---

--------------------------------------------------------

 

 

ЧАСТЬ 2

"А вы не называйтесь учителями,

ибо один у вас Учитель – Христос” (Мф. 23: 8)

Свой настойчивый призыв, обращённый к духовным лицам, послужить "пользе дела народной нравственности и благочестия” [1], Лесков готов подкрепить и историческими документами, в частности – указом, изданным ещё Петром I. В указе 1723 года Пётр I и Святейший Синод призывали духовенство служить не формально, но сделать церковную службу доходящей до разума, сердца и совести каждого прихожанина.

Выступая как историк церкви, Лесков отыскал и опубликовал подлинник этого указа, о котором "до сих пор не приходилось ничего читать” (233), в VIII томе журнала "Исторический вестник” за 1882 год, то есть спустя более чем полтораста лет. Актуализируя полузабытый исторический документ, о котором "многие из нынешних духовных даже и совсем не знают” (234), писатель выступает в роли носителя непраздного "учительного” слова для современного духовенства.

В "Великопостном указе Петра Великого” (1882) было "изображено” (233) буквально следующее: "по его императорскаго величества указу святейший синод, рассуждая о употреблением (sic) по церквам в великий пост чтений, согласно приговорили, в место прежняго от Ефрема Сирина и от Соборника и от прочих чтения, читать новопечатанные буквари с толкованием заповедей Божиих, распределяя оные умеренно, дабы приходящие в церковь Божию, готовлющиеся к исповеди и св. таин причастию люди, слыша заповеди Божии и осмотрясь в своей совести, лучше могли ко истинному покаянию себя приготовить” (233).

Тот же указ отмечал некомпетентность многих священников, полную неспособность исполнить возложенную на них высокую духовную миссию: "понеже духовной консистории известно учинилося, что многие священники <...> людей, приходящих в церковь в великий пост, не учат, но и сами, когда в заповедях Божиих вопрошения бывают, то на то и ответствовать не могут, а следовательно, и порученных им в паству простолюдников научить недействительны” (233).

Выяснилось, что пастыри зачастую проявляют не только равнодушие к воспитанию паствы в христианском духе, но и невежество, незнание основных вопросов Священного Писания. Вот почему Пётр I и Синод в своём указе вынуждены были "всем священникам накрепко приказать, (чтобы) они не точию в великий пост и во все воскресения и праздничные дни по литургии по одной заповеди с толкованием в приходских церквах вычитывали, да и сами иереи, как ныне известно, что в запросах о заповедях Божиих бывают безответны, (оныя) изучили бы” (234). В церковной жизни XVIII столетия складывалась парадоксальная, по-лесковски трагикомическая ситуация "смех и горе”: духовным законоучителям предписывалось прежде самим хорошенько выучить то, чему они были обязаны и призваны обучать.

О строго-взыскательном отношении к учителю-проповеднику со стороны окружающих говорит Апостол Иаков: "Братия мои! не многие делайтесь учителями, зная, что мы подвергнемся большему осуждению” (Иак. 3: 1). Господь призывает не уподобляться книжникам и фарисеям, любящим, "чтобы люди звали их "учитель! учитель!” А вы не называйтесь учителями, ибо один у вас Учитель – Христос” (Мф. 23: 7 – 8), и "Ученик не бывает выше своего учителя; но и, усовершенствовавшись, будет всякий, как учитель его” (Лк. 6: 40). Потому и необходимо непрестанное попечение пастырей о поддержании их высокого духовного звания, однако немногие из них об этом заботятся.

Согласно остроумному замечанию писателя, "мастеров метать в глаза историю много” [2], однако необходимо прикладывать усилия к изменению ситуации в настоящем. "Не изменилось это положение и до самых недавних дней” (234), – констатирует Лесков. "Недействительность” пастырей проявилась, например, в том, что "возник вопрос о дозволении учителям из мирян обучать детей закону Божию в тех сельских школах, где священники не хотят или не могут этим заниматься” (234). Писатель приводит статистические данные министерства народного просвещения, показывающие, что "у нас теперь закон Божий вовсе не преподаётся в 20 % школ. Отсюда явствует, что "заповеди”, в которых изложены все предписания благочестивой нравственности, и теперь не читаются ни в церквах, как этого требовал Пётр Великий, ни в пятой доле школ, где это было бы очень кстати и у места” (234).

Такое же положение дел освещается в статье Лескова с полемическим заглавием "Безбожные школы в России” (1881): «"Безбожными школами” меткий в своих характерных выражениях народ прозвал те первоначальные школы, где нет преподавания Священной истории и вообще так называемого Закона Божия. Их у нас много и именно целая пятая часть» [3].

В этом вопросе автор статьи не может согласиться с установками Синода, который не в состоянии обеспечить все школы законоучителями из духовенства и в то же время запрещает светским учителям преподавать уроки Священной истории. "Жаль наших православных” [4], – с болью пишет Лесков, – "на практике учителя и учительницы во многих местах, чтобы не огорчать крестьян "безбожием”, потаённо и контрабандою, на свой страх учат детей Закону Божию без вознаграждения и без дозволения…” [5].

Но если в остальных школах Закон Божий и преподаётся, то делается это зачастую неумело и бездарно.

Такая ситуация не может оставить Лескова невозмутимым наблюдателем. Встревоженный и негодующий, писатель словно бьёт в набат: "Мы решительно недоумеваем: как можно оставлять в таком положении это важнейшее дело!” [6]; "мы не в силах молчать о том, что эти господа нам устроили” [7].

