Как научиться защищать свою веру?

  – Женщина! Вы, вы, богомольная, креститесь тут сидите, я к вам именно обращаюсь!

Голос принадлежал человеку лет сорока, отнюдь не пьяному и не маргиналу, напротив, солидному, аккуратно одетому, способному произвести самое положительное впечатление.

– Меня это ваше мелькание раздражает, – заявил он. – Если вам это так необходимо, отворачивайтесь, чтобы я не видел.

– Вам неприятно видеть, как человек осеняет себя крестным знамением? – произнесла я с определенным трудом, намеренно принудив себя к такой именно формулировке – дабы преодолеть в себе малодушие и ложный стыд.

То, что исторг в ответ мой, скажем так, визави, я здесь цитировать не буду. Однако собственным поведением я – нечастый случай – довольна. Я сказала громко и четко на весь салон:

– Вы просто хам. Ничего, кроме собственной глупости и невоспитанности, вы в данном случае не продемонстрировали.

Остальные пассажиры были безучастны. Я еще раз осенила себя крестом, преодолев на сей раз естественный страх черных слов, страх богохульства. Воинствующий безбожник, однако, молчал. Я могла убедиться: мой отпор оказался действительно отпором.

Нет, я не хвастаюсь. Потому что это очень простой случай на самом деле. И, может быть, наименее болезненный – из тех, которые нас сегодня подстерегают. Здесь, в этом случае, всё ясно: вот черное, оно против белого. И то, что ты тоже против черного оказалась, – не заслуга твоя, а твое счастье и твоя защита одновременно. Милостью Божией это черное от тебя далеко: вы оказались с ним лицом к лицу лишь на какие-то минуты.

Иные случаи сложнее. Я знаю немало людей, вера которых (если только они не скрывают ее наглухо!) подвергается постоянным атакам: и на работе, и в дружеском, приятельском, родственном кругу, и, наконец, в кругу самом тесном – в семье. В большинстве случаев эти мои знакомые становятся жертвами – не столько сознательной, продуманной агрессии или даже бесоодержимости (я подозреваю, что мой попутчик в маршрутке из одержимых), сколько, напротив, очень низкой осмысленности действий и слов ближнего, вялости и лени его сознания, бедности внутреннего мира и такого следствия этой бедности, как уныние и хроническая раздражительность. От того же корня, от той же душевной неразвитости – невоспитанность, неумение уважать чувства другого человека. Тем более что чувства эти кажутся совершенно непонятными и надуманными, они просто за пределом представлений такого агрессора. И вот из всего этого проистекает «бархатный» домашний, кухонный, дачный, застольный террор.

«У них постоянное желание подковырнуть меня, дурочку, которая зачем-то "ходит там поклоны бить” – так любимый супруг выражается. А я молчу…»

– Они как соберутся за столом, так и заводятся, будто им и поговорить больше не о чем, – рассказывала одна моя приходская знакомая о своем собственном муже, его брате с женой, брате этой жены и еще каком-то родственнике, – поток хулы, причем совершенно идиотской, безграмотной, и постоянное желание дернуть, подковырнуть, пнуть меня, дурочку, которая зачем-то «ходит там поклоны бить» – так любимый супруг выражается. А я молчу, потому что… понимаешь, я вообще не умею, не могу, не способна об этом говорить… ни с кем, кроме своих, близких, тех, кто и без меня, и лучше меня всё понимает.

Я подумала, что молчать в данном случае – это вовсе не так плохо. Молчание при твердости и последовательности действий молчащего убеждает подчас лучше всяких слов. А если не убеждает, то, по крайней мере, с большей вероятностью, нежели слова, заставит такого оппонента задуматься.

Ну а если промолчать невозможно? Один мой приятель пришел на юбилейную встречу однокурсников. После небольшой официальной части, под звон бокалов и стук стаканчиков его намеренно громко спросили, не стыдно ли ему принадлежать к «этой РПЦ» после «позорного инквизиционного процесса» над всем известной панк-группой с неприличным англоязычным названием. Приятель ответил: «Нет, нисколько не стыдно», – и спокойно занялся жареной креветкой. Он понял, что дело не в словах, которые никак не могут быть убедительными с гарантией, то есть для всех, – а именно в этом спокойствии.

