется напомнить, что это писалось в то время, когда никакой психологии – ни как науки, ни как практики – еще не было. И далее автор указывает, к каким проблемам со здоровьем может привести тугое пеленание.

«Тугое пеленание затрудняет кровообращение. Отсюда возможны конвульсии, мозговые легочные удары, нередко и сама смерть. Тугое пеленание препятствует развитию легких. Влияет на кроветворение и на все отправления организма. Равным образом нарушение кровообращения ведет к тому, что кровь излишне приливает к мозгу, что влияет в конечном счете на умственные способности».

То есть причина всех бед и болезней – тугое пеленание.

И в заключение, чтобы окончательно убедить своих читателей, что нельзя туго пеленать детей, автор пишет:

«Самых красивых и правильных форм мужчин и женщин встречаем мы там, где пеленание и корсеты никогда не были в употреблении».

А дальше автор признается в своей любви к Англии:

«В Англии, где воспитание детей составляет предмет особой заботливости, где матери сами кормят своих детей и с особым усердием ухаживают за ними, пеленание младенца совершенно изгнано».

Неважно, изгнано было в тот момент пеленание в Англии или нет, но теплые чувства автора к Англии, безусловно, наличествуют.

Многие сотни страниц медицинских рекомендаций, которые адресовались образованному слою общества, были посвящены борьбе с пеленанием. Судя по тому, что в русской традиции эти рекомендации дожили до 30-х годов XX века, крестьяне и кормилицы, которые происходили из крестьян, не отказывались от тугого пеленания, несмотря на все рекомендации.

Что же предлагали авторы медицинских пособий матерям, которые не хотели пеленать своих детей? На рубеже XIX-XX веков им предлагали тюфячки. Считалось, что тугое пеленание вредно, но находиться ребенку на руках тоже вредно и даже опасно. Следовало поступать так: младенца нужно было одеть в несколько распашонок, ножки его завернуть в несколько пеленок и положить на тюфячок.

Еще нужно сказать, что в это время было принято перебинтовывать специально сшитым бинтом пупочную ранку. Рекомендовалось к родам заготовить 12 штук таких бинтов. Даже после того, как пупок заживал, всё равно продолжали бинтовать живот, потому что это считалось профилактикой пупочной грыжи. На младенца в бинтах, в распашонках и в пеленках надевали косыночку и укладывали его на специально сшитый тюфячок, который состоял из матрасика и чехла. В чехол вкладывалась маленькая подушка. Тюфячок должен был защищать ребенка от холода и давать опору спине и голове в тот момент, когда его берут на руки. По бокам у тюфячка были прикреплены тесемки, с помощью которых надо было зафиксировать положение ребенка. Привязанного ребенка можно было спокойно, ничего не опасаясь, переносить с места на место. Выкройки тюфячков помещались в модных журналах.

Надо сказать, что няньки и кормилицы боролись с нововведениями, как могли. Авторы пособий, которые я вам цитирую, постоянно указывают на эту проблему.

«Мы видим на практике, что няньки ухитряются завязать детей в тюфячок так, что они испытывают все неудобства и весь вред пеленания. Детей завертывают в две пеленки с вытянутыми ножками и ручками и завязывают в тюфячок так туго, что они не могут шевельнуться, как в свивальнике».

Разница во взглядах на купание

Еще одна тема, которая разводит европейскую и традиционную практику, – это купание младенца. В традиционной крестьянской среде ребенка после родов обмывали, парили в бане или в печи. Потом его крестили, а дальше его соприкосновение с водой носило весьма эпизодический характер. В ряде местностей ребенка после крещения не мыли 6 недель. Считалось, что младенец «цветет» в это время, то есть у него на теле появляется мелкая красная сыпь, и мыть его при этом нельзя.

Вообще младенца мыли тогда же, когда мылись и остальные члены семьи, – один раз в неделю в бане. Никаких специальных емкостей для купания не было. Конечно, его по мере необходимости ополаскивали водой, но, судя по возмущенным записям этнографов, далеко не всегда. Младенца могли просто обтереть сеном или тряпочкой, попавшейся под руку. Вы понимаете, что ни влажных салфеток, ни ваты тогда не было.

