Эти праздники были понятны и потому, как выше сказано, любимы. А вот первомай понять мне не удавалось никак. Равно как и день защиты детей вызывал у меня недоумение, несмотря на то, что совпадал с датой моего появления на свет. Большое затруднение вызывали и ноябрьские праздники. Но это скорее оттого, что я никак не мог взять в толк, почему же это они ноябрьские, когда революция – октябрьская.
Но это все детское, малосущественное. Существенней другое: пришло время, когда я узнал-таки, что представляет из себя праздник подлинный, настоящий. Это когда впервые попал в храм на Рождество. А затем была первая Пасха. А потом – все более и более сознательная, все глубже и глубже осмысляемая церковная жизнь. Содержание праздников церковных оказалось для меня совершенно понятным – оно просто стало содержанием моего собственного сердца, маленького, но каким-то чудом все это величие вмещающего…
…Почему я об этом пишу на следующий день после 4 ноября? Наверное, потому, что пытаюсь в чем-то меня беспокоящем разобраться. День празднования в честь Казанской иконы для меня праздник, вне всякого сомнения. И не только потому, что первый образ Божией Матери, появившийся когда-то давным-давно в нашем доме, был именно этот. Для меня лично имеет огромное значение все то в истории России, что с Казанской неразрывно связано. Особенно – преодоление Смуты, в воспоминании о котором столько всего заключено – и благодарность Богу и Пречистой Его Матери, и урок, и надежда, которая не просто умирает последней, а в принципе бессмертна. Но почему же мне не удается ощутить этот день после того, как стал он днем государственного праздника, именно так – как праздник? Что не так в нем или во мне самом?
В нем точно все так. А во мне… Во мне теснятся различные мысли и вопросы, непростые, беспокоящие, мешающие просто радоваться – безоглядно, бесскорбно.
Вот они. Мы вспоминаем то единство нашего народа, которое позволило изгнать иноземных захватчиков, победить внутренних врагов, восстановить пошатнувшуюся российскую государственность. Мы радуемся – тому, что это было. Было… Это самое слово и сбивает меня с толку, и в печаль повергает: ну а сейчас-то мы разве едины? Нет. Расколото наше общество, раздроблено до предела. И что же с этим делать? Как с этой бедой справиться? Что для этого можем сделать мы, верующие люди?
Мы можем сделать очень многое: не дать потонуть в бездне забвения тому, о чем должны помнить наши современники и их потомки – пока лишь будет терпеть нас еще Господь. Мы можем призывать к необходимому единству. Можем молиться о нем. И, самое главное, можем показать пример – того, что есть это самое единство.
А точно ли можем? Видимо, неуверенность в этом – еще один момент, который смущает меня. Причем – более всего. Мы и сами разобщены. Иначе откуда бы рождались в нашей среде конфликты и раздоры, с чего бы люди в Церкви делились на отдельные, противостоящие друг другу группы? Ведь так часто мы ищем слова, чтобы объясниться, примириться и не находим их. Ищем силы смириться и уступить, и не обретаем их в себе. А внешние, наш крещеный, но не воцерковленный народ, смотрят на нас, слушают, как мы, братья и сестры по вере, один другого высмеиваем, обижаем и оскорбляем, и вместо того, чтобы назидаться, соблазняются: «Если уж и эти так!..». «Если уж и эти так», то они – тем более.
Что же нас, от одной Чаши причащающихся, телом одним долженствующих быть, разделяет? Разность наших взглядов, наличие мнений, противоречащих друг другу, рождающиеся от этого действия, которые кем-то принимаются на ура, а кем-то решительно осуждаются? И это, безусловно, тоже. Но это – преодолимо. Страшней другое, то, что как раз и мешает разделяющее преодолеть и само разделяет – еще в большей мере. Это страшное – наши страсти, неумение любить, непонимание того, что есть самое главное для христианина. А главное – не личные его политические убеждения, не праведный гнев, обращенный против «идеологических противников», не общественная деятельность, не отчаянная война за право быть услышанным. Главное – жизнь по Евангелию, которая невозможна без борьбы со страстями. Страсти, собственно говоря, и есть – самый главный фактор разделения.
И пока мы демонстрируем людям свою страстность, свою неготовность ее умерить, объявить ей настоящую войну, они вряд ли нас услышат. А если и услышат, то скорее раздражатся, чем умилятся и проникнутся сочувствием. Это нередко и наблюдается.
Что же, не нужен новый праздник, прописавшийся уже в нашем календаре и фактически вытеснивший оттуда другой «красный день»? Лишний, вредный он? – Конечно же, нужен. И не лишний он, и не вредный. Просто мало выйти 4 ноября на крестный ход, а на следующий день не пойти никуда, потому как выходной. Надо задуматься: что мешает стать этому дню моим личным праздником и радостью, содержанием моего сердца? А моему сердцу, в свою очередь, маленькой частичкой, маленьким основанием праздника…
Возможно, разумеется, что все это, как я и заметил вначале, мои очень личные размышления и переживания. Личные… Но точно не частные – не только мои. Иначе не приходилось бы мне слышать что-то подобное от многих. А ведь приходится…
