6 шагов детдомовца в жизнь

 

В те времена детдомов со средним образованием вообще не существовало, наш был "семилеткой”. После детдома кто-то заканчивал ремесленное училище, кто-то – фабрично-заводское. Мы находились на полном гособеспечении, но такого, как сейчас, когда государство в обязательном порядке предоставляет выпускникам жильё, не было.

Тогда из детдома человек выходил на улицу. Правда, после ремесленного училища ты гарантированно имел и рабочее место, и место в общежитии, а дальше в перспективе – семья, квартира.

Мне кажется, что беда приемных семей сегодня в том, что приемные родители, быть может по некоторой духовной недоразвитости, довольно быстро начинают изображать из себя отцов и матерей, симулировать. Это категорически запрещено.

Я остался сиротой в младенчестве и родителей, естественно, не помнил. Бабушку свою называл мамой. Правда лет в пять мне объяснили, что никакая она мне не мама, а бабушка. Но для меня это ровным счетом ничего не значило. Я продолжал называть ее мама, она и была моей мамой. Потому что внутреннее отношение к ней у меня было, как к маме.

В педагогике есть такое понятие –  значимый взрослый. Кто он? Значимость этого человека определяется в переделе двух координат: кровное родство и духовная близость. Я убежден, что по пересечениям этих двух линий можно обсуждать этого значимого взрослого.

Справка: Семен Афанасьевич Калабалин – один из самых известных воспитанников и продолжателей дела Антона Макаренко. Директор детского дома-интерната в д. Клеменово Егорьевского района Московской области. Вместе с супругой он работал с подростками по системе Макаренко. Из  детского дома было выпущено более пяти тысяч воспитанников.

Государство на меня уже больше ничего не выделяло. Только через три года появилось официальное распоряжение, дающее право ряду воспитанников получать общее среднее образование. Мы каждый день ходили в школу за пять километров. Пять туда, пять обратно. Ни автобусов, ни дорог, все пешком.

После окончания школы у меня – ни кола, ни двора, и на работу никто взять не может. Мне семнадцать лет, а по закону для таких работников полагается укороченный рабочий день и полная зарплата, но после школы ведь нет никакой специальности. Кому я такой нужен?

Это было испытание. Полгода ночевал по московским вокзалам. Потом нашлись друзья, которые взяли меня слесарем-монтажником по высотным металлическим конструкциям. Еще через год поступил в Московский авиационный институт.

«Я же знаю, что ты все равно будешь учиться. Не здесь, так в другом месте, –  сказал он. – Наплюй. Иди поработай. Только в педагогику не ходи, потому что с этой бандитской советской педагогикой только я, бывший бандит, могу справиться…».

Коммунарское движение – это неформальная ассоциация, связывавшая между собой коллективы педагогов-последователей педагогических методик А.С. Макаренко, С.Т. Шацкого, скаутского движения, пионерского движения 20-х годов, методики коллективного творческого воспитания.

Когда меня пригласили в «Орленок», я подумал: «Ну и что тут такого? Я все это по себе знаю. Это же педагогика Макаренко, которая была у нас в детдоме». Правда она уже имела образ, формы и выражение лица шестидесятых годов, а не двадцатых.

В «Орлёнке» работала мощная команда педагогов и философов: социальный психолог Игорь Кон, педагог Олег Газман и многие другие. И такая встреча стала для меня поворотом на психологический факультет ЛГУ, куда я вскоре поступил.

Проучившись два года, однажды получил от друзей телеграмму: мол, срочно приезжай в Москву, завтра у тебя встреча с известным психологом Даниилом Элькониным. Мы все знали кто он.

Бегом на вокзал, три рубля проводнику – и на третью полку. За эти деньги тогда можно было пол России проехать.

Приезжаю. Действительно, встреча в вестибюле психологического института. Он рассказал, что открывает лабораторию диагностики психического развития детей. Пригласил меня, так как до него дошел слух, что мы активно изучаем прожективную технику. И я его вполне устроил со своими планами. Так перебрался в Москву.

И я бесконечно благодарен этим встречам. Василий Давыдов, Генрих Батищив, Анатолий Арсеньев, Эвальд Ильенков, Мераб Мамардашвили – эти люди открыли мне совершенно потрясающий мир, в том числе мир колоссальной русской религиозной философии.