В одной из статей цикла "Чудеса и знамения. Наблюдения, опыты и заметки” (1878) в журнале "Церковно-общественный вестник” Лесков делится размышлениями, вызванными "искусством современных преподавателей Закона Божия”. По убеждению писателя, "это самый живой, самый приятный и необходимый предмет школьной программы” (3). Однако "неумелые законоучители” "почти повсеместно” обратили его "в мучительную докуку”, подвергая детей "напрасным мукам”.

Ревностным, неравнодушным отношением к вопросам веры и "благочестивой нравственности” продиктована высокая требовательность писателя к тем, кому доверено воспитание юных душ: "мы не хотим и не можем оставить своих детей без религии, которую делают им неприятною и противною различные "начатки” и "кончатки”, выдуманные с целью упразднить изучение Слова Божия в его простой и всякому доступной форме” (3).

Лесков пишет это с большим знанием дела, опираясь на собственный личный опыт. Чрезвычайно важно сделанное в "были из недавних воспоминаний” "Владычный суд” следующее автобиографическое признание: "Я вырос в своей родной дворянской семье, в г. Орле, при отце, человеке очень умном, начитанном и знатоке богословия, и при матери, очень богобоязненной и богомольной; научился я религии у лучшего и в своё время известнейшего из законоучителей о. Евфимия Андреевича Остромысленского <...> я был таким, каким я был, обучаясь православно мыслить от моего родного отца и от моего превосходного законоучителя – который до сих пор, слава Богу, жив и здоров. (Да примет он издали отсюда мною посылаемый ему низкий поклон). Словом: никого из нас нельзя было заподозрить ни в малейшем недоброжелательстве Церкви” (6, 125).

В единственном известном письме к Лескову отец Евфимий благодарит своего бывшего ученика за посланное приветствие; сообщает, что за 50 лет преподавательской деятельности у него накопилось много материалов, которые могут быть полезны для дела религиозного воспитания.

Не случайно Лесков столь принципиален, когда поднимает вопрос о духовно-нравственном формировании молодого поколения в цикле статей "Чудеса и знамения”: "Мы хотим, мы просим, но мы в праве и требовать, чтобы нам в наших детях сберегли веру, которую мы посевали в них с колыбелей, как посевали её в нас отцы наши. Мы в этом случае не можем уступить никому, ничего, ни на один волос” (3).

О преподавании слова Божия детям писатель говорит с пламенной заинтересованностью – как о важнейшем деле, которое "необходимо развивать и совершенствовать” [8] ("О преподавании Закона Божия в народных школах” – 1880).

Лесков утверждает, что религиозное чувство – живое, пытливое, развивающееся и развивающее. В рассказе о праведниках "Кадетский монастырь” (1880) отец архимандрит – именно тот талантливый преподаватель Закона Божия, о нехватке которых столь горячо писал Лесков в публицистическом цикле "Чудеса и знамения”. Рассказ содержит такое же лирическое, глубоко прочувствованное автобиографическое признание Лескова в его любви к отеческой вере и искреннюю благодарность своему "превосходному законоучителю”: "Мне теперь думается, да и прежде в жизни, когда приходилось слушать легкомысленный отзыв о религии, что она будто скучна и бесполезна, – я всегда думал: "Вздор мелете, милашки: это вы говорите только оттого, что на мастера не попали, который бы вас заинтересовал и раскрыл вам эту поэзию вечной правды и неумирающей жизни”. А сам сейчас думаю о том последнем архимандрите нашего корпуса, который навеки меня облагодетельствовал, образовав моё религиозное чувство <выделено мной – А.Н.-С.>” (6, 342).

Показательна следующая самохарактеристика писателя: "Я не враг Церкви, а её друг, или более: я покорный и преданный её сын и уверенный православный” (10, 329).

Хотя Лесков и назвал себя "покорным” сыном Церкви, ему не всегда удавалось оставаться таким – брал своё кипучий характер писателя, требующий, как он сам сознавал, "самообуздания”. Но в любом случае писатель не был слепым сыном Церкви и ясно видел её нестроения. Лескову были хорошо известны факты о недостатках некоторых "из духовенных”, которые нередко взимали непомерную мзду с прихожан, грешили пьянством, леностью и другими пороками, держали подобострастный тон с властями.

В статье "Патриаршие повадки” (1877) писатель пересказывает красноречивую сцену из сочинения епископа Софонии "Современный быт и литургия христиан инославных, иаковитов и несториан” (СПб., 1876). В данном эпизоде турецкий султан удержал двух патриархов, «хотевших в полном облачении сделать ему <…> приветствие с земным поклоном, сказав им:

– В эту минуту я простой смертный, а вы служители Аллаха <…>

турок был пристыжен их низкопоклонством и вынужден напомнить им, что он человек, а не Бог, и что им, служителям Аллаха, недостойно падать к ногам султана да ещё "в полном облачении”» [9].

Размышляя в цикле статей "Чудеса и знамения” о "русском религиозном шатании, которое готово искать утверждения в вере даже у спиритских медиумов” (3), Лесков возлагает ответственность на православных священников, нашедших оправдание своей бездеятельности в том, что официальная религия находится под покровительством закона и государства. О цели своего освещения церковной темы писатель выразился недвусмысленно: «я не хочу её <Церковь – А.Н.-С.> опорочить; я ей желаю честного прогресса от коснения, в которое она впала, задавленная государственностью, но в новом колене слуг алтаря я не вижу "попов великих”» (10, 329).

В тоне горькой иронии отзывается писатель о лености духовных пастырей, от которых сама современная ситуация, названная Лесковым "временем шутовства, всяких юродств и кривляний” (5, 73), требует активной проповеднической работы, духовного подвижничества.

