Информационная политика Церкви как общественная проблема

Когда мы слышим в публичном пространстве некое высказывание, которое так или иначе можно воспринять как звучащее от лица Церкви, мы неизбежно задаем себе вопрос о субъектности этого высказывания. Что за голос мы слышим? Что это такое – «позиция Церкви»?

Здесь могут быть две точки зрения.

Позиция Церкви есть позиция институтов церковного управления. А в сегодняшнюю эпоху тотального огосударствления всего и вся, в эпоху воплотившегося гоббсовского Левиафана, – это позиция институтов церковного управления, официально признанных государственной властью.

Позиция Церкви есть позиция Полноты Церковной, Народа Божия, собранного вокруг Христа Спасителя.

Эти два существенно разных представления можно рассматривать в противопоставлении друг другу, искушение такое есть. Но это не единственный способ их взаимного соотнесения и, с моей точки зрения, уж точно не самый правильный, поскольку институты церковного управления – исторически появившаяся часть Церкви.

Действительная проблема состоит в том, что институты церковного управления – даже в случае их высокой приближенности к идеалу (а их сегодняшнее состояние совсем не таково) – никак не всеохватны, не покрывают и не могут покрыть всего многообразия и всей содержательности жизни Церкви и в Церкви. Здесь уместно вспомнить известные слова апостола Павла о различии служений (1 Кор. 12: 4-30). И служение управления – лишь одно из многих церковных служений, не заменяющее собой всех остальных, равночестных ему.

Когда мы говорим «информационная политика Церкви», «информационная» – это прилагательное, «Церкви» – дополнение, существительное же – «политика».

Это, в частности, означает, что та или иная информационная политика, в той мере, в какой подобное словоупотребление не является метафорой, имеет прямое отношение к задачам взятия, удержания и структурирования власти и влияния.

Естественно, власть бывает не только государственной. Есть власть нравственная. Есть власть концептуальная, «право давать вещам имена».

Поскольку институты церковного управления есть тоже институты управления, наряду с институтами управления государственного, корпоративного, военного, предпринимательского и иного, они вполне могут использовать и используют современные методы работы в информационном пространстве, доведенные до уровня стандартных технологий. Именно в этом ключе можно сегодня с полным правом говорить об «информационной политике Церкви».

Как мы видим в жизни, информационная политика корпоративного типа с ее технологичностью, подконтрольностью, монизмом и дисциплиной стремится найти и уже находит достаточно полное воплощение в информационной деятельности Церкви, в связанной с этим риторике и организационной практике.

Но все не так просто, когда мы пытаемся обсудить поведение в информационном пространстве Полноты Церковной, Народа Божия.

Здесь нет управленческого монизма. Церковь как Народ Божий слишком велика и разнообразна. Начиная с того, что у Церкви как Народа Божия совсем не просто отыскать четкие границы в социологическом смысле.. Много раз обсуждалась известная коллизия: «православными» себя считает большая часть населения страны, крещены заметно меньше, а регулярно причащаются всего несколько процентов.

Одна из существенных особенностей нынешней церковной ситуации – почти полное отсутствие дееспособных институтов – за исключением официальных институтов церковного управления, «вертикали власти». Слабы (и недавно еще ослаблены) приходы, практически ушли с горизонта столь активные в 90-е годы православные братства, нет автономии монашеских общин.

Перед лицом существенной нехватки внутри Церкви полноценных партнеров для диалога и сотрудничества, институты церковного управления сами сталкиваются с немалыми проблемами. При всем изобилии спускаемых сверху управленческих инициатив «церковные массы» живут своей жизнью, где повестка определяется не только вечным кругом церковного календаря, но и обывательскими предрассудками, суевериями, страстными сиюминутностями общественно-политического разогрева. Не удивительно, что в церковно-общественной жизни стали появляться призраки партийности. И как-то подзабылось, что у нас есть только одно «общее дело» – Литургия. Причастие Тела и Крови Христовых. Во всем остальном мы свободны. Как говорил святой Августин, «люби Бога и делай что хочешь».

И если мы в этом пространстве пытаемся говорить об «информационной политике», на первое место выходят уже не монизм и управляемость, а полифония и диалогичность. Информационная деятельность становится одним из важных средств обеспечения социальной и культурной связности церковного тела. Выстраивания столь дефицитной ныне церковной и церковно-общественной институциональности.

В связи с этим появляются вопросы.

Как, например, соотносятся между собой экклезиологические представления о Полноте Церковной и светский концепт гражданского общества?

Где в нашей информационной повестке Христос? Не «православные ценности», а живой Спаситель.

Я-то думаю, что обсуждение наиглавнейшего в нашей жизни через секулярную в принципе категорию ценностей весьма неполно. На этом пути нам угрожает овнешнение, ложная объективация. Ценности связаны с ценой даже этимологически (по крайней мере, в русском и немецком, коими с грехом пополам владею). Но ведь они бесценны. И не они нам принадлежат. Скорее, это мы им принадлежим – в меру нашей готовности и способности им открыться.

Важнейшие вопрошания связаны с сегодняшним запросом на церковный реализм.

Как воцерковить современное общество? Не отстроить на основе современных политтехнологий умозрительный конструкт «Святой Руси», который в наших умах, поврежденных горьким опытом ХХ века, иногда уже начинает становиться порождением проектного сознания, типологически сходным с конструктами социализма и коммунизма. Нет, именно просветить современное общество во плоти, как оно есть, грешное, в чем-то страшное, но вместе с тем живое, не совсем еще лишенное любви, человеческой заботы и солидарности, по сию пору несущее на себе зримый отпечаток великого христианского прошлого и сберегаемое молитвой сегодняшних праведников, имена которых знаешь только Ты, Господи.

Одна из существенных особенностей нынешней ситуации, по всей видимости, такова. Сегодня мы проживаем [переживаем] последствия решений, принятых почти столетие назад митрополитом Сергием и единомысленными ему архиереями, клириками и мирянами.

В те жестокие годы они приняли эти решения на свою ответственность и не нам, живущим сегодня, их судить. Но это были трудные решения и последствия у них были. Есть до сих пор.

Мы и в Церкви по сию пору все еще во многом живем в советском мире. Осмысление этой ситуации церковным народом идет. И созрела уже потребность увидеть самим и показать окружающему миру, что альтернативы такому положению вещей возможны.

Отсюда – еще вопросы.

Церковь – это меньшинство, «малое стадо» посреди враждебного мира (и в политическом горизонте тут же становится востребованной современная идеология борьбы за права меньшинств)? Или наша Церковь – это Церковь большинства, мы в своей стране – у себя дома, и все здесь будет по-нашему (политические следствия такого подхода тоже можно наблюдать)?

Насколько из принципиального единства Полноты Церковной во Христе следует ее единство в жизни? Или очевидные разделения между епископатом, клириками и пасомыми есть неизбежное следствие иерархической природы Церкви?

Готовы ли мы вести творческую просветительскую экспансию на всю культурную/цивилизационную ойкумену без изъятий, стремимся ли мы действительно научить все народы (Мф. 28: 19), говоря с ними, подобно апостолам, на их языках? Или нам представляется благочестивее (удобнее?) навечно замкнуться в своей субкультуре, доставшейся нам от предков «в готовом виде»?

Что касается наследия, к этой категории вообще надо относиться осторожнее, не забывая о такой процедуре, как введение в права наследования. Вообще-то говоря, то, что наследники именно мы, а не кто-то иной, надо доказать и показать, жизнью подтвердив свое право на владение наследием. Иначе мы окажемся самозванцами, захватчиками того, что нам не принадлежит. Такое в нашей истории, в том числе новейшей, было не раз.

И еще вопросы.

Готовы ли мы для решения наших задач опираться на мощь земной власти и земного богатства? Или мы считаем своим долгом честно свидетельствовать об их поврежденности, как и всякого творения человеческих рук, ума и воли в этом падшем мире?

И если мы нелицеприятно судим обо всем, что происходит в мире, готовы ли мы к нелицеприятным суждениям о себе?

Сравнительно немногочисленные пока социологические исследования и жизненный опыт говорят, что в Церкви – и в миру, и в клире – как, впрочем, и во всем обществе, сейчас уже совсем немало людей «с прямой спиной», образованных, социально активных, деятельных, с развитым чувством личного достоинства, имеющим, вообще-то, христианскую природу. Способных работать во благо Церкви на свою ответственность, принимая на себя риски.

Реакция этих людей на ряд очевидностей нынешней церковной и церковно-общественной жизни – жизни во многом пока еще постсергианской – неизбежна.

Надо только, чтобы эта реакция была творческой, созидательной. Чтобы она была исполнена мирного духа.

Вопрос в том, кто и каким образом консолидирует эти вопрошания и надежды в медийном пространстве.