Но где его взять, это спокойствие, как его достичь? Это ведь совсем не так просто на самом деле.

«Когда же приведут вас в синагоги, к начальствам и властям, не заботьтесь, как или что отвечать, или что говорить, ибо Святый Дух научит вас в тот час, что должно говорить» (Лк. 12: 11–12). Нас пока не ведут «к начальствам», однако мир хочет нас судить, пытается это делать. Так в какой мере слова Христа, обращенные Им к ученикам, применимы к нам сегодняшним? От чего это зависит?

Не так давно в моей жизни случился эпизод, который помог мне – не отвлеченно, не теоретически, нет, опытно – это постигнуть, хотя и отчасти, потому что вряд ли я когда-то смогу претендовать на полноту. Между мною и тремя моими собеседниками, тоже, кстати, верующими, православными людьми, вспыхнул спор об отношении к мигрантам. Я сказала, что, коль скоро мы хотим быть христианами, каждый человек должен быть для нас прежде всего человеком, а не мигрантом; что мы ни в коем случае не должны поддерживать и поощрять агрессивное отношение к любому человеку неславянской наружности. Отвечали мне на три голоса и весьма экспрессивно. Меня назвали наивной дурочкой «в розовых очках и с крылышками», в упор не видящей, что происходит, не понимающей масштаба угрозы, «нашедшей, кого жалеть», и так далее. Услышав, что скинхедов «на самом деле можно понять», я взорвалась и заорала диким голосом, чем сделала настоящий подарок моим оппонентам: «Ах, вот вы какие на самом деле терпимые!» После этого мне захотелось просто заплакать. Возникло чувство одиночества, непонятости и даже затравленности…

Но это ведь личные чувства! Это переживания личности, которая не находит общего языка с окружающими и не может защитить… что, кого? Не мигрантов, конечно, нет. А что-то такое свое, внутреннее, уязвимое, не переносящее агрессии и злобы. «Кого и что ты защищала? – спрашивала я себя вечером после этого конфликта. – Людей? Правду? Справедливость? Христа, наконец? Нет. Ты защищала себя. Именно отсюда твоя болезненность, неустойчивость, тревожность, слабость – и крик. Кричим мы всегда от слабости, от беспомощности. Когда человек стоит за Христа и христианство, он не кричит. Почему? Потому что само это обстоятельство делает его сильным».

Для того чтобы быть спокойными и всегда уметь защитить свою веру, мы должны защищать именно ее, а не себя. А относительно себя – понимать, что мы и так уже защищены Господом.

Для того, чтобы быть сильными, спокойными и всегда уметь защитить свою веру, мы должны защищать именно ее, а не себя. А относительно себя – понимать, что мы и так уже защищены самым что ни на есть надежным образом, так, как сами никогда в жизни ни себя, ни ближнего не сумели бы защитить.

Итак, доверие к Отцу, осознание надежности защиты и устойчивости собственного положения – устойчивости, которая не от нас самих происходит и никак нашей заслугой не является, – вот что нам нужно. Кстати, это поможет нам избежать лишних конфликтов, быть взвешенными, адекватно реагировать на доводы собеседника, находить с ним общий язык и говорить – об одном и том же предмете, а не о разных, как это было в нашем споре о мигрантах (что я поняла, конечно, задним числом!).

Разумеется, не мне учить читателя тому внутреннему труду, посредством которого достигается – для начала – доверие к Богу. Здесь я могу только учиться, но не учить. Благо учителей и учебников у нас хватает – литература огромная, да и ныне здравствующих пастырей, вполне способных что-то вовремя подсказать, вовсе не так уж мало.

Впрочем, в любой школе, в любом классе или аудитории ученики могут, а когда-то и должны помогать друг другу учиться, делясь открытиями. Только исходя из этого я и решаюсь что-то здесь излагать. То, например, что мне самой представляется важным не забывать. Процесс такого обучения – он единый, неделимый, комплексный, здесь всё зависит от всего. «Ибо кто хочет построить такой дом, тот должен отовсюду укрепить его и с четырех сторон возводить стены, а не об одной только стороне заботиться, другие оставив в небрежении, потому что иначе он не получит никакой пользы», – писал один из наших учителей, авва Дорофей, в конце VI века.

