Не так давно перечитал я очередную русскую классику — роман Николая Сергеевича Лескова «На ножах». Он не слишком известен, в школьную программу никогда не входил, и неудивительно — ведь лесковские современники демократических убеждений тут же прокляли автора за эту книгу. Роман-то антинигилистический! Лескова даже обвиняли, что написал он «На ножах» по заказу жандармов.

Из нигилизма — в негилизм

Лескову вообще по жизни доставалось и «справа», и «слева». Для «прогрессивных людей» он был мракобесом и консерватором, для реакционеров — опасным вольнодумцем, чья вера вызывала большие сомнения, а политическая позиция явно отклонялась от официоза.

«На ножах», публиковавшийся в журнале «Русский вестник» с продолжениями в 1870–1871 годах, сразу причислили к литературному направлению, ныне малоизвестному, — антинигилистической прозе. Достоевский с «Преступлением и наказанием» и «Бесами» тоже сюда же относился. Да и «Отцы и дети» Тургенева, с определенными оговорками — тоже. И тот же Лесков еще раньше, в середине 1860-х годов, отметился с романом «Некуда». Были там и другие авторы, менее известные. Само по себе появление такой литературной тенденции вполне объяснимо: раз в обществе есть нигилисты, раз они представлены и в литературном пространстве, значит, неизбежна и реакция. Не всем же нравился нигилизм.

«На ножах» — это в определенной степени постмодернисткий роман, наполненный литературными аллюзиями. Так, например, о Горданове говорится, что был он знаком с Базаровым и Раскольниковым, но первого счел слишком глупым для использования в революционной борьбе, а второго — слишком нервным. То есть Лесков вставил в свой текст героев актуальной, современной ему литературы.

Так вот, «На ножах», как мне кажется, не совсем вписывается в этот ряд. Лесков, конечно, нигилизму ничуть не симпатизировал, но в этом романе основная тема несколько другая. Не обличение нигилистических, а точнее сказать, революционных идей, а разговор о том, что произошло с повзрослевшими нигилистами.

А собственно, что произошло? Молодые люди со взорами горящими, мечтавшие о революции на рубеже 1850–1860-х годов, выросли, поняли, что никакой революции не будет, что общество слишком инертно, а лучшие годы молодости потрачены впустую. А значит, шут с ними, высокими идеями о благе человечества, нужно срочно наверстывать упущенное. То есть строить карьеры, обогащаться, срывать все возможные цветы удовольствий и так далее. Один из главных (и самых мрачных) героев «На ножах», Павел Горданов, сам для себя назвал эту новую жизненную установку «негилизмом» (тут тонкая игра слов, «нигилизм», от латинского nihil, ничто — это отрицание всяческих авторитетов, а «гиль» на сленге разночинцев того времени — глупость, непрактичность, безрассудство… таким образом, «негилизм» — это возведенный в абсолют прагматизм).

И вот эти молодые люди — ну, не совсем уже молодые, уже за тридцать — ринулись устраивать свои судьбы. Но в отличие от «системных» карьеристов своего времени, эталонных «молчалиных», уважавших закон и готовых десятками лет выслуживаться, у этих экс-нигилистов, а ныне негилистов отсутствовали любые моральные барьеры. В этом смысле они остались нигилистами, ничто для них не значимо — ни религия, ни государственный закон, ни то, что сейчас бы мы назвали «общечеловеческими ценностями». Поэтому с легкостью необыкновенной негилисты стали бандитами. Не примитивными разбойниками с большой дороги, а скорее полукриминальными бизнесменами и чиновниками.

Паноптикум

Вот уже упомянутый Павел Горданов. Умный, расчетливый, рисковый. Аферист, заметно смахивающий на Остапа Бендера Ильфа и Петрова, но лишенный его обаяния. Растлитель, доносчик, шантажист, махинатор, а впоследствии и убийца. Интересен еще и тем, что прекрасно понял, как можно использовать оставшихся еще идейных нигилистов в своих целях, на какие манипуляции они ведутся.

Вот Тихон Кишенский, некогда пламенный поборник революции, а ныне — журналист в трех изданиях разных политических направлений, по совместительству — осведомитель жандармов, а главное — ростовщик. Стремительно разбогатевший (благодаря банальной краже, которую совершила его сожительница Алина). Бесчеловечный — во всех смыслах этого слова. Циник на 146 %.