Этнографы пишут, что когда ребенок начинал ходить, то, передвигаясь по избе, он умудрялся так перепачкаться, что к субботнему мытью на лице у него образовывалась корка от грязи. Конечно, неудивительно, что в книгах и в пособиях по воспитанию детей вопрос мытья и купания занимает значительное место. Европейская традиция не знала бани, и мытье в воде представляется нормой в европейской практике. Пособия советуют каждый день мыть ребенка в корыте. Про баню такие пособия молчат, но альтернативу бани – печь – очень осуждают. Пишут, что нельзя втаскивать маленького ребенка в горячую печь ни в коем случае. А печь, напомню, была полноценной альтернативой бани, особой разницы не было, просто пространство для мытья меньше.

Любопытно, что в традиционной русской культуре существует представление, будто купание ведет к простуде. Вот что пишет автор одного из пособий для матерей:

«Чаще всего встречаешься с ложным, но очень упорным мнением, что – первое: купать можно только совершенно здоровых детей и то только в хорошую погоду. Второе: есть дети, которые купание не переносят и захварывают всякий раз, когда их выкупают».

Некоторые отголоски этих взглядов дошли и до наших дней, у нас тоже с насморком детей не купают, считают, что они могут серьезно разболеться. С точки зрения медицины второй половины XIX века это ложное представление, детей можно и нужно купать, даже не совсем здоровых. Пособия для матерей борются с этим представлением так же, как они борются со всем традиционным укладом. Врачи разъясняют своим читателям, что купание никак не может повредить ребенку. Некоторые авторы считают, что купаться младенцу надо два раза в день, другие – что один раз в день, самые умеренные не настаивают на каждодневном купании, но объясняют, что вреда от этого всё-таки не будет.

Врачи советуют перед купанием ребенка не кормить, не бояться купать больного ребенка, слабого младенца купать в сенной трухе, заваренной кипятком. Считалось, что детям с золотухой и сыпью на теле водные процедуры также не противопоказаны. Таких детей, по мнению врачей, хорошо купать в заваренных отрубях.

Мы видим, что тема купания занимает важное место в медицинских пособиях. Очевидно, что купание детей с точки зрения европейской медицины (а российская медицина копирует европейский опыт) представляется крайне полезным и нужным мероприятием.

Кустодиев Б.М. "Утро”

Как изменилась практика крещения

Всё, что я говорила, касается физической составляющей жизни младенца. Но имеется и другое измерение. Я скажу несколько слов о практике крещения. Сегодня мы привыкли, что младенца, если он здоров, крестят на 40-й день или после 40-го дня, когда мама может уже посещать Церковь и присутствовать на крещении малыша. Если состояние новорожденного вызывает тревогу, его могут покрестить и раньше.

Поскольку всё, что происходит в церковной жизни, мы склонны рассматривать как традицию, уходящую корнями в седую древность, кажется, что такой порядок вещей был всегда. Но это не так. В деревне малыша крестили на второй-третий день после рождения, а иногда и в первый день. Как правило, крещение происходило дома. Считалось, что бедные несут младенца в церковь, а те, у кого есть хоть немного денег, приглашают священника домой. Ведь после крещения, если оно было дома, предполагалось некое празднество и, соответственно, некоторые затраты, по крайней мере, тех, кто присутствовал, надо было накормить и напоить. А после крещения в церкви накрывать на стол было не нужно.

Собственно, обязанности повитухи как сиделки с младенцем, когда мать после родов приходила в себя, заканчивались в тот момент, когда младенца крестили. До крещения именно повитуха следила за младенцем, и считалось, что она оберегает его от злых духов. Когда младенца крестили, с повитухой расплачивались, и она уходила домой.

В крестные звали, как правило, родственников, предпочитали молодых и холостых. Во многих губерниях фиксируется практика, что у ребенка не два, а один крестный, у мальчика – крестный отец, у девочки – крестная мать. Подарков никаких крестные ребенку не дарили. Но, впрочем, в разных местах бывало по-разному. Иногда крестные оплачивали крестик и ситец на крестильную рубашку. В некоторых случаях крестные давали небольшие деньги.

