Андрей Золотов. Моя Украина

Когда я рос в Москве в 70-е годы прошлого века, то знал, что мой дедушка по материнской линии Дмитрий Михайлович родился в Херсоне, а его отец, мой прадедушка Михаил Ипполитович Мартиновский был инженером-портостроителем, действительным статским советником, и построил порты в Николаеве, Херсоне и Махачкале. В семейных альбомах красовались фотографии импозантного лысого господина с роскошными усами и в сюртуке, а моя двоюродная бабушка — другая его дочь — показывала мне настоящий цилиндр, который Михаил Ипполитович купил для участия во всемирной выставке в Париже в 1900 году. Знал я и то, что его отец, мой прапрадед, был священником в Тульчине, и у него было одиннадцать детей. А за ним — еще много поколений священников.
Моя мама в детстве про священство своего прадеда не знала — об этом тогда не говорили. А в 70-е — 80-е годы уже не боялись.

Прошло время, и в 2005 году позвонила однажды теща и спросила: а можно точно узнать, как звали твоего предка-священника и где он служил? Я полез в старый кожаный портфель с семейным архивом, нашел прадедушкину метрику и прочел там, что его отец, священник Ипполит Мартиновский, был настоятелем храма Иоанна Богослова села Кинашев Брацлавского уезда Подольской епархии.

На следующий день теща позвонила снова и огорошила: «Я нашла вам могилу вашего прапрадедушки!».

Оказалось, она сделала всего два звонка. Первый был в Тульчинскую епархию Украинской Православной Церкви: у вас есть храм Иоанна Богослова села Кинашев? Ей ответили, что есть, и дали телефон настоятеля. Второй был настоятелю, протоиерею Иоанну Смагло, который сообщил, что могила отца Ипполита за алтарем храма.

Через пару месяцев мы поехали в Тульчин.

В 1990 году, когда храм, бывший до того домом культуры, вернули Церкви, отец Иоанн обнаружил за алтарем два холмика. Старожил указал, что вот это могила отца Ипполита, а это — могила отца Севериана. Настоятель поставил там кресты и начал за каждой Литургией поминать своих предшественников. А через 15 с лишним лет туда приехали мы с мамой и дядей и молились у этой могилы на панихиде вместе с отцом Иоанном и его приходом.

Сказать, что нас приняли как родных, было бы банальностью. Но это была семейная встреча почти через сто лет. Мы купались в любви семьи отца Иоанна и его прихода. Матушка кормила нас невероятными обедами, а пожилая прихожанка рассказывала, что застала двух стареньких дочерей отца Ипполита — моих двоюродных прабабок — которые оставались жить в Тульчине фактически без средств к существованию. Одна из них ходила ставить больным банки, и ей за это давали поесть. А про отца Ипполита рассказывают — хоть этого никто и не проверял пока — что он умер дома, вернувшись с допроса в ЧК.

Сам Тульчин — небольшой городок в Винницкой области, на Подолье, несущий печати двух империй, деливших Украину. В центре — роскошный, с колоннами, местами обветшалый, местами грубо отремонтированный дворец графа Потоцкого с запущенным парком. На одной с ним оси — величественный классический Христо-Рождественский собор, бывший когда-то доминиканским монастырем, а ныне это кафедральный собор Тульчинской епархии Украинской Православной Церкви.

Старая казарма с памятником квартировавшему здесь Суворову. Бюст Пушкина, приезжавшего сюда в гости к Пестелю и его товарищам по Южному обществу декабристов. Аляповатый костел конца XIX века. Музей выдающегося украинского композитора Николая Леонтовича, который здесь аранжировал своего всемирно известного «Щедрика», преподавал музыку, создал хор и был застрелен в 1921 году чекистом Грищенко. Непримечательные двухэтажные дома исчезнувшего в XX веке еврейского местечка. А Кинашев — это пригород Тульчина, засаженное фруктовыми деревьями село, вплотную примыкающее к городу.

Служба в храме у отца Иоанна строгая, чинная. У него удивительно мягкая и грамотная, с расстановкой русская речь — так говорят на любимом и хорошо знаемом, но не родном языке. Я спросил у отца Иоанна, почему он проповедует по-русски, а приходские объявления после службы делает по-украински. Он ответил: «Церковнославянский язык — литургический язык, поэтому я служу по-славянски. Русский язык — литературный, а проповедь — это литературный жанр, поэтому я проповедую по-русски. А украинский язык — разговорный, поэтому я делаю объявления по-украински».

Отец Иоанн уточняет, что есть, конечно же, и литературный украинский язык, но проповедь для него — «продолжение богослужения», а русский, как ему видится, ближе к славянскому, поэтому так — стройнее. Кроме того, он не раз опрашивал своих прихожан, и они высказывались за продолжение проповеди по-русски.

Украинская Православная Церковь — очень разная, как и сама Украина. В ней есть и «украинофилы», и «москвофилы», и разные градации того и другого. И в ней есть очень много людей таких, как отец Иоанн — для которых их тесная духовная и культурная связь с Московским Патриархатом и русским народом так же важны, как и любовь к своей родине Украине. Каково им сейчас?

В день Торжества Православия мы говорили по телефону. Обняли друг друга за тысячу с лишним километров. Говорили, как молимся друг за друга и о мире между нашими странами. «Нельзя разорвать связь между нами — мы же один народ!» — говорил отец Иоанн.

Я понимаю, что формулу «один народ» можно понимать по-разному, что игнорирование различий между русскими и украинцами — это путь ложный, ведущий к неприятию Украины как таковой и, как реакция на это, ее еще большему отталкиванию от России, чем того требует непростой процесс формирования нации. Но в том, что мы один народ Божий, и что мы родные по крови, переплетенные донельзя — разве могут быть сомнения?

Не могу сказать, что я много бывал на Украине. Всегда хотелось больше. Но я видел ее разную. И в усредненно-советском по облику Кременчуге на берегу Днепра, где прошла часть моей армейской службы. И в Кировограде/Елисаветграде, куда я ездил поклониться дому детства Генриха Нейгауза — великого русского пианиста, родившегося там в немецко-польской семье. И в прекрасном Киеве, по которому так сладко гулять и чувствовать в то же время всю глубину и драматизм нашей общей истории.

И в Ровно, где довелось как журналисту быть свидетелем того, как Святейший Патриарх Кирилл приехал летом 2009 года к ожидавшей его со слезами пастве, спустился в подвал собора, где служат верные Московского Патриархата, а рядом неистово кричали его противники, которые собираются на молитву в верхнем этаже этого собора. «Я спустился сейчас в катакомбы», — сказал тогда патриарх. И в величественном Почаеве, где исповедовавший священник отвесил мне мощный щелбан со словами «Не мудри, говори проще!»

И в очаровательном закарпатском селе, где моя спутница-еврейка билась в истерике после услышанной за столом от милейшего дедушки законченной антисемитской картины мира. «Вот такие милые люди однажды идут и устраивают погром!», — рыдала она, вспоминая историю своей семьи. И в красивейшем Львове, где в кафе висят портреты императора Франца Иосифа, из-под отвалившейся штукатурки на австрийском доме открывается старая надпись на польском языке, а на базаре туристам впаривают с самоиронией, думаю, сделанные майки со словами «Дякую тобі, Боже, що я не москаль!»

В пору моего детства модны были среди имевших доступ к иностранным вещам москвичей такие японские карманные календарики с картинкой на ребристой пластиковой поверхности. Смотришь на него и видишь одну девушку в кимоно. Чуть изменишь угол зрения — а там другая девушка в кимоно. В какой-то момент в середине девяностых, когда еще в новинку было получить штамп с трезубцем в загранпаспорт при пересечении украинской границы, я вдруг понял, что такова, наверное, Украина для русского взгляда. Смотришь на нее — она своя, наша. Чуть повернешь голову или посмотришь иначе на то же самое — она иная, не наша, своя. Разве можно отказаться от такого богатства и выкрасить все одним цветом?
…А тем временем вчера мне написал из Киева мой армейский товарищ, которому теперь, стало быть, 45 лет, что он прошел медкомиссию и признан годным к военной службе…