Вот Глафира Бодростина, в девичестве совращенная Гордановым, эмансипировавшаяся, вписавшаяся в революционно-демократическую тусовку Петербурга 1860-х — и вовремя сообразившая, что нужно соскочить, что фиг с ними, с идеалами, а жить нужно в свое удовольствие. И соскочила — удачно вышла замуж за богатого старика, уездного предводителя дворянства. Умная, хитрая — пожалуй, похитрее Горданова, поскольку нашла способ им манипулировать — Глафира стремится завладеть всем состоянием своего мужа.

На этом и закручен сюжет романа. Глафира задумала убить своего пожилого супруга Михаила Андреевича, но не своими руками, конечно, а подстроить несчастный случай, и с этой целью использует Горданова (который к тому моменту попался в ловушку Кишенского и крайне нуждался в деньгах). Горданов, конечно, тоже действует не своими руками, а использует своего приятеля со студенческих лет Иосафа Висленева.

Висленев — особый случай. В молодости — идейный лидер питерских нигилистов, автор зажигательных статей. При этом — наивный как ребенок (если не сказать попросту — дурак). В начале 60-х он был арестован, выдал всех единомышленников, отбыл ссылку, вернулся в Петербург — и обнаружил, что время ушло, что никакой он больше не «отец русской демократии» (есть в нем, кстати, несомненное сходство с Кисой Воробьяниновым из «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова). Приходится ему перебиваться ничтожными гонорарами, влачить жалкое существование — пока его не подбирает Горданов и не использует в своей интриге (благодаря чему положение Висленева стало совсем уж нестерпимым: шантажом его принудили оформить брак с любовницей Кишенского, Алиной, после чего начали на совершенно законных основаниях вымогать деньги). Висленев тоже не отягощен моральными барьерами, но тут всё тоньше. Это человек, который врет и искренне верит своей лжи. Внушаемый и, главное, самовнушаемый. Он убежден в своей высочайшей моральности и духовности, он одновременно сентиментален и бессердечен. Например, с легкостью необыкновенной он (по наущению Горданова, конечно) отжимает у своей младшей сестры Ларисы принадлежащий ей дом. Глафира Бодростина использует его для своих махинаций, увозит во Францию, вынуждает изображать из себя медиума-спирита, и Висленев даже начинает в какой-то мере верить, что он таки спирит, что к нему действительно является дух выдуманного им же самим «святого Юстина». В общем, жалкое существо, идеальный объект для манипуляции. В итоге он-то и убивает старика Бодростина.

Что еще характерно — негилисты унаследовали из своего нигилистического прошлого нетерпение. Вот как раньше им хотелось немедленных и кардинальных общественных перемен, так и после — захотелось всего и сразу. Ждать десятки лет, чтобы получить чин повыше или отрастить некоторый капитал? Нет, это не для них! Та же Глафира, лет на сорок младше своего мужа, не готова была ждать его естественной кончины, поскольку тогда бы ей досталась лишь «вдовья часть». Павел Горданов разработал гениальную, как ему казалось, аферу с железнодорожными перевозками и нуждался в немедленных деньгах, чтобы ее осуществить. Тихон Кишенский со своей Алиной устроили у себя дома пожар, чтобы оправдать пропажу векселей (и таким образом избавились от своих платежных обязательств). Резкие, решительные люди, готовые идти до конца…

Интересно, что в этом романе, вышедшем в 1870 году, описана даже такая примета современности, как компромат с помощью высоких технологий. Попросту говоря, то, что сейчас называют «фотожабой» (то есть сделанным в фотошопе коллажем). Глафира Бодростина, стремясь скомпроментировать Александру Ивановну Синтянину, дает Горданову ее фотографию и поручает нанять специалиста, который сделает снимок какой-то женщины в объятиях какого-то мужчины, вырежет голову Синтяниной и наклеит на снимок, после чего переснимет — и получится карточка генеральши, изменяющей мужу. На тот момент (фотографии в России и десяти лет не исполнилось) — вершина технологии.

Лучи света

Но этот огромный (800 страниц!) роман — не только криминальная история, не только паноптикум духовных жертв нигилизма. Есть там герои противоположного плана, в которых Лесков вкладывал, как мне кажется, самые светлые стороны своей души.

Это прежде всего провинциальный священник Евангел, «поэтический поп», как называют его друзья, — человек солнечный, остроумный, неплохо образованный, но при том ни на кого не давящий авторитетом, старающийся всех понять.

