Николай Семёнович Лесков (1831 – 1895) посвятил «христианским детям» свой рассказ «Неразменный рубль», который был впервые опубликован в детском журнале «Задушевное слово» (1883. № 8) с подзаголовком «Рождественская история». 

Писатель искусно сочетает занимательность и поучение, не забывая при этом придерживаться основных законов святочного жанра. Опираясь на любовь детей к вымыслу, фантазии, Лесков с первых же строк старается увлечь маленького читателя занимательным поверьем – сказочным и в то же время представляющим своеобразный «практический интерес» для ребёнка, который начал получать первые карманные деньги: «Есть поверье, будто волшебными средствами можно получить неразменный рубль, т.е. такой рубль, который, сколько раз  его ни выдавай, он всё-таки опять является целым в кармане»[1] .

Автор сразу же предупреждает, что добыть такое сокровище очень непросто, «нужно претерпеть большие страхи» (7, 17). Описанием этих «страхов» создаётся, с одной стороны, святочный колорит традиционного «страшного» повествования, а с другой – учитывается одна из интересных особенностей детской психологии – «тяга» к страшному, которая помогает ребёнку преодолевать настоящий страх. Отсюда – так называемые «страшилки» в устном детском творчестве.

Лесков как будто рассказывает такую «страшилку» со всеми её признаками: полночь, перекрёсток четырёх дорог, кладбище, чёрная кошка, неизвестный пришелец и т.д. Для взрослого человека очевидна усмешка писателя, который собрал здесь, почти спародировал весь обычный арсенал фольклорной истории о нечистой силе. Но маленького читателя, который и впрямь может перепугаться или принять всё как руководство к действию, мудрый автор спешит успокоить: «Конечно, это поверье пустое и нестаточное; но есть простые люди, которые склонны верить, что неразменные рубли действительно можно добывать. Когда я был маленьким мальчиком, и я тоже этому верил» (7, 18).

Так, очень тонко и осторожно вплетается в повествовательную ткань мотив чудесного, неотъемлемый от характера главного героя – ребёнка. Так пересекаются мир фольклорный и мир детский. Ведь, по Лескову, «в младенческой наивности» есть «оригинальность и проницательность народного ума и чуткость чувства» (7, 60).

Писатель успешно выполняет одно из главных требований детской литературы – основное действие разворачивается динамично, нет никаких длиннот и затянутости. По признанию самого Лескова, сделанному, правда, относительно другого его произведения, главное в творческом процессе – «вытравить длинноты и манерность и добиться трудно дающейся простоты» [2].

Маленький герой рассказа становится обладателем заветного «неразменного рубля» – рождественского подарка бабушки. Но чтобы не лишиться чудесного предмета, необходимо, как в волшебной сказке, соблюсти условие, зарок.

Это очень непросто именно потому, что требует от неискушённого ребенка правильного выбора в ситуации, где всё полно соблазнами и легко может сбить с толку: «неразменный рубль не переведётся в твоём кармане до тех пор, пока ты будешь покупать на него вещи, тебе и другим нужные или полезные, но раз что ты изведёшь хоть один грош на полную бесполезность – твой рубль в то же мгновение исчезнет» (7, 19).

Так исподволь даётся установка на активную работу мысли и чувства, «ведь отличить нужное от пустого и излишнего вовсе не так легко» (7, 19). К тому же «тот, кто владеет беспереводным рублём, не может ни от кого ожидать советов, а должен руководиться своим умом» (7, 20).

Картинки с ярмарки, куда направляется мальчик вместе с бабушкой, нарисованы яркими красками – наглядно, пестро, выпукло. В то же время в этой выразительной конкретике есть неуловимый налёт призрачности. Ведь основное действие рассказа – сон ребёнка, хотя даже опытный читатель не может догадаться об этом до самого финала. Известный в детской литературе художественный приём (ср.: «Городок в табакерке» В.Ф. Одоевского) Лесков отрабатывает до совершенства: граница между сном и явью, между чудом и реальностью так зыбка, что одно может перетекать в другое.

Здесь нет бесфантазийной прямолинейности «массового» святочного рассказа, когда автор сразу заявляет, что герой задремал и ему пригрезилось некое чудо, как, например, в рассказе К.С. Баранцевича «Что сделал северный ветер?». У Лескова отсутствие чёткой границы между фантазией и реальностью заставляет активно включаться читательское воображение, домысливание. Так, можно, например, представить, что после каждой правильно сделанной мальчиком покупки бабушка незаметно опускала в карман внуку другой рубль, и мальчик мог убедиться, что «неразменный рубль целёхонек» (7, 20).

Взаимопроницаемость сна и реальности особенно наглядна  в финале рассказа, когда рождественское приключение, уже осознанное героем как сон, переходит в реальное действие: «я хотел все мои маленькие деньги извести в этот день не для себя» (7, 25). Так в практике реального действия происходит становление сознания и нравственного чувства  ребёнка. Мальчик сам выводит альтруистическую аксиому: «В этом лишении себя маленьких удовольствий для пользы других я впервые испытал то, что люди называют увлекательным словом – полное счастие» (7, 25).

