Сергей Волков: Учить фактам, а не оценкам

Первое, что бросается в глаза при взгляде на предлагаемый «стандарт» изучения отечественной истории — вопиющие диспропорции в освещении различных исторических эпох. Более половины его объема и 5 из 9 разделов посвящено новейшей истории — последнему столетию. Даже в советских программах по истории до такого не доходило. Фактически под «отечественной историей» понимается история СССР, а тысячелетняя история России служит лишь придатком, «предысторией» к нему. Каждое советское десятилетие для составителей оказывается важнее любого столетия российской истории.

Особенно это касается военной истории. Воспитание патриотизма (чему в Концепции посвящено немало слов) предполагается сосредоточить исключительно на примере Великой Отечественной войны. Важнейшие войны XVIII в., коренным образом изменившие международное положение России, даже не названы отдельно. 1812 г. посвящена 1 (одна) строка («Отечественная война 1812 г. — важнейшее событие российской и мировой истории XIX в.«). Крымской и Японской — по 6 слов, 1877–78 г. — лишь упомянута, Первая мировая удостоилась абзаца (7 строк) с упоминанием одной единственной операции 1916 г. 1941–1945 же посвящен целый раздел (ок.300 строк) — столько же, сколько первым семи столетиям русской истории, всему периоду Х1Х — нач. ХХ в. и т. д.

Вообще, авторами Концепции и стандарта «отечественная история» мыслится скорее как история «дружбы народов» или продвижения к демократии и гражданскому обществу (подобно тому, как в СССР она рассматривалась в плане продвижения к победе коммунизма) и менее всего — как история российской государственности. Такие вопросы, как государственные институты, система управления, военно-экономический потенциал исторической России в тот или иной период им совершенно не интересны. Развитию вооруженных сил вообще не уделяется практически никакого внимания. Внешняя политика и территориальное расширение России освещены крайне фрагментарно и находятся на обочине внимания. Совершенно несоразмерное место в сравнении с ее ролью в истории уделено и Русской Церкви.

Хронологическим разделам зачем-то даны дополнительные оценочные определения, вульгаризирующие их содержание, а иногда даже искажающие их суть. На целые периоды в несколько десятилетий наклеиваются ярлыки в понятиях «либерализм»-«консерватизм» (а правление Николая II, время экономического, образовательного и культурного подъема, целиком характеризуется как «кризис империи»). То есть речь идет не столько о преподавании истории как науки, сколько об идейном воспитании.

Концепция и стандарт выдержаны в несколько редуцированном, но вполне советском духе. Авторам, кажется, немного стыдно за большевиков, но правомерность их власти не оспаривается. Сделано все, чтобы представить их лишь одной из многих партий, а их деяния периода 1917–1922 лишь одним из проявлений всеобщего развала и хаоса, якобы постигшего всю Европу после Первой мировой войны. Не акцентируются ни позиция большевиков в пользу поражения России в войне, ни их стремление превратить эту войну в гражданскую, ни полный их разрыв со всей традицией российской государственности, ни принципиально вне- и антинациональная цель взятия ими власти — осуществление мировой революции. В том же ключе (коммунисты как продолжатели российской государственности) подана и история советского периода.

Когда целью учебной программы является не знакомство с историческими событиями, а воспитание на избранных исторических примерах, говорить о каких-то частных погрешностях (а там есть целый ряд нелепостей даже хронологического плана: напр., Смута датируется 1604–1618, а «период великих потрясений» ХХ в. — 1914–1921, хотя датой окончания Гражданской войны все-таки признается 1922 г.), а равно об улучшениях и исправлениях неуместно. Это другой жанр.

Наличие в Конституции РФ положения о недопустимости обязательной идеологии, казалось бы, позволяло и даже предполагало выбор в пользу достаточно спокойного повествования без обилия оценочных суждений о тех или иных событиях и тем более без специальных пояснений, как следует трактовать те или иные «сложные» вопросы. Естественно, такой подход предполагал бы и более равномерное распределение материала на хронологической шкале. В дореволюционных гимназических учебниках он, кстати, вполне был выдержан, более того, историю самого последнего, еще продолжавшегося правления, вообще избегали включать.

В условиях, когда учащиеся и население элементарно незнакомы даже с последовательностью достаточно крупных событий отечественной истории, преподавание тем более следовало бы сосредоточить на усвоении возможно большего количества фактического материала (он и так в рамках отведенного для истории места в школьном курсе неизбежно может быть лишь весьма невелик), а на экзаменах предъявлять требования к знанию фактуры, а не «правильности суждений» по вопросам, о которых выпускник не имеет реального представления.

Основательное знание собственной истории при мало—мальски развитом гражданском сознании (которое формируется и определяется всем строем жизни страны и состоянием государственного организма, а не школьными внушениями) само по себе (при отсутствии выраженной патологии) предполагает патриотичность убеждений и не нуждается в специальных агитках. Заменять его последними — дело совершенно безнадежное. По-видимому, если когда-нибудь у нас преподавание истории и примет пристойные формы, то произойдет это не раньше, чем будут отброшены попытки конструирования государственной идеологии путем «скрещивания ежа с ужом».