Это пожилой отставной майор Форов, который относит себя к нигилистам старого образца — парадоксальный пример человека крайне совестливого, абсолютно честного, нелицеприятного, сострадательного, и при том позиционирующего себя как атеиста. Закадычный друг отца Евангела. В финале дается некий намек, что на смертном одре он уверовал.

Это жена Форова (и тетка Висленева) Катерина Астафьевна, глубоко верующая православная христианка — горячая, порывистая, не слишком образованная, но, что называется, с большим сердцем.

Это молодой чиновник Подозёров (некоторые литературоведы полагают, что в Подозерове Лесков напрямую описал себя), человек честный, принципиальный, совершенно бескомпромиссный, готовый жизнь отдать за други своя, и не только даже за други, но и вообще за любого человека, которого ему жалко. «Испанский дворянин», как его называют окружающие (тут подразумевается герой популярной в те годы пьесы французских драматургов-соавторов Адольфа Д’Эннери и Филиппа Дюмануара «Дон Сезар де Базан»).

И наконец, это молодая генеральша Александра Ивановна Синтянина, вся жизнь которой — подвиг. Ради того чтобы спасти от каторги людей, которых выдал на допросе ее бывший жених, Висленев, она соглашается выйти замуж за пожилого и крайне неприятного типа, генерала Синтянина, начальника тайной полиции того неназванного провинциального города, где происходит основное действие «На ножах». Старик Синтянин — типичный «домашний тиран», загнавший в гроб прежнюю жену, от которой у него осталась маленькая дочка Вера, глухонемая. Александра Ивановна становится для девочки любящей матерью, умудряется укротить бешеный нрав старого генерала, который постепенно проникается к ней если и не любовью, то искренней симпатией и уважением. Женщина она энергичная и умная, видящая людей насквозь. Глубоко верующая и при этом не ханжа и не фанатичка.

Собственно, весь роман и построен как противостояние, с одной стороны, компании ненавидящих друг друга «пауков в банке», нигилистов Горданова, Бодростиной, Висленева и Кишенского, и с другой — дружеской компании отца Евангела, Форовых, Синтяниной и Подозерова. Это противостояние не только на словах — дело доходит и до дуэли между Подозеровым и Гордановым, где тот подло, в нарушении всех дуэльных правил, убивает «испанского дворянина». Который остается жив лишь волею случая (и автора). Затем Горданов клевещет на отца Евангела и Форова, из-за чего их обвиняют в организации крестьянского бунта и сажают в тюрьму.

Чем это ценно сейчас?

Роман написал полтора столетия назад, но тем не менее выглядит вполне современным. Разве устарела его основная тема: превращение пылких идеалистов в беспринципных социальных хищников? Разве мы не знаем примеров, как юноши бледные, чьи взоры горели в 70-80-х годах прошлого века, в 90-е годы трансформировались в бандитов и полукриминальных бизнесменов (или чиновников и политиков, решающих личные проблемы за государственный счет)?

Да, возможно, бОльшая часть постсоветских хищников изначально, еще в комсомольской юности, была негилистами, без романтическо-нигилистических увлечений, но ведь были и те, кто период таких увлечений прошел, причем вполне искренне, и только суровая реальность 90-х переродила их, сменила им в слове «нигилизм» букву «и» на «е».

Но самое главное для Лескова (и, думаю, для нас тоже) — это само выражение «на ножах», давшее название роману. В тексте это подробно объясняется. «На ножах» означает, что общество расколото, поляризировано, что никто никому не доверяет — не только «чужим», «но и своим». Все ожидают от другого пакости и готовы дать отпор. Ну, при ближайшем рассмотрении не все, но очень многие. И прежде всего те, кого сейчас бы мы назвали медийными персонами, генераторами мнений.

И это взаимное озлобление, вооружение друг против друга оказывается неизбежным следствием нигилизма, то есть отказа от безусловных нравственных принципов. Если вначале этот отказ мотивируется тягой к справедливости и мечтой о всеобщем счастье, то после превращается в банальное «обогащайтесь». И тогда человек человеку становится волк. Не потому что капитализм к тому вынуждает, а потому что от превращения в волка нас удерживает лишь духовное начало. Соскреби его — и обнажатся клыки… то есть ножи.

https://foma.ru/na-nozhah-chto-menja-porazilo-kogda-ja-perechital-jetot-roman-leskova.html