С выбором крестных были связаны разные народные поверья. Я приведу два примера. Беременная женщина никогда не соглашалась быть крестной, потому что считала, что ее младенец после этого долго не проживет. Второй пример. Когда в семье умирали дети, считалось, что для того, чтобы выжить, новорожденному нужен второй крестный. Через некоторое время после крещения с ребенком подходили к окну и окликали первого встречного, который шел по улице. Он подходил к окошку, и ему через окно передавали ребенка со словами: «На тебе крестника». Прохожий должен был перекреститься и сказать: «Господи, благослови взять моего крестника». И с этого момента он становился, с точки зрения родителей, таким же полноправным крестным, как и тот, который был у купели.

Перед крещением ребенку давали имя. Обычно это делал священник. Имя выбиралось по святцам на день рождения или день крещения. Если имя очень не нравилось родителям, они просили его заменить. Этнографы фиксируют случаи, когда священник брал дополнительные деньги за благозвучное имя. Хотя говорить, что всегда выбор имени зависел от священника, неправильно. В домах зажиточных крестьян или состоятельных горожан родители сами решали, как назвать новорожденного. Обычно выбиралось имя умершего или живого родственника. И ориентировались при этом на такого родственника, который был наиболее удачливым и богатым. Иногда бывало так, что полсела называло девочек, например, Галинами, потому что некая Галина неожиданно разбогатела, удачно выйдя замуж.

Любопытно, что с развитием грамотности к началу XX века фиксируется большое количество ранее не употребляемых имен: Валерьян, Леонид, Евгений, Римма, Фаина, Валентина. Вообще говоря, в простонародной среде редкое имя было знаком избранности человека. Этнографы фиксируют истории, когда люди считают, что имя влияет на жизнь. Вот, например, такая история. У одной женщины умирали дети. И очередного она родила на тропе в лесу. Чтобы он остался в живых, она назвала его «Тропим», соотнеся имя «Трофим» с тропой, где был рожден ребенок, хотя в деревне Трофимов не было. Все были убеждены, что именно редкое имя дало ему возможность выжить.

Разговор с народом: до революции и после

Последнее, что я хочу сегодня рассказать, касается стратегии разговора медиков с народом. То, что образованные люди будут следовать медицинским предписаниям, сомнений не вызывало. Но как объяснить крестьянину, что баня для младенца – плохо, а корыто – хорошо? Борьба с крестьянской практикой, а шире – с крестьянским бытом осознавалась как актуальная просветительская задача. При этом приводимые аргументы должны были быть понятны.

До революции, обращаясь к крестьянским матерям, пишут очень деликатно, стараясь не разрушать основы крестьянского мировоззрения. Вот, например, как выглядит полемика с позицией крестьян по поводу детской смертности.

«Многие говорят, что жизнь и смерть в руках Божьих, что если Богу угодно, дети будут живы и здоровы и без нашего мудрствования. Если детям суждено Богом заболеть или умереть, то никакие хитрости не помогут. В таких словах правда смешана с неправдой. Спора нет, на всё воля Бога, но надо понимать ее хорошенько, а не думать о ней зря. На то Бог и разум нам дал. Если Бог повелел нам кормиться трудами рук своих от земли, то ведь никто не станет думать, что без нашего труда и земля вспашется, и зерно посеется, и сожнется, и смолется, и хлебы спекутся, а мы только глотать их будем».

При такой аргументации крестьянский мир не разрушается, а лишь корректируется соображениями, которые должны были быть понятны простому человеку.

Если до революции в конфронтацию с традиционной крестьянской культурой представители образованной России не вступали, то после революции ситуация меняется. После революции, когда задачей новой культурной политики было создание единого общества, лишенного сословных стереотипов, меняется риторическая стратегия обращения к народу. Теперь это не дружеский совет, а инструкция, обязательная к выполнению. Вот, например, как заканчивается одна из книжек по грудному вскармливанию, которая издана в 1925 году и адресована крестьянкам:

«Если матери будут исполнять в точности всё, что указано в этой книжке, то они вырастят здоровых и крепких детей, которые в будущем будут помогать им в их трудовой крестьянской жизни».