Однако "ужасно всё это хлопотно для наших духовных отцов, особенно в такое молитвенное время! Привыкнув считать себя под особым попечением и охраною санкционировавшей права их полиции, они, конечно, никак не ожидали этакой напасти со стороны религиозного возбуждения, которое нивесть откуда явилось и в котором они поистине нимало не виноваты” (5).

Писатель, свершая своё апостольское служение, увещевает и призывает церковнослужителей, "отрясши сон с очей своих”, заняться "духовным деланием”: "Под лежачие камни нигде вода не течёт” (5). Вслед за "Великопостным указом” Петра Великого Лесков повторяет то, что до сих пор не было исполнено духовенством: «надо за каждою воскресною службой объяснять народу Писание и "давать пример от доброго жития”» (5).

А примеры такие не оскудевают в жизни Православной Церкви, и писатель отмечает их особенно бережно.

"Благоуветливые” образы русских служителей Православной Церкви, воссозданные Лесковым, – его лучший ответ тем, кто задавался вопросом: "Или их нет – таких добрых священников? ” (10, 243). В статье "<О рассказах и повестях А.Ф. Погосского>” (1877) писатель высказался на этот счёт прямолинейно: "Кто будет так нагл, чтобы утверждать это, тот скажет неправду. Если их и немного, то они всё-таки есть, только может быть:

Этим соколам

Крылья связаны,

И пути-то им

Все завязаны…” (10, 243).

Болезненная реальность не помешала Лескову создать образ идеального пастыря, не нарушая при этом правдоподобия. "Простой, добрый священник, – отмечал писатель, – <…> живёт, служит, знакомится с людьми в живых с ними сношениях и не только узнаёт весь свой приход, но делается другом прихожан и часто врачом их совести, примирителем и судьёю. Конечно, не часто так бывает, но никак нельзя отрицать, что такие примеры есть” (10, 202).

С восхищением пишет Лесков, например, о героях своего очерка "Священники-врачи и казнохранители” (1883), которые "соблюли и требование сердца, и завет любви христианской” [10], и проявили истинное душевное благородство и бессребреничество. Когда говорят об известной "жадности священников” (7, 209), – замечает Лесков в "отрывках из юношеских воспоминаний” "Печерские антики” (1882), – на память приходит наиболее бескорыстный человек – священник Ефим Ботвиновский.

В упомянутом выше очерке "О сводных браках и других немощах” с чувством особенной деликатной любви создает писатель целый рассказ о знакомом ему праведном иеромонахе: "Старец же Иона, да простит мне эту нескромность и да не осудит меня за то, что я говорю о нём” (75). Лесков подробно описывает жизнь и деятельность старца, его поучения "в духе добра и истины”, в том числе и приходским священникам: "живите так, чтобы знать каждого прихожанина <...> Учите их тут у себя на дому слову Божию и добродетели терпеливо, неленостно и просто <...> и станете пастырями” (74).

Эти простые задушевные наставления направлены также против помпезности, отстранённости духовных пастырей от своей паствы.

Так, не прошло для Лескова незамеченным возмутившее его в книге Ф.В. Ливанова "Жизнь сельского священника. Бытовая хроника из жизни духовенства” (1877) упоминание об архимандрите, который "во время одного пожара, забывши свой сан, явился на пожарище простым христианином” (sic!). Почему архимандрит может явиться "простым христианином”, только "забывши свой сан”?..” (10, 195), – задаётся справедливым вопросом Лесков в "критическом этюде” "Карикатурный идеал. Утопия из церковно-бытовой жизни» (1877).

В цикле "Мелочи архиерейской жизни (картинки с натуры)” (1878 – 1880) писатель развенчивает предубеждение, будто "православные любят пышное велелепие своих духовных владык” (6, 447). Напротив: "Мертвящая пышность наших архиереев, с тех пор как они стали считать её принадлежностию своего сана, не создала им народного почтения. <…> Русский народ любит глядеть на пышность, но уважает простоту <подчёркнуто мной; курсив Лескова – А. Н.-С.)” (6, 448).

Что до любителей "благолепия в велелепии” (6, 466) вроде господ N. и Z., то они в своём утрированном благочестии зачастую доходят до абсурда. Господа N. и Z. перекорялись относительно того, достойны ли они "идти под владычным зонтиком”, пока архиепископ не охладил их назойливого пустосвятства: "Что за святыня, взаправду, в моём зонтике? ” (6, 471).

Иногда ханжество скатывается до бесчеловечности. Так, господин N. хотел, но «не мог умолить Провидение, чтобы все женатые сыновья и замужние дочери <…> овдовели и ушли в монастырь, куда он сам очень желал уйти, чтобы там "помириться с Богом”» (6, 469). Измученные бессмысленным святошеством помещика своего села священнослужители, каламбуря, называли ежедневное служение "бесчеловечным”, оттого что "при нём не присутствовало ни одного человека” (6, 466 – 467).

Вновь поступивший в город П<ермь> преосвященный Н-т <Неофит> привёл в недоумение и разочаровал пылкого поклонника византийской пышности до того, что тот был готов усмотреть в действиях церковного иерарха "разорение отеческого обычая” и даже "владычный нигилизм” (6, 472).

Готовивший торжественный приём архиепископу и его свите "добрый православист” оказался в смешном положении, когда владыка, отвергающий навязываемую ему высокопарность, противопоставил напыщенности и помпезности простоту человеческих отношений. Он даже пожелал половить в местном пруду карасей: "Старинная работка – апостольская! Надо быть ближе к природе – она успокаивает. Иисус Христос всё моря да горки любил да при озерцах сиживал. Хорошо над водою думать” (6, 474). Неофит напутствует: "Меня помнить нечего: умру – одним монахом поменеет, и только. А вы помните Того, Кто велел, чтобы все мы любили друг друга” (6, 479).

Лесков представил впечатляющую зарисовку встречи преосвященного владыки В<арлаама> с духовенством и недуховными людьми, в поведении которых обличены отталкивающие черты бездумного фанатичного поклонения и крайнего раболепия: "особенно замечательны были две бабы. Одна из этих православных христианок всё подстилала под святителем полотенце, на которое тот и наступал для её удовольствия, а другая была ещё благочестивее и норовила сама лечь перед ним на дорогу, – вероятно, с тем, чтобы святитель по самой по ней прошёлся, но он ей этого удовольствия не сделал” (6, 420).

Подобным же "пустосвятством” отличаются и дворянки. Праздные дамы назойливо напрашивались для особенного благословения в то время, когда владыка Иоанн Смоленский был занят важным трудом – трудился за рабочим столом, "на котором, вероятно, написаны многие из его вдохновенных и глубоких сочинений” (6, 433), – с уважением замечает автор. Безотвязным посетительницам, пришедшим "для домашней беседы”, Иоанн приказал выслать два номера журнала Аскоченского "Домашняя беседа”: "Смоленские дамы, докучавшие епископу, так сказать, по ханжеской рутине, встретили твёрдый отпор” (6, 434).

Лесков с большой симпатией отзывается об этой способности святителя "отстранить с твёрдостию мертвящую рутину и отдать должное живому вдохновению”. И если в глазах "ханжей и пустосвятов”, докучающих архиереям, Иоанн Смоленский прослыл "нелюдимым и даже грубым”, то "люди, знавшие его ближе, – замечает писатель, – полны наилучших воспоминаний о приятности его прямого характера, простоты обхождения, смелого и глубокого ума и настоящей христианской свободы мнений” (6, 434).

Одна из сквозных тем этого цикла рассказов, проходящая через целый ряд "картинок с натуры”, – назревшая необходимость для тех, "кто первенствует в Церкви”, отказаться от атрибутов помпезного величия, "престижей”, "какого-то русско-татарского кочевряженья” (6, 438). По суждению Лескова, таково веление времени, диктуемое законами жизни: "Русь хочет устраиваться, а не великатиться, и изменить её настроение в противоположном духе невозможно” (6, 439). Писатель с воодушевлением отмечает, что "наши лучшие архиереи этого хотят. Откидывая насильственно к ним привитой и никогда им не шедший византийский этикет, они сами хотят опроститься по-русски и стать людьми народными, с которыми по крайней мере отраднее будет ждать каких-либо настоящих мер, способных утолить нашу религиозную истому и возвратить изнемогшей вере русских людей дух животворящий ” (6, 439).

Лесков надеется, что в этом случае связи между православными христианами и высшими церковными иерархами утратят свой во многом формализованный характер, наполнятся новым содержанием в живой практике веры: "начались бы другие отношения – не чета нынешним, оканчивающимся раздачей благословений. <…> ходя меж людьми <архиереи – А. Н.-С.>, может быть, кого-нибудь чему-нибудь доброму бы научили, и воздержали бы, и посоветовали” (6, 445).

Полемизируя с оппонентами, усмотревшими в "Мелочах архиерейской жизни” "влияние протестантского духа” (6, 539), Лесков в очерке "Архиерейские объезды” (1879) не согласился с "этим странным и неуместным замечанием”: "я хотел бы сказать по крайней мере, сколько несправедливого и прискорбного за­ключатся в той неосторожности, с какою наши охотники до важности и пышности уступают протестантам такое прекрасное свойство, как простота <…> Мне пишут: "хорошо ли, если наши архиереи, объезжая приходы, будут трястись в тарантаси­ках да кибиточках <…> тогда как католические епископы будут кататься шестернями” и т.п. Там мешал протестантизм, здесь – католичество… Я ничего не могу отвечать на этот трудный вопрос, но я никак не думал, чтобы нам был очень важен пример католических епископов! Как бы они ни катались, – им свой путь, а нашим – своя до­рога <выделено мной. А.Н.-С.> ” (6, 539 – 540).

Протестантскую ересь, во главе которой стоят "особливые вероучители, имущие образ благо­честия, силы же его отвергшиеся, поныряющие в домы и пле­няющие женщин, всегда учащася и николи же в разум истины приити могущия” (2 Тим. 3, 5 – 7) [11], писатель критикует именно с православных позиций. Он обращает внимание православного духовенства на открывающееся широкое поле для учительной деятель­ности: «тут, кажется много бы можно сделать, и сделать в самом христианском духе: "учаще человецы растленны умом и неискусны о вере”» [12].

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Лесков Н.С. Великопостный указ Петра Великого // Исторический вестник. – 1882. – Т. VIII. – С. 234. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием номера страницы.

[2] Лесков Н.С. Святительские тени. Любопытное сказание архиерея об архиереях // Лесков Н.С. Легендарные характеры. – М.: Сов. Россия, 1989. – С. 505.

[3] Лесков Н.С. Безбожные школы в России // Путь. – 1994. – № 5. – С. 187.

[4] Там же. – С. 192.

[5] Там же. – С. 191.

[6] Там же. – С. 192.

[7] Лесков Н.С. Чудеса и знамения. Наблюдения, опыты и заметки // Церковно-общественный вестник. – 1878. – № 28. – С. 3. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием номера страницы.

[8] Лесков Н.С. О преподавании Закона Божия в народных школах. – СПб., 1880. Этот лесковский доклад по распоряжению министра просвещения был напечатан в 200-х экземплярах.

[9] Лесков Н.С. Патриаршие повадки // Церковно-общественный вестник. – 1877. – № 65. – 12 июня. – С. 3

[10] Лесков Н.С. Священники-врачи и казнохранители // Церковно-общественный вестник. – 1883. – № 51. – С. 3.

[11] Лесков Н.С. Несколько слов по поводу записки высокопреосвященного митрополита Арсения о духоборах и других сектах // Гражданин. – 1875. № № 15 – 16. – 20 апреля.

[12] Там же.

------------------------------------------------------------

 

 

 

 

 

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ ЧАСТЬ

"А вы не называйтесь учителями,

ибо один у вас Учитель – Христос” (Мф. 23: 8)

В "картинках с натуры” "Мелочи архиерейской жизни” ставились задачи отнюдь не "мелкие”. А для самого писателя "Мелочи…” обернулись крупными проблемами, сыграли свою фатальную роль в его судьбе.

Книга явилась одной из причин увольнения Лескова из Учёного комитета Министерства народного просвещения в 1883 году; была изъята из библиотек "по высочайшему повелению” в 1884 году. В 1889 году писатель испытал первый приступ оказавшегося впоследствии смертельным недуга сердца, когда узнал об аресте напечатанного без предварительной цензуры 6-го тома Собрания его сочинений, куда входили "Мелочи архиерейской жизни” [1]: "экземпляры оторванной части шестого тома были отвезены в Главное управление по делам печати и там были сожжены” [2].

Однако своим циклом Лесков вовсе не хотел опорочить Церковь, он "разгребал сор у святилища”.

Впервые в отечественной словесности Лесков отважился нарисовать "духовных сановников русской Церкви” (6, 537) как обычных людей, тогда как всякая речь о епископах почиталась "за оскорбление их достоинству” (6, 399). Архиерей был персоной неприкосновенной, застрахованной от какого бы то ни было обсуждения. "Может быть, это так нужно? – задавался вопросом Лесков. – Не знаю; но не в моей власти не сомневаться, чтобы это было для чего-нибудь так нужно, – разве кроме той обособленности пастырей от пасомых, которая не служит и не может служить в пользу Церкви ” (6, 129).

Современная Лескову пресса отмечала, что "Мелочи архиерейской жизни” произвели настоящую "сенсацию”[3].

Особенность авторской позиции в цикле заключается в многоплановости, живой объёмности освещения избранного предмета изображения. Этим объясняется тот редкий факт в истории литературы, что на обладание "исключительными правами” на произведение претендовали два диаметрально противоположных политических лагеря.

Так, Р. Сементковский, редактор посмертных работ Лескова, издал искажённый вариант "Мелочей…”, выставив только светлые образы церковных пастырей, "чтобы убедить читателя, как легкомысленно поступают те, кто держится в стороне от Церкви и не признаёт огромного ея значения в жизни русского общества и народа” [4]. В советских изданиях 1937 и 1952 годов, напротив, с целью атеистической пропаганды были представлены лишь главы о "плохих” и опущены главы о "хороших” архиереях.

Так цикл рассказов Лескова растаскивался по частям, "по мелочам” – в ущерб художественному целому и в угоду политическим направлениям, в то время как сам писатель неустанно выступал противником всякой "направленской лжи” (10, 242). Автор "Мелочей…” верно почувствовал: "я опять ни на кого не угодил”, – и, чуждый всякой "направленской узости”, тут же прибавил: "и очень этому рад” (10, 456).

Писателю хотелось изобразить живые человеческие черты "неприступных” князей Церкви – "показать человека с его интереснейшей внутренней, духовной стороны, в простых житейских проявлениях” (6, 129). Автор впускает читателя в ранее наглухо запертые двери, раскрывающие сферу быта и жизни владык, известных большинству людей только со стороны парадно-официозной.

В этой связи Лесков отмечал, что биографии известных людей скудны: "Нет в них именно тех мелочей жизни, в которых человек наиболее познаётся как живой человек, а не формулярный заместитель уряда – чиновник, который был да и умер, а потом будет другой на его место – всё равно какой” (6, 535). Писатель стремился выявить "что-нибудь образное и живое” (6, 534) в "прикровенной” жизни владык, о которых в старину сочиняли "жития”, потом – "послужные списки” и, наконец, новейшие "некрологи”.

Поэтика "мелочей” – важная составляющая самобытной повествовательной манеры Лескова: "Человек же, как известно, наилучше познаётся в мелочах” (6, 502). Это содержательный приём, способствующий раскрытию замысла произведения: показать неразрывную связь мелочей с общим устройством жизни.

Лесков не желал, чтобы его укорили в "подрывании основ”, точно так же, как не хотел, чтобы его подозревали в "легкомыслии” (6, 535). Он так объяснял свой замысел: "Если благочестивая мысль весьма видных представителей богословской науки пришла к сознанию необходимости – знакомить людей с жизнью самого нашего Господа Иисуса Христа со стороны его человечности, которая так высока, поучительна и прекрасна, рассматриваемая в связи с Его Божеством <…>, то не странно ли чуждаться ознакомления общества с его иерархами как с живыми людьми, имевшими свои добродетели и свои недостатки, свои подвиги и свои немощи и, в общем, может быть представляющими гораздо более утешительного и хорошего, чем распространяют о них в глухой молве, а ей-то и внемлет толпа” (6, 129 – 130).

Следует учитывать лесковское замечание о работе над циклом, сделанное в "Авторском признании” (1884): "я не мог рисовать без теней, по-китайски. В моей памяти накоплялись лица такие и иные… И как могло быть это иначе?.. ” (11, 231).

Орловский епископ Никодим – первый архиерей, о котором слышал автор ещё в детстве и чьё повеление болезненно отразилось на семье Лесковых: "сдал в рекруты сына бедной сестры моего отца” (6, 400). Писатель сообщает об этом в нескольких словах. Два десятилетия спустя – в 1899 году – "Орловские епархиальные ведомости” подробно описывали ситуацию, вызванную распоряжением Никодима: "Преосвященный Никодим при высокой подвижнической жизни, за которую многие считали его богоугодным, отличался неумолимою строгостию в отношении подчинённых. Такую черту своего характера он особенно обнаружил при "разборе священно-церковнослужителям и их детям”, по которому несколько сот человек из разжалованных священников и дьяков, штрафных дьячков и пономарей, исключённых учеников из семинарии и духовных училищ присуждено было преосвященным к отдаче в военное ведомство. Все эти новобранцы, в возрасте от 15 до 40 лет, собраны были перед выступлением из Орла на Воздвиженской площади с котомками на плечах, окружённые безутешными матерями, жёнами и детьми, проливавшими горькие слёзы. Стоны, вопли, крики отчаяния и проклятия по адресу виновника несчастной судьбы этого бывшего духовенства оглашали воздух и достигали до архиерейского дома ” [5].

Остался в памяти Лескова и "неуёмный” Смарагд, о котором орловцы отзывались: "Сорванец и молодец – ни Бога не боится, ни людей не стыдится” (6, 401). Это первый владыка, которого увидел будущий писатель собственными глазами: "многие жестокости Смарагда я сам лично видел и сам оплакивал моими ребячьими слезами истомлённых узников орловской Монастырской слободы, где они с плачем глодали плесневые корки хлеба, собираемые милостыней ” (6, 408).

Подробно описанную "войну” владыки Смарагда с губернатором Трубецким, которая "есть своего рода орловская эпопея” (7, 422), Лесков вспоминал в "рассказе кстати” "Умершее сословие” (1888).

О своеобразии этого иерарха сообщала также официальная церковная пресса. В дифирамбической статье "Орловских епархиальных ведомостей” о Смарагде примечательно следующее: "В Орле о нём сохранилась память как об архипастыре мудром и добром, но очень вспыльчивом и во гневе не сдержанном” [6].

Таким образом, ситуативное исследование характеров, предпринятое Лесковым в "Мелочах…”, – "не чьи-то праздные или злонамеренные измышления, а настоящая живая правда, списанная с натуры, и притом отнюдь не со злою целью” [7], – подчеркнул художник в предисловии к первому отдельному изданию книги.

Суровая правда эта нелегко давалась Лескову, который и сам глубоко страдал, видя человеческое несовершенство князей Церкви: "Отрицательные типы действительно я писал хуже, чем положительные, потому что мне тяжело изображать такие характеры, не гармонирующие с моим личным настроением” (11, 231). В своём стремлении "потрудиться для ближнего в духе нашего общего великого Учителя” [8] для исцеления от внутренних недугов писатель был вынужден применить "горькие лекарства, едкие истины”.

Но не следует упускать из виду, что Лесков, "рисуя реально”, старался "найти частицу добра” [9] в каждом персонаже. Образы не писались одной краской. Заявив в предисловии к "Мелочам…”, что цель книги – "защита наших владык” (6, 399), автор намерен был "сберечь хорошее” в своих "подзащитных”.

Так, писатель не оставляет без внимания «способность архиереев переходить от гневной ярости к "благоуветному добродушию”» (6, 418). Этого качества не лишён и Смарагд, сопоставляемый с библейским Исавом: «бе, яко Исав, "нрава дикого, угрюмого, ко гневу склонного и мстительного ”» (6, 415).

Вынудил "гневного” Смарагда "сдобриться” сельский дьячок Лукьян –"духовный волокита”, который "благодаря крутым завиткам на висках и обольстительному духовному красноречию имел замечательные успехи” (6, 413) у женского пола. Заждавшись под арестом на долгие месяцы "владычного суда”, находчивый дьячок излечил мучившие Смарагда боли в спине – "архиерейское междукрылие” (6, 414), заставив его преосвященство "хорошенько пропыхтеться” над перепиливанием толстой коряги, и был отпущен вовсе без наказания: "кроме того, как третьего дня костылём поблагословлял, ничего другого не вменено” (6, 417).

Ещё "легче и проще” был укрощён "разнообразно чудесивший” преосвященный В<арлаам>. Этот "шумливый епископ” владел, по замечанию Лескова, "золотою способностью делаться очень незлобивым <…> Мне кажется даже, – без всякой иронии прибавляет писатель, – что его преосвященство имел несколько высокий для русского человека идеал гражданского общества, и потому-то именно он и раздражался презренным низкопоклонством и лестью окружающих” (6, 424).

Вполне сочувственную характеристику как человеку "умному и даровитому” дал Лесков Иннокентию Таврическому. Обычно замечали лишь "снижающие” черты этого образа. Так, нареченный "русским Златоустом” владыка, как выяснилось, черпал своё красноречие из карманной французской книжки "Энциклопедия мыслей”; однажды погрешил он и рукоприкладством. Но в то же время писатель подчёркивает, что столь "энергическая расправа” не может быть "строго осуждаема”, поскольку была учинена владыкой над келейником-взяточником и мошенником (одним из тех, кого петровский регламент именовал "несытыми архиерейскими скотинами”), присвоившим ценную икону, принадлежащую бедной женской обители.

Писатель, превосходно знавший жизнь русского клира, в "были из недавних воспоминаний” "Владычный суд” огорчался, что наши "иерархи и вообще "люди духовного чина”, как называет их в своём замечательном "Словаре” покойный митрополит киевский Болховитинов, к несчастью для общества, почти совсем ему неизвестны с их самых лучших сторон” (6, 129).

Тенденциозным критикам Лесков указал: "в книге "Мелочи архиерейской жизни” есть пленительно добрый Филарет Амфитеатров, умный Иоанн Соловьёв, кроткий Неофит и множество добрых черт в других персонажах. Мне очень жаль, что это обыкновенно упускается <…> Правдивое слово на этот счёт не было бы лишним” (11, 231).

Годом ранее "Мелочей…” в очерке "Владычный суд” писатель представил владыку Филарета Амфитеатрова "со стороны его общечеловечности”: "Ещё ребёнком у себя в Орловской губернии, откуда покойный митрополит был родом и потому, в более тесном смысле был моим "земляком”, я слыхал о нём как о человеке доброты бесконечной. <…> Во всех этих рассказах митрополит Филарет являлся скромным и терпеливым, кротким и миролюбивым человеком (6, 130 – 131).

В таких качествах писатель смог убедиться лично, увидев владыку в доме председателя киевской казённой палаты. Рассказ о Филарете содержит поучительный пример его миссионерства. Лесков вспоминает: "когда все мы, хозяева и гости, встретили его в зале <…>, он благословил всех нас, подошедших к нему за благословением, и потом, заметив остававшуюся у стола молодую девушку, бывшую в этом доме гувернанткою, он посмотрел на неё и, не трогаясь ни шагу далее, проговорил:

– Ну, а Вы что же?

Девица сделала ему почтительный глубокий реверанс и тоже осталась на прежнем месте.

– Что же... подойдите! – позвал митрополит.

Но в это время к нему подошёл хозяин и тихо шепнул:

– Ваше высокопреосвященство, – она протестантка.

– А?… ну что же такое, что протестантка: ведь не жидовка же (sic).[1]

– Нет, владыка, – протестантка.

Ну, а протестантка, так поди сюда, дитя, поди, девица, поди: вот так: Господь тебя благослови; во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

И он её благословил, и когда она, видимо сильно растрогавшись, хотела по нашему примеру поцеловать его руку, он погладил её по голове и сказал:

– Умница!

Девушка так растрогалась от этой, вероятно, совсем неожиданной ею ласки, что заплакала и убежала во внутренние покои.

Впоследствии она не раз ходила к митрополиту, получала от него благословения, образки и книжечки и кончила тем, что перешла в Православие и, говорят, вела в мире чрезвычайно высокую подвижническую жизнь и всегда горячо любила и уважала Филарета” (6, 131 – 132).

По мнению Лескова, именно таким – исполненным любовью, добротой – и должно быть обращение в Православие

Именуя этого церковного иерарха "непорочным младенцем в митре”, автор "Мелочей…” показывает Филарета в окружении детей, памятуя завет Христов "Будьте как дети”. Владыка киевский и галицкий даже стоял "на страже”, охраняя малолетних учеников монастырской иконописной школы, крадущих в его собственном саду груши – заманчивые краснобокие "принц-мадамы”.

Тут не просто снисходительность к детским слабостям, но истинная христианская мудрость. Воспитательный результат достигается сам собой – без принуждений и травмирования детской души. Провинившиеся шалуны "были страшно смущены и более красть митрополичьи груши не ходили” (6, 455). А когда "милый дидуся” первый раз служил после этого в церкви, признательные за его доброту мальчики "окружили его, и не только его руки, а и ряску-то его расцеловали” (6, 455).

Педагогическому таланту Филарета Киевского и его дару читать в сердцах людей, дабы не погрешить "судом неправедным”, могли бы поучиться и учёные педагоги, и специалисты в области детской психологии, и законники: "превосходный старец покрывал своею превосходною добротою ребячье баловство, которое любой педагог и моралист не усомнились бы теперь назвать воровством <…>, а какой-нибудь либеральный перевертень с прокурорского кресла потребовал бы за всё это самую строгую кару. Но, к счастью, не так смотрит на вещи не направленская, а настоящая добродетель, одним из прекрасных представителей которой может быть назван Филарет Амфитеатров” (6, 456)

Как "старичок Божий” (6, 550) нарисован Филарет Амфитеатров и в лесковском очерке "Архиерейские объезды” (1879), где приведены документальные записи из дневника отца Фоки Струтинского, священника села Гореничи [10].

Настойчивое подчёркивание "превосходных” человеческих качеств Филарета: "превосходный старец” с "превосходною добротою” – служит выразительным средством художественной идеализации образа. Лесков изящным и нежным сравнением отметил, что доброта – органическое свойство этого предстоятеля Церкви: "Он родился с своею добротою, как фиалка с своим запахом, и она была его природою” (6, 458).

Критики цикла не могли не признать, что в нём "попадаются замечания, озарённые благодатной красотой” [11]. А. Волынский отмечал: "Когда в Лескове сознание идёт навстречу его бессознательному таланту иконописца, он даёт выражение мыслям светлым, ярким, боговдохновенным ” [12].

Так, эпизоды, связанные с митрополитом киевским Филаретом, художник рисует проникновенно лирично, со светлой улыбкой, которой разряжается мрак его отчаяния при виде церковного "коснения” (10, 329). Святители Русской Православной Церкви, которым присуще "кроткое добротолюбие” (6, 457), наполняют отрадой душу автора. Образ владыки Филарета словно излучает божественное тепло: "Так детски чист и прост был этот добрейший человек, что всякая мелочь из воспоминаний о нём наполняет душу приятнейшею теплотою настоящего добра <…> об этих высоких людях <…> нечего рассказывать в апологиях, а достаточно вспомнить ненастным вечером, у домашнего очага, где тело согревается огоньком, а душа тихою беседою о добром человеке» (6, 457; 465).

Собирательный образ архиерея как "настоящего русского человека, знающего Русь как она есть ” (6, 438), создаётся портретами поистине "высокоблагодатных людей” (6, 432): преосвященного Порфирия Киевского – "очень умного и прямодушного архиерея” (6, 440); благочестивого схимника Парфения [13], "с его тихой славой, равной смирению” (6, 463); "красы нашей церковной учёности, трудолюбивого Макария Литовского” (6, 447); "ласкового и снисходительного епископа” (6, 480) Неофита; высокопреосвященного Исидора, "которого вообще считают человеком опытным в жизни и благожелательным” (6, 536). Все эти лица «"благоуветливого”характера» (6, 439) удостоверяют наблюдение Лескова о том, что "в числе наших архиереев есть люди замечательного ума и иногда удивительного сердца” (6, 535).

Сконцентрированные во второй части цикла воодушевляющие образы предстоятелей Русской Православной Церкви внушают уверенность в принятии всеми её служителями "труда о достижении совершенства” [14], создают мощный в смысловом и эмоциональном планах повествования завершающий аккорд, выражая идейно-художественную концепцию всей книги. "Поверьте, – убеждает читателя автор "Мелочей…”, – что, может быть, ни в какой другой русской среде, особенно в среде так называемых "особ”, вы не встретите такого процента людей светлых и вполне доброжелательных, как среди епископов” (6, 502).

Положительные – лучистые – образы русского священства, созданные Лесковым, явились противоядием бездуховной суматохе суетной жизни и своеобразным болеутолителем для самого писателя, глубоко страдавшего при виде внутренних церковных нестроений.

Лескову желалось, чтобы обновление в духе Христовой истины пришло через "попов великих” (10, 329), подобных отцу Савелию Туберозову – "бесстрашному протопопу” и горячему проповеднику в романе-хронике "Соборяне”. Критикуя "внешнюю” церковность и свя­щеннослужителей, не стоящих на должной духовно-нравствен­ной высоте, писатель рассчитывает "на духовных лиц и вообще людей, неравнодушествующих к судьбам нашей Церкви”. Основной пафос лесковских произведений о Церкви и духовенстве созидательный, "зиждительный”.

В очерке "Святительские тени. Любопытное сказание архиерея об архиереях” писатель говорит о необходимости постоять за дело веры, проявить рачение к христианскому просвещению паствы, «вызвать к жизни новые общественные силы, создать Церкви слуг просвещённых и способных понимать настоящие идеалы христианства, которое одно в состоянии обновить "лежащий во грехах мир”» [15]. Писатель ра­тует за дух и свет Христовой истины, единственно приличест­вующей "обществу, носящему Христово имя” (10, 411).

[1] Так (лат.).

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Запрещенный цензурой 6-й том Собрания сочинений Лескова составили "Захудалый род”, "Мелочи архиерейской жизни”, "Архиерейские объезды”, "Епархиальный суд”, "Русское тайнобрачие”, "Борьба за преобладание”, "Райский змей”, "Синодальные философы”, "Бродяги духовного чина”, "Сеничкин яд”, "Приключение у Спаса в Наливках” (СПб., 1889). На книге из личной библиотеки писателя имеется особенный лесковский шпемпель: "редкий экземпляр”.

[2] Лесков А.Н. Жизнь Николая Лескова: По его личным, семейным и несемейным записям и памятям: В 2-х т. – М.: Худож. лит., 1989. – Т. 2. – С. 381.

[3] Орловский вестник. – 1895. – 25 февраля. – № 52.

[4] Сементковский Р. Предисловие // Лесков Н.С. Мелочи архиерейской жизни (картинки с натуры). – 3-е издание. – СПб., 1902. – С. 5.

[5] История Орловской епархии и описание церквей, приходов и монастырей. – Орёл, 1899. – С. 911.

[6] Орловские архипастыри, архиерейский дом, достопримечательности его, угодья и личный состав. – Орёл, 1901. – С. 17.

[7] Лесков Н.С. Мелочи архиерейской жизни. – СПб., 1879. – С. 1.

[8] Сементковский Р. Предисловие // Лесков Н.С. Мелочи архиерейской жизни (картинки с натуры). – 3-е изд. – СПб., 1902. – С. 5.

[9] Лесков Н.С. Письмо к И.С. Аксакову от 7 ноября 1886 г. // ИРЛИ. – Архив Аксакова. – Ф. 3. – Оп. 4. – Ед. хр. 337.

[10] См. также: Мациевич Л. О дневнике священника Фоки Струтинского // Древняя и новая Россия. – 1880. – Т. XVII. – С. 39 – 51.

[11] Волынский А. Литературные заметки. Н.С. Лесков. Статья 5 // Северный вестник. – СПб., 1887. – № 5 (май). – С. 254.

[12] Там же. – С. 253.

[13] Важно отметить, что двухтомник инока Парфения "Сказания о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой земле” подарил Н. Страхов только что приехавшему из провинции Лескову – с дружеским советом: "углубиться в них, чтобы извлечь из кротких размышлений Парфения многообъемлющую, умиротворяющую правду”.

[14] Игнатий (Брянчанинов), архимандрит. Письма аскета: Из переписки архимандрита Игнатия Брянчанинова с С.Д. Нечаевым. – СПб.: Сатисъ, 1993. – С. 18.

[15] Лесков Н.С. Святительские тени. Любопытное сказание архиерея об архиереях // Лесков Н.С. Легендарные характеры. – М