Сергей Фудель. Тюремное фото.

Продолжу речь о защите нами нашей веры, потому что не сказала еще того, что сильнее всего болит. Наиболее сложно, трудно и, главное, больно бывает отстаивать свою веру именно тогда, когда мы сами совершенно убиты горечью и стыдом. Стыдом за то самое зло в церковной ограде, о котором писал в своей книге «Церковь верных» великий христианин безбожной эпохи Сергей Фудель. Стыдом за действия, за поведение людей, принадлежащих к Церкви. Не так страшно, когда это миряне. Страшнее, когда священники или монахи. И совсем худо, когда епископы. Не хочется употреблять слово «отдельные», потому что оно – из ханжеского советского лексикона: «отдельные случаи, отдельные недостатки». Зло в церковной ограде – это зло, и невозможно вот так просто взять да и отделить его от церковной жизни: это, дескать, где-то там, а мы здесь. Оно наносит незаживающие, не исцелимые временем раны – не только тем, кто стал непосредственной жертвой или свидетелем, но каждому из нас и Церкви в целом.

И что же мы должны отвечать людям, задающим нам вопросы об этом совершенно реальном зле? Людям, которые видят только зло, потому что Добра для себя не открыли? Людям, которым почему-то нужно, потребно распространить полученную негативную информацию на всю Церковь: «Да они там все такие, вы что, не знали?..»

Требуется ясное понимание определенных вещей. А именно – того, что всякий грех в Церкви есть грех не Церкви, но против Церкви.

Здесь нам потребуется подлинное мужество – не побоимся на сей раз этого пафосного слова. Мужество и знание, ясное понимание определенных вещей. А именно – того, что всякий грех в Церкви есть грех не Церкви, но против Церкви. Это слова протоиерея Валентина Свенцицкого. Но их не раз цитировал Сергей Фудель. Упомянутая уже здесь книга Сергея Иосифовича «Церковь верных» – это вовсе не успокаивающая книга, нет, не такая, что почитал – и от сердца отлегло: «Как хорошо-то у нас всё на самом деле, Господи!». Фудель, пронесший свою веру через ГУЛАГ, не принявший декларации митрополита Сергия (Страгородского), но преодолевший впоследствии соблазн раскола, пишет как раз о ложности такого покоя, о том, что зло, живущее в стенах Церкви, отнюдь не покрывается внешним исполнением церковных требований: «Почему у святых не было такого удивительного спокойствия о Церкви?» – спрашивает автор книги «Церковь верных». Человек, формально находящийся в Церкви и даже в священном сане, на самом деле не принадлежит к ней, если не живет по заповедям Христовым. И каждого из нас грех отделяет от Церкви, потому-то и говорит священник, накрывая нас епитрахилью: «…примири и соедини его святей Твоей Церкви». Зло в Церкви – это ее темный двойник; и со времен земной жизни Спасителя дьявол пытается бороться с Церковью, то есть с Ним, изнутри, руками этого темного двойника. Случайно ли, спрашивает автор книги о Церкви, изображение Тайной вечери (и, соответственно, Иуды, обмакивающего свой кусок в солило) в русских храмах традиционно размещено над царскими вратами? Зло – рядом, там же, где совершается Евхаристия. Но – Сергей Иосифович цитирует святого Киприана Карфагенского: «Если и оказываются в Церкви плевелы, то это не должно составлять препятствия для нашей веры и любви. Нам самим не должно отступать от Церкви из-за того, что усматриваем в Церкви плевелы, а только нужно стараться о том, чтоб мы могли быть пшеницей (см.: Мф. 13: 24–30 – притча о Господине поля, плевелах и пшенице)».

Кто-то скажет: всё так, но возможно ли объяснить это человеку, который совершенно не расположен нас слушать?

Человеку, который не расположен слушать, который уже заранее нам не верит, ничего объяснить нельзя. Преподобный Амвросий Оптинский не смог ничего объяснить графу Толстому! Только тот, кто – даже и при внешней агрессивности, подчас болезