Протоиерей Павел Хондзинский: «У нас нет права на ошибку»

― Отец Павел, расскажите, что такое теология. И каково предметное поле исследования этой науки?

― В принципе, «теология» и «богословие», по буквальному смыслу слова, ― это одно и то же. Но сейчас сложилась разница в словоупотреблении. Говоря о богословии, мы имеем ввиду Предание Церкви. Ребятам на лекции я говорю, что есть большое богословие, а есть малое богословие, которое исследует большое ― это и есть теология. Вот, пожалуй, самое простое объяснение. Теология систематизирует, кодифицирует тексты Предания, выясняет преемственность, генезис, связи с историческим и культурным контекстом и т.д.

Наверное, сразу надо сказать, чем же теология отличается от религиоведения и философии. Изначальная установка теологии в том, что на тексты церковного Предания она смотрит с точки зрения Церкви ― это главное. Религиоведу, например, все равно что изучать: Православие или ислам. Он изучает феномен религиозных практик и религиозности в обществе в целом, оставляя за скобками, что за этим стоит и стоит ли что-нибудь вообще. Он изучает некие внешние формы человеческой религиозности. Есть ли Бог или Его нет, этот вопрос сознательно убирается из поля зрения.

― Религиоведение шире теологии?

― Нет, они просто смотрят на вещи с разных точек зрения. Религиовед, например, может изучать текст святителя Василия Великого, но он это делает с точки зрения того, как в нем отразились религиозные практики христианства IV века. Мы, теологи, тоже можем изучать этот труд, но для нас он важен как текст святоотеческого предания.

― Значит, атеист не может быть теологом?

― Думаю, что нет, а вот религиоведом, наверное, может. Здесь все зависит уже от его научной честности.

― Ваша диссертация связана с личностью святителя Филарета Московского. Этой темой Вы занимаетесь не первый год. Этот выбор связан с Вашим личным отношением к этому святому?

― Да, конечно. Здесь сошлось много факторов. Во-первых, долгое время я служил в храме святителя Филарета Московского в Зеленограде. Но еще задолго до этого, когда я был молодым и совершенно не церковным человеком, в одной из книг Василия Васильевича Розанова я прочитал воспоминания одного купца о крестном ходе 50-60 годов XIX века. И там есть приблизительно такое описание: «Сначала пронесли хоругви, потом пронесли иконы, потом шли дьяконы, священники, архиереи, а потом шел он, маленький, сухонький, и, казалось бы, ничем не замечательный, но я всех забыл, а его помню». Почему-то мне запало это в душу, хотя тогда я совершенно не знал о ком речь, и только лет через двадцать понял, что имелся ввиду не кто иной как святитель Филарет. Одним словом, я очень давно испытываю к нему особое личное благоговение, чувствую его помощь.

Как-то, когда мощи святителя Филарета были еще в Лавре, я поехал к ним приложиться, но по дороге меня разбил радикулит. Все же я как-то к мощам приложился, и только на выходе из собора сообразил, что иду совершенно спокойно, без боли. А с начала 2000-х, когда понемногу стал преподавать в ПСТГУ, мне предложили подготовить к печати сборник его трудов. Именно тогда я стал всерьез его читать. Потом организовалась целая группа людей, интересующихся наследием святителя Филарета. В 2010 году я написал монографию о нем и на ее основе защитил диссертацию на звание кандидата богословия.

― Отец Павел, когда Вы защищали диссертацию по теологии, основными противниками были биологи. Как Вы считаете, почему?

― Думаю, здесь имеют место несколько факторов. Биология, судя по всему, ― одна из наиболее атеистических научных специальностей. Во-первых, потому что они имеют дело не с человеком, не с личностью, как, например, врачи, а с клетками, и, исходя из этого, пытаются объяснить все. Это одна сторона вопроса. Во-вторых, оказывается, что все выступившие против меня биологи имеют отношение к фонду «Эволюция», который, насколько я понимаю, спонсирует атеистические научные разработки. Эту информацию я не проверял, мне просто недавно об этом рассказали. Идея заключалась в том, чтобы написать как можно больше отрицательных отзывов. В своем сообществе они сделали рассылку с призывом принять участие в этой акции. Дело в том, что все отрицательные отзывы должны быть целиком зачитаны на защите. Исходя из этого, противники моего труда предполагали прислать несколько десятков отрицательных отзывов, с тем расчетом, что читать их пришлось бы целый день, и в этом случае защита была бы просто сорвана. Но прислали только пять отзывов (точнее шесть, но один был неправильно оформлен).

Конечно, не все биологи так негативно настроены, потому что об этой рассылке мне сообщил тоже доктор биологических наук и извинился за своих коллег.

― Этот выпад как-то повлиял на Вас?

― Скажем так, это было достаточно неприятно. Первый отзыв появился за неделю. И тогда я поделился с кем-то из своих коллег: «По-моему, это начало флешмоба…». На что он мне ответил: «Да, ну, не может быть!» А остальные отзывы пришли за два дня до защиты и накануне ее. Ну, и когда тебе раз в несколько часов из диссертационного совета пишут о том, что прислан еще один отрицательный отзыв, приятного мало, сами понимаете.

― Главный аргумент биологов касался личностного опыта.

― Да-да.

― И действительно, с точки зрения светской науки исследователь должен был объективен и не иметь личного отношения к объекту исследования.

― Вы знаете, все гуманитарные науки строятся на личном отношении исследователя к изучаемому предмету. Человек, который не видит красоту поэзии, не переживает ее эмоционально, если поэзия для него ― чужой и непонятный мир, что он может о ней сказать? А если для него это свой мир, он в него вошел, значит, он имеет к нему свое личное отношение.

Недавно я слышал такое определение теологии, что это наука, изучающая Бога. С моей точки зрения, это совершенно неправильное определение. Теология изучает тексты Предания и соотносит их с общими догматами и нормами церковной жизни. А чтобы понимать эти тексты, мой опыт должен быть принципиально близок к тому, который имели их авторы. В противном случае я эти тексты просто не пойму.

На защите, возражая оппонентам, я говорил о том, что одним из методов, признанных научными, является самонаблюдение в том или ином виде. Такой метод широко применяется, например, в психологии. Так вот теология ― это своего рода саморефлексия Церкви.

― Может ли теология быть критикующей?

― Мы рассматриваем чьи-то сочинения, и задача теологии ― не только описать их, но и соотнести их со святоотеческой традицией, догматами Церкви. Предположим, какой-нибудь автор выдвигает то или иное понимание христологического догмата, и мы должны понять согласуется ли оно с оросом (постановлением. — Ред.) Халкидонского Собора или нет. Критика текста обязательно присутствует, но особенность теологии в том, что у нас есть некая система координат, относительно которой мы и определяем положение этого текста. Религиоведение принципиально оставляет за скобками вопрос о том, что стоит за теми или иными проявлениями религиозной жизни. Для религиоведа не стоит вопрос о том, истинно ли то или иное богослужение или ложно. Он изучает только формы этого богослужения.

― Вы сказали, что атеист не может быть теологом, а наоборот — верующий человек может ли быть религиоведом?

― Конечно. У нас на факультете есть кафедра религиоведения, на которой преподают и учатся православные люди. Мне кажется только, что не надо путать религиоведение с тем, что называется обличительным или сравнительным богословием. В задачи религиоведа, в данном случае православного, не входит указывать, что есть истинная религия, он не должен определять истинность всех остальных религий относительно христианства. Его задача дать корректное описание того или иного вероучения, а с этим описанием потом будет работать уже специалист по сравнительному (обличительному) богословию.

Не далее, как вчера (14-15 июня. ― Ред.), была конференция «Теология в образовательном гуманитарном пространстве», ее возглавлял владыка Иларион (Алфеев). Он представлял первый учебник «Нехристианские религии», вышедший для духовных школ. Представляя его, владыка подчеркнул, что это учебник не по сравнительному богословию, а это учебник, дающий корректное описание духовных практик других нехристианских религий.

