– Только про наркотики? – интересуется кто-то.
– Э-э… нет, любые. К любому члену комиссии.
Предсказуемо следуют вопросы о призывной комиссии, о городском колледже, о перспективах трудоустройства сразу после школы. Про возрастные ограничения при нем, про Центр занятости. Про получение прав. Про неполучение прав – при определенных провинностях…
Но вот звучит:
– Хочу задать вопрос представителю Церкви.
Я поднимаю глаза на юношу, который взял микрофон. Глаза умные, лицо живое. Хороший костюм, красивая прическа, и вообще весь он какой-то ладный и аккуратный. Тут много таких подростков – хорошие в городе школы.
– Пенсионеры жалуются, – мягко говорит он, – что не могут ходить в церковь, потому что им там всё дорого. Не в смысле – здесь, а вообще в церквях… Как вы это можете объяснить?
Что же, первое впечатление верное: мальчик действительно умен. Видно, что к Церкви он настроен неприветливо, но при этом в его интонациях не слышно даже намека на претензию. Не слышно этой нотки, которая говорит: «Как это можно объяснить, если объяснить этого нельзя?! Врите теперь, оправдывайтесь или извиняйтесь!»
Не слышно этой нотки, которой переполнен сейчас интернет и которая нередко слышна даже в вопросах православных людей, считающих, что они разобрались во всем намного лучше оппонента. Нотки, которая неминуемо ставит человека в глупое положение, когда выяснится, что он претенциозен от невежества – и не учел глубины и многоплановости темы.
– А что значит «дорого»? – столь же мягко спрашиваю я. – Нигде на входах нет турникетов, и чтобы приходить и молиться, не нужны вообще никакие деньги. Самые важные Таинства Церкви – Исповедь и Причастие – преподаются безо всяких пожертвований. Если человек не может по нужде подать записки на поминовение на Литургии, Бог принимает его молитву за близких на этой Литургии и без записок.
– Но свечи дорогие.
– Свечи – это не товар первой необходимости. Это форма необязательного пожертвования на богослужение. Есть всего два-три веховых пожертвования на общую жизнь церковного сообщества. Например, при вхождении в это общество через Крещение. Эти пожертвования тоже необязательны, но они важны: люди должны почувствовать и личную материальную ответственность за жизнь этого общества. В Ветхом Завете при вхождении в общество верующих полагалось жертвовать барана, а если семья бедная – птенцов голубя. То есть хоть чисто символическое пожертвование, но сделать было надо – это воспитывает. Но никто никогда не скажет верующему, что для спасения его души важно ставить свечи. Люди только в разговоре со своей совестью дозревают до необходимости жертвовать нечто на храм, на поддержание нормальной богослужебной жизни Церкви. Может человек жертвовать – пусть сам к этому придет и жертвует. Не может – Бог знает, что человек хотел бы, но не мог, и принимает намерение как само дело. Требовать от храмов возможности наставить дешевых свечей – это как если бы начальник ваших родителей захотел подарить им цветы за счет их же зарплаты.
У юноши, видимо, всё в порядке с воображением – он на миг задумывается, а потом чуть улыбается, соглашаясь с нелепостью идеи:
– Да, это было бы… неправильно.
– В 1990-х я жила в Москве в крайней бедности и не помню, чтобы за 5 лет поставила хоть одну свечу. И это не мешало мне закончить тогда Богословский институт и жить самой насыщенной церковной жизнью. Думаю, жалобы на то, что в Церкви всё дорого, – это обычные отговорки, чтобы отлынивать от духовной жизни.
Жалобы на то, что в Церкви всё дорого, – это обычные отговорки, чтобы отлынивать от духовной жизни
Если у нас завтра сделают как в иных странах Европы, где «всё бесплатно», а на поддержание богослужебной жизни Церкви просто удерживают налог из зарплаты, то и тогда у людей найдется повод в храмы не ходить. Вот у нас храм строила турецкая строительная фирма…
– Да-да, – оживляются другие школьники, – турки строили. Как же быть? Можно там молиться?
Сразу видно, что они уже не раз слышали от взрослых эти рассуждения.
– Люди во время гонений устраивали храмы в пещерах и сараях и молились там. Почему нельзя молиться в красивом, благоустроенном, освященном здании? Это именно яркий пример отговорки: тот, кто не ходил в храм до освящения, не станет ходить и после. А ведь когда патриарх в 1998 году приехал храм освящать, его задергали этим вопросом.
– И что он отвечал?
– Сперва спрашивал, почему вообще такие сомнения, а после четвертого или пятого раза, помнится, сказал: «Не понимаю, почему все так пристали к этим туркам! Они столько веков всё разрушали – дайте им хоть что-нибудь построить!»
Смеются школьники, смеются члены комиссии и учителя… Юноша с микрофоном тоже улыбается. Потом вежливо благодарит:
– Я понял, спасибо за ответ.
***
О, эта самоуверенная, дерзкая, с насмешливым оттенком нотка, которую мы так хорошо слышим и отторгаем в других и так снисходительно не замечаем в себе. Какая она прилипчивая, какая распространенная. И как обличительна для нашей самоуверенности.
Умный, умный молодой человек. Как легко – одной интонацией – он избежал того, чтобы выглядеть глупо. Я в его возрасте не была такой. Я и теперь не всегда такая – увы.
Кто-то сейчас, конечно, скажет, что главное не в том, как выглядеть, а в том, каким быть. Именно с такой интонацией и скажет – это уж проверено.
И будет неправ. Плохо быть глупым, но не понимать того, что ты глуп, – бесконечно хуже. А когда мы своим поведением обнаруживаем свою глупость, это означает, что мы о ней не догадываемся. Это уровень глупости на порядки больший. О нем Писание говорит: «По какой бы дороге ни шел глупый, у него всегда недостает смысла, и всякому он выскажет, что он глуп» (Еккл. 10: 3).
Пусть юноше казалось, что вопрос решенный и он прав, а неправа Церковь. Но он всё же подобрал интонацию, которая опосредованно говорила: «И я могу быть неправ». И эта интонация свидетельствует о том, что у него уже есть опыт думать – опыт учитывать возражения. Он уже подспудно догадывается о том, что знает мало… а значит, ему потихоньку открываются врата познания.
Долго не могла понять, чем мне так нравится общение с людьми, по-настоящему состоявшимися в какой-то области. Лишь постепенно дошло: это не только интересно, это еще и неплохая гарантия того, что собеседник хотя бы в одной области человеческих знаний сбавит темп рассуждений и начнет подбирать слова аккуратно и ответственно. Пусть в чем-то одном, но человек будет глубоко, сознательно, убежденно скромен… и это бесконечно привлекательно.
Чем больше думаю над высказыванием святых отцов о том, что добродетель смирения «Божественна… и невыразима словами», тем большим исполняюсь изумлением. Мы, люди, можем становиться скромны и сдержанны в области, например, знаний просто потому, что чем больше знаний, тем больше осознание недостаточности нашего знания. Но смирение Божественное – оно невыразимо нашими словами и необъятно нашим умом.