Есть в этой ситуации и своеобразный драматизм, также необходимый в произведениях для детей. Неопытный герой не знал одного важного правила – абсолютного бескорыстия дара. И когда он сталкивается с неблагодарностью, это вызывает обиду. Те, ради кого он совершал добрые поступки: и кучер, и башмачник, и бедные ребятишки, и «даже старая скотница с её новою книжкою» (7, 23), – быстро забыли о маленьком благодетеле и погнались за мишурой, пошли за странным человеком, у которого поверх полушубка надет полосатый жилет со стекловидными пуговицами. Мальчик завидует этому мимолетному суетному успеху и совершает ошибку, намереваясь купить пуговицы, «которые не светят и не греют, но могут немножко блестеть на минутку, и это всем очень нравится» (7, 23).

В прозрачной аллегории заложена понятная рождественская антитеза: истинный свет бескорыстной любви противостоит «слабому, тусклому блистанию» (7, 22) пустого тщеславия, суетности. Ясно, что выбор в пользу последней немедленно наказывается: «карман мой был пуст... Мой неразменный рубль уже не возвратился... он пропал... он исчез... его не было, и на меня все смотрели и смеялись. Я горько заплакал и... проснулся (7, 24).

Так оригинальный поворот получает освещение рождественского мотива «смеха и плача». В то же время реализуется известная педагогическая мысль о ребёнке «проснувшемся» и «непроснувшемся»: перед нами пробудившийся – в прямом и переносном смысле – ребёнок,  разбужены его сердце и разум.

Необходимые в святочном рассказе «мораль» и «урок» суммируются в словах бабушки. Несмотря на то, что дидактическая установка здесь очевидна, в рассказе нет скучной назидательности, поучение даётся в форме популярного приёма толкования сна. В финале как бы подводится итог урока, повторение пройденного – закрепляются знания, добытые ребёнком самостоятельно. Таким образом, мораль становится не отвлечённой, а живой, конкретной.

Лесков делает доступным детскому восприятию высокий уровень художественного обобщения и философского осмысления: «Неразменный рубль – по-моему, это талант, который Провидение даёт человеку при его рождении. Талант развивается и крепнет, когда человек сумеет сохранить в себе бодрость и силу на распутии четырех дорог, из которых с одной всегда должно быть видно кладбище. Неразменный рубль – это есть сила, которая может служить истине и добродетели, на пользу людям <...> Человек в жилетке сверх тёплого полушубка – есть суета, потому что жилет сверх полушубка не нужен, как не нужно и то, чтобы за нами ходили и нас прославляли. Суета затемняет ум» (7, 24).

«Неразменный рубль» с его динамичным сюжетом, в котором гармонично соединились  реальный и фантастический планы, где нет готовых педагогических рецептов, и «моральный хвостик» (выражение Н.А. Добролюбова) не превращен в «позвоночный столб» – один из лучших святочных рассказов, написанных для детей.

Примечателен во многом автобиографический («барчук Миколаша»), привлекательный образ главного героя – ребёнка – впечатлительного мальчика с развитым воображением, думающего, активного, самостоятельного (в отличие от благонравных и безликих «малюток» большинства святочных сочинений для детей). Этот живой образ встречается и в других святочных рассказах Лескова, адресованных детям, – «Зверь», «Пугало».

Лесков выступил как профессиональный детский писатель и с полным основанием мог гордиться своим рождественским рассказом, который выделялся не только на фоне «массовой» святочной беллетристики России, но и получил признание в Европе с её развитой рождественской литературной традицией. «Слышал ли ты или нет, – спрашивал Лесков брата своего Алексея Семёновича в письме от 12 декабря 1890 года, - что немцы, у которых мы до сих пор щепились рождественскою литературою, – понуждались и в нас. Знаменитое берлинское «Echo» вышло рождественским № с моим рождественским рассказом «Wunderrubel» «Неразменный рубль». Так не тайные советники и «нарезыватели дичи», а мы, «явные нищие», заставляем помаленьку Европу узнавать умственную Россию и считаться с её творческими силами. Не всё нам читать под детскими елками их Гаклендера, – пусть они наших послушают <...> Сколько это было надо уступки со стороны немца, чтобы при их отношении к рождественскому № издания, – вместо  своего Гаклендера, или Ландау, или Шпильгагена, – дать иностранца, да ещё русского!.. Право, это даже торжество нации!» [3]

Именно «Неразменный рубль» открывал лесковский сборник «Святочные рассказы» 1886 года. Ратуя за обновление русского святочного рассказа, писатель стремился доказать его жизнеспособность, заложенные внутри старого жанра силы к саморазвитию. При всей кажущейся  открытости струк­тура повествования у Лескова сложна, многослойна, прихотлива: точки зрения героя, рассказчика, автора-повествователя не совпадают – нравственная оценка отдаётся на читательский суд. Повествование строится на совмещении самых различных пластов, позиций – так создаётся ощущение стереоскопичности изображения, полноводного потока жизни.

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Лесков Н.С. Собр. соч.: В 12 т. – М.: Правда, 1989. – Т.7. – С. 17. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с обозначением тома и страницы арабскими цифрами.

[2] Цит. по: Лесков А.Н. Жизнь Николая Лескова: По его личным, семейным и несемейным записям и памятям: В 2-х т. – М.: Худож. лит., 1984. – Т. 2. – С. 435.

[3] Там же.