― А внутри теологии есть сравнительное богословие?

― Да, конечно. Мы занимаемся, например, сравнением католической и православной позиций по каким-то догматическим вопросам. Кстати, на конференции тоже говорилось, что теология может быть только конфессиональной. Не может быть теологии общей. Вот религиоведение, на уровне описания предмета, таковым быть может, а теология ― нет. Например, в Германии не существует просто теологического факультета, там это или католический факультет, или лютеранский. Теология в принципе является конфессиональной.

― То есть трудно предположить, что на очередной защите диссертации в комиссии будут сидеть представители разных конфессий.

― Нет-нет. Вчера на конференции были представители всех конфессий и все они подтвердили, что это невозможно. И это никому не интересно, никому не нужно, и в общем-то это не имеет смысла.

― Отец Павел, а не боитесь ли Вы, что в теологию могут прийти представители нетрадиционных религиозных организаций?

― Все может быть, но как раз тезис о конфессиональности теологии должен играть свою защитную роль. Потому что он подразумевает, что и экспертное сообщество должно принадлежать к той или иной конфессии.

― Вернемся к Вашей защите. Среди прочего было несколько замечаний, связанных с личностью святителя Филарета Московского. Но эти претензии по сути своей даже не подтверждаются фактами.

― Конечно.

― Про «филькину грамоту», например…

― Ну, это просто смешно. Приводили еще в пример воспоминания Соловьева, но их субъективность тоже давно доказана. Самое же интересное во всем этом, что подобные претензии не имели совершенно никакого отношения к теме самой диссертации. Я писал ведь не о личности святителя Филарета, а о его текстах. Конечно, не существует неуязвимых текстов, но все те замечания, которые высказывались по содержанию диссертации биологами, выдавали их полную некомпетентность и неосведомленность в заданной теме.

― С точки зрения Церкви задача включить теологию в перечень научных дисциплин понятна, а какую пользу приобретет светская наука?

― С моей точки зрения для светской науки польза от этого тоже есть. И у определенной части представителей светских гуманитариев есть это понимание. Хотим мы этого или не хотим, нравится нам это или нет, но Церковь Христова на протяжении двух тысяч лет присутствует в нашей жизни, участвует в духовных, культурных и интеллектуальных процессах общества. Поэтому получить более-менее исчерпывающее представление о происходящем, не понимая, не зная, не учитывая точку зрения Церкви, мне кажется, просто невозможно. А ее дает как раз теология.

― Долгие годы теологию не включали в перечень научных специальностей. Открытое письмо против «нарастающей клерикализации общества» было подписано серьезными учеными, уважаемыми людьми («Письмо десяти академиков» — открытое письмо, адресованное Президенту России В.В. Путину, опубликовано 22 июля 2007 года. Было подписано десятью академиками РАН: Евгением Александровым, Жоресом Алфёровым, Гарри Абелевым, Львом Барковым, Андреем Воробьевым, Виталием Гинзбургом, Сергеем Инге-Вечтомовым, Эдуардом Кругляковым, Михаилом Садовским, Анатолием Черепащуком. ― Ред.). Почему же так называемая клерикализация так пугает определенный слой общества?

― Вы знаете, что-то похожее было сто лет назад. Боялись, что Церковь начнет руководить и указывать. Я общался с представителями творческой интеллигенции ― и у многих из них есть боязнь «нового средневековья», с моей точки зрения, совершенно не имеющая отношения к реальности. Но такой факт существует, а от страха человек склонен делать резкие движения, отсюда враждебность к Церкви и к любым ее действиям. Перед 1917-м годом было то же самое. Общество не желало, чтобы Церковь его чему-то учила, и считало, что скорее оно должно ее учить. Но всем известно, чем это кончилось.

― Нынешний год заслуживает особого внимания. Это и столетие революции, и 25-летний юбилей ПСТГУ…

― В этом году еще исполняется 150 лет со дня кончины святителя Филарета Московского.

― Словом, Ваша защита состоялась в неслучайное время.

― Судя по всему.

― В связи с юбилеем университета зададим несколько вопросов о нем. Готовит ли ПСТГУ теологов? И на каком факультете?

― У нас есть Богословский факультет и Православный Свято-Тихоновский богословский институт (ПСТБИ), который является особым подразделением в структуре университета, то, что называется религиозной образовательной организацией. Человек поступает на Богословский факультет, если же он хочет при этом стать священником и не имеет канонических препятствий, то проходит соответствующее собеседование, традиционное для любого духовного учебного заведения, после чего зачисляется в ПСТБИ. Все богословские дисциплины он изучает на факультете (кстати год назад наш факультет одним из первых прошел так называемую церковную аккредитацию), получает диплом теолога государственного образца и параллельно получает диплом ПСТБИ, необходимый для рукоположения. Но, конечно, в ПСТБИ он может и не поступать, если он не готов или по каким-либо другим причинам не планирует становиться священнослужителем. Тогда он просто учится на факультете и получает диплом государственного образца. На сегодняшний день мы — единственный университет, в котором аккредитованы все три существующие ступени современного теологического образования: бакалавриат, магистратура, аспирантура. Также на нашем факультете создан ряд научных центров. Так что, если человек имеет интерес к церковной науке, поступив к нам на бакалавриат, он может дорасти до места своей работы.

― Где может работать теолог?

― Те, кто окончил ПСТБИ, в первую очередь становятся кандидатами на рукоположение и, как правило, идут на приходы, хотя священники-преподаватели нам тоже нужны. Кроме того, наши выпускники востребованы практически во всех церковных структурах, в том числе и в синодальных отделах, работают в государственных учреждениях, гуманитарных вузах.

― Есть ли выпускники, которые хотят построить карьеру в науке и связать ее с теологией?

― Да, такие есть, но, конечно, хотелось бы, чтобы их было больше. И, может быть, интерес к теологии, возникший в связи со всем происходящим, даст толчок для развития в этой области. Сейчас, мне кажется, очень мало говорится о том, что Церкви нужна наука. Если мы живем в обществе, если мы не хотим, чтобы на нас смотрели, как на пришельцев с Марса, мы должны об этом говорить. Потому что в современном обществе очень многие взгляды основаны на незнании или непонимании, что такое Церковь, и, возможно, это наше упущение. Мы не смогли вовремя выстроить интеллектуальный диалог, и для того, чтобы наверстать упущенное, нам очень нужны сегодня научные кадры. Надеюсь, что сейчас к этому будет привлечено внимание и этим заинтересуется больше людей.

Конечно, священство важнее, чем научная деятельность. Я могу назвать не один и не два примера того, как талантливые ребята, писавшие очень хорошие работы, становились священниками, уходили на приход и переставали заниматься наукой. И тут нечего возразить: священство не может быть приложением к научной карьере. Но ученые тоже нужны. Сейчас мы только-только достигаем того уровня, на котором стояла русская богословская наука до революции. 70 лет советской власти, когда не было ничего, оставили свой след. И только сейчас появляются возможности для того, чтобы возрождать и налаживать эту научную жизнь. Мне кажется, к этому надо привлекать внимание церковной общественности в самом широком смысле, потому что это нужно Церкви сегодня.

― Если говорить о дореволюционном времени, то тогда было такое явление, как ученое монашество...

― Да, было, однако кроме этого был и достаточно серьезный слой ученых, традиционно принадлежавших к той же среде, но не принимавших пострига, и для этого были свои причины. Что такое ученое монашество синодальной эпохи? Это не то же самое, что католические ученые ордена, где люди становятся монахами, чтобы всю жизнь заниматься наукой. Русское ученое монашество ― это те, кто принимал постриг в академии, затем, как правило, делался преподавателем в той же академии или какой-то еще семинарии, потом инспектором в другой, потом ректором, становясь за это же время игуменом, если не архимандритом, и вот — готовый кандидат в архиереи. А что такое архиерейство с этой точки зрения? Тот же самый святитель Филарет Московский — великий богослов. Слава Богу, что все его проповеди наполнены богословием, они и являются для нас главным источником его мысли. Но из-за множества обязанностей и чрезвычайной занятости, с тех пор как стал архиереем, он не имел физической возможности написать ни одного крупного труда. Известен тот факт, что с середины 60-х до 80-х годов XIX века в Санкт-Петербургской академии не было постригов. И сперва я думал, что это был духовный кризис и больше ничего. Но однажды мне пришло в голову, что люди, занимавшиеся наукой, просто захотели остаться в ней и поэтому не постригались. Потому что, если они принимали монашество, то автоматически попадали в этот «лифт», который неумолимо поднимал их наверх.

― А кто-то из нынешних выпускников ПСТГУ принимает монашество?

― Среди наших выпускников не малое число монашествующих, есть и архиереи, но это прежде всего те, кто пришел к нам учиться, уже приняв постриг или сан. В процессе же обучения, конечно, постригаются редко ― мы ведь не при монастыре существуем. Так что от нас чаще уходят на приход, чем в архиереи. Но нам тоже нужны кадры. Вот недавно Святейший Патриарх рукоположил во священники двух наших преподавателей, они оба с кандидатскими диссертациями за плечами и оба останутся у нас и смогут дальше заниматься наукой.

― Наука требует полного погружения и отдачи себя.

― Да…

― И семья тоже уходит на второй план...

― Священникам к этому не привыкать. При этом некоторое «сопротивление среды», может быть даже полезно. Тут-то как раз и выясняется, насколько тебе это нужно. Антон Павлович Чехов, кажется, когда-то сказал: «Если можешь не писать, не пиши». Если можешь не заниматься наукой, не занимайся. Хотя, конечно, очень хочется, чтобы не было этих скучных административных обязанностей, ужасного количества бумаг, нагрузки, связанной с тем, что по осени нас ждет аккредитация. Но что делать.

― Мало кто знает, что Вы закончили Санкт-Петербургскую консерваторию по классу фортепиано. Вы — прекрасный исполнитель, преподавали в РАМ им. Гнесиных.

― Что «прекрасный» ― сомневаюсь, но что было ― то было.

― Как сложилось, что Вы встали на путь священства и увлеклись наукой?

― Вы знаете, в молодости я даже не задумывался об этом. А в 80-х годах так сложилось, что я попал к замечательному священнику отцу Василию Владышевскому, почившему больше двадцати лет назад. Он служил под Москвой недалеко от Можайска в селе Алексино, а у нас в тех местах была дача. И один знакомый сказал мне, что поблизости служит удивительный священник. Я очень хорошо помню, как мы с женой в первый раз добрались до этого храма и попали на субботнюю всенощную. Храм был пуст. До революции Алексино было большим селом, но в пятидесятые годы дорогу к нему запахали и проложили заново в трех километрах от села, чтобы отрезать доступ к храму, поэтому местный народ, если и приходил, то в основном только на Литургию. Но отец Василий был великий знаток и любитель устава и служил, как положено, несмотря на отсутствие людей. И вот в этом пустом храме на клиросе, как могли, пели 2 или 3 человека, но я до сих пор помню, как тогда меня поразило ощущение того, что здесь происходит самое главное, что только может быть в жизни. С тех пор я стал ходить к отцу Василию. И однажды он меня благословил на священство. Тогда же я поступил в ПСТБИ и окончил его. И знаете, вот что еще интересно. После того, как я прошел Епархиальный совет, меня почему-то долго-долго не рукополагали. В конечном же счете состоялось это событие в моей жизни в день празднования Всех святых, в земле Российской просиявших, в домовом храме Патриаршей резиденции в Даниловом монастыре. И вот с тех пор я чувствую, что моя обязанность служить русским святым, что, по мере своих сил, и стараюсь делать, изучая их богословие.

Было это в 1996 году, а в 2000-м, по окончании моей учебы, отец Владимир Воробьев (ректор ПСТГУ. ― Ред.) пригласил меня преподавать. И мой путь как-то сам начал выстраиваться. Конечно, когда отец Василий благословлял меня на священство, то, что я буду заниматься наукой и стану деканом Богословского факультета, я не мог себе представить ни в каком сне.

― Отец Павел, может быть, подскажете начинающим теологам темы для исследования, в которых сейчас остаются пробелы?

― Вы знаете, я могу сказать, что история русского богословия — это вообще один сплошной пробел. И у этого есть несколько объективных причин. Во-первых, прежде всего, конечно, 70 лет советской власти. Во-вторых, к концу синодального периода в предреволюционные годы сложилась такая точка зрения на русское богословие, восходящая к славянофилам, что это слепок с западного богословия и ничего в нем интересного и оригинального нет. И этот взгляд удерживался на протяжении всего XX века. Задача моя и моих коллег — доказать, что это не так. И мы делаем это не для того, чтобы поспорить. Я искренне считаю, вижу, чувствую и понимаю, что отцы синодальной эпохи представляют для нас чрезвычайный интерес, важность, необходимость и актуальность. Почему? Потому что синодальная эпоха — это то время, когда Русская Церковь попадает в общеевропейские условия жизни секулярного общества. И несмотря на множество изменений, произошедших с тех времен, многие вопросы, поставленные тогда, остаются актуальными и по сей день. И святитель Филарет, и святитель Феофан Затворник, и праведный Иоанн Кронштадтский, и святитель Тихон Задонский, и святитель Игнатий Брянчанинов замечательны тем, что, с одной стороны, были связаны с древней святоотеческой традицией и продолжили ее, а с другой стороны, они чувствовали все эти вопросы времени. С моей точки зрения, это та вспышка святоотеческой традиции, которая и сегодня может осветить многое, и поэтому ее необходимо изучить. Хотя много интересного есть, конечно, и в древнем русском богословии. Как бы то ни было, сегодняшняя наша задача мне представляется именно так.

― Изучает ли теология современность?

― Для теологии важна историческая составляющая, кроме того современность в принципе трудно изучать, поскольку она, если так можно выразиться, не «отстоялась». Даже явного подвижника веры не причислят к лику святых пока он жив. Должно пройти время. Впрочем, есть так называемая практическая теология, которая отчасти пересекается с религиоведением, отчасти с социологией.

― Могли бы Вы назвать современных теологов, чье мнение является для Вас авторитетным?

― Если говорить о моей области — истории русского богословия, у нас не сложилось какого-то устойчивого научного сообщества. И это является одной из насущных проблем. К сожалению, сегодня мы, как правило, трудимся в одиночку. Работы столько, что каждый возделывает свое поле. Здесь, в университете, мы с коллегами можем что-то обсудить, но нас очень мало, и хотелось бы, чтобы нас было больше.

― Каково будущее науки теологии, на Ваш взгляд?

― Возможно, именно сейчас наступила переломная точка. Интерес в обществе к этому сейчас, конечно, есть. И нам очень важно не отпугнуть людей. Я не ожидал такого демарша биологов, но и не ожидал того, что незнакомые представители гуманитарных наук выразят мне в связи с этим свое сочувствие и поддержку. И это говорит о том, что сейчас настал хороший момент для поисков взаимопонимания. Но если мы сейчас попытаемся защитить не самые лучшие диссертации, то все мгновенно можно будет разрушить.

― Нет права на ошибку?

― Совершенно верно! У нас нет права на ошибку. Если мы сейчас обманем ожидания тех людей из общества, которые отнеслись к нам с сочувствием, то лучше было бы не браться. Поэтому хочется, чтобы к нам пришли, у нас учились молодые талантливые представители церковной науки, чтобы их становилось больше, и чтобы та планка, которые мы перед собой в этом смысле поставили, ни в коем случае не опускалась.

Беседовали Елена Варова, Олег Варов

Московская городская епархия/Патриархия.ru