Любопытно, что, исходя из марксистского учения о классах, аргументация обращения, с одной стороны, к крестьянкам, а с другой – к работницам фабрик была разная. Если для крестьянки особенности ухода за младенцем объяснялись примерами из жизни поросят и телят, то совсем по-другому строится текст, обращенный к работницам фабрик. Марксистское учение предполагает, что пролетариат сознательнее, чем крестьяне. Внедрение новых правил в быт должно было проходить легче.

Вот как медики обращаются к труженицам заводов и фабрик:

«Известно, что всякая машина требует за собой ухода для того, чтобы она не портилась, для того, чтобы она исправно работала. Всякий станок на заводе нуждается в хорошем присмотре, в смазке его частей и требует исправного состояния всего механизма. Если вовремя не почистишь и не смажешь швейную машину, она также не сможет исправно работать, правильно шить. Человек тоже механизм, но механизм живой. Поэтому по отношению к нему тем более требуется выполнение различных правил, от которых зависит исправное состояние человеческого тела. Эти правила необходимо выполнять по отношению ко всем частям человеческого тела, или, как говорят, ко всем его органам. Такие правила и даются наукой, которая называется гигиена человека».

Или еще:

«Ребенок – такой же сложный механизм, как и взрослый. Его тело представляет собой как бы маленькую модель тела взрослого человека. Поэтому по отношению к ребенку тем более важно исполнять правила ухода за ним, для того чтобы сохранить маленького человечка в здоровье и вырастить из него полезного гражданина».

Сравнение человека с механизмом – характерный прием книг, которые адресованы работницам фабрик. Приведу цитату, в которой объясняется процесс выработки грудного молока.

«Как видите, грудь представляет собой вполне налаженную фабрику, в которой производительность труда растет с каждым днем. Речь идет о том, что у женщины после родов каждый день становится молока всё больше и больше.

Познакомимся вкратце с устройством этой фабрики. Грудь женщины, так же, как и вымя коровы, представляет собой железу, которая вырабатывает молоко. Внутреннее устройство груди сложное. Во всех ее частях вырабатывается молоко, которое стекается в малые ручейки-протоки. Эти – в большие ручьи. Большие ручьи стекаются в один большой проток, который имеет выход к соску. Ребенок сосет сосок и работает своими губами как насосом. От этого со всех ручейков насасывается молоко, которое и стекает через общий проток струйками прямо в рот ребенку».

Перед нами картина, на которой изображена совершенная фабрика.

Я говорила, что начало моих занятий было связано с личными наблюдениями за изменчивостью практик ухода за младенцем. Но при работе с источниками выяснилось, что уход за младенцами – это интереснейшая историко-культурная проблема. Эволюцию повседневной практики можно рассматривать под углом зрения социальной истории, где отражается то, как социальные верхи пытаются перевоспитать низы и привить им свои стереотипы. Это перевоспитание было осуществлено в результате большевистской культурной революции, и возникшее общество – советский народ, действительно стало новой социально-этнографической реальностью. Дистанция, которая до революции наблюдалась в практиках разных социальных групп, исчезла.

Этот материал заставляет задуматься о том, что любая новая модная идея, связанная с уходом за младенцем, кроме медицинского аспекта имеет и гуманитарную составляющую. И здесь для того, чтобы отделить медицинские идеи от общегуманитарной моды, специальное медицинское образование не нужно. Нужно лишь не терять здравый смысл.

В завершение мне хотелось бы привести высказывание князя Тенишева, одного из корреспондентов Этнографического бюро, которое собирало данные о жизни крестьян по всей России. Вот как он описывает положение младенцев в семье:

«Понятно, что громадное большинство детей бывает неспокойно. То есть ревут день и ночь, много выходит золотушных, с предрасположением к разным болезням, нередки и физические уродства. Благодаря подобному первоначальному воспитанию поистине нужно удивляться, что при таких условиях начальной жизни большинство остающихся в живых бывают здоровые, сильные и крепкие».

Фото: Иван Джабир

Видео: Виктор Аромштам

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.