Я понял, что Семен Афанасьевич был прав, когда говорил мне «не иди в педагогику, погуляй, покрутись… потому что ты в нее обязательно придешь».

Так и случилось. В 1988 году я оказался в пространстве, где сосредоточился на тот момент весь цвет нашей гуманитарной мысли: блестящие педагоги, историки, управленцы, экономисты. Это стало бульоном, в котором мне пришлось вариться, источником того, чем я профессионально и осознанно занимаюсь по сей день.

Один из ключевых постулатов событийной, как я ее называю, педагогики Макаренко и Калабалина состоял в том, чтобы всякое казенное учреждение: приют ли, интернат, школу, что-то еще – превратить в дом.

Потому что место, где встречаются взрослые и дети, должно быть домом. Если дома не получается, на 80% ничего не получится.

Будет надзор, может быть, хороший уход, но не будет совместного жительства и настоящей встречи взрослого и ребенка.

Когда я пришел в детский дом из-под бабкиной юбки, а Семена Афанасьевича Калабалина там еще не было, то быстро понял, что если не будет собственной банды, я просто не выживу. Там в радиусе пятидесяти километров ребята все обворовали. Для многих не было иного пути, кроме как в колонию, тюрьму.

А потом появился Калабалин и мы построили Дом. Дом – это не просто уют и удобства. Мы сами заготавливали дрова в лесу. Сами провели водопровод, сами засфальтировали дорогу в деревне, в которой ничего кроме грязи никогда не было, сами строили здание для воспитателей. Вывешивался лист, на котором написано, что завтра мы должны пройти столько-то метров водопроводной канавы. И под ним все записывались, потому что это было делом чести и геройства.

Когда мы выходили из детдома, мы умели все, но не потому что было специальное обучение, просто это был дом, который многое от нас требовал: копать, пилить, строгать, шить, готовить. Все наши пацаны были лучшими поварами.

Они те, кто не способен читать «социальных текстов», не знает этой «письменности», не понимает, как устроен социум.

Всему этому необходимо учить ребенка, как учим мы его грамоте. Все эти сегодняшние безумные «комбинаты» – преступление, которые совершают эффективные менеджеры, пришедшие на смену педагогам. Когда у человека нет деятельности, происходит катастрофа.

Когда Макаренко в коммуне им. Дзержинского вместе с подопечными изготавливал фотоаппараты ФЭД, и однажды его стали нахваливать, мол, какие прекрасные фотоаппараты вы тут делаете, Макаренко очень жестко ответил: «Мы не фотоаппараты здесь делаем, мы людей здесь делаем».

Потом началось жёсткое соблюдение дисциплинарного уклада, распределение дел, ответственности, отчеты. Это был строй, и только потом – уклад. Это была трудная и кропотливая работа, но однажды эти «можно-нельзя» обернулись нашими духовно-нравственными принципами.

В нашем детдоме не было такого, что пришёл Семен Афанасьевич Калабалин и тут же построил Дом. Мы сами его должны были строить. А он нам нужен? Думаете, у нас свербило? Это желание необходимо было в нас, детях, взрастить, помочь нам стать хозяевами в доме.

У нас был потрясающий опыт. Однажды в детдоме сто человек заболели тяжелейшим гриппом. Калабалин уехал в командировку. И мы, несколько взрослых пацанов, и его супруга Галина Константиновна – весь детский дом тянули. Но до такого отношения нужно было дожить.

У нас было земли семь гектаров. Мы урожай кукурузы однажды получили больше, чем на Украине. Мы сами заработали и на живые деньги купили автобус. Ездили в Москву. Я музыку, живопись, театры знаю и люблю с тех времен. К нам каждую неделю из столицы приезжали студенты, увлеченные публичными выступлениями Калабалина. Рассказывали нам о своей жизни. Все это были наши университеты.

Заметьте, слово «колония» в названии трудовых учреждений для малолетних правонарушителей, которые он возглавлял, ему было навязано. А вот детскую трудовую коммуну им. Дзержинского он сам назвал коммуной, то есть товариществом, дружеством. В ней были заложены глубинные основания его педагогики. Я убежден, что христианский дух там несомненно присутствует. Главное, научиться этот язык читать и понимать, какие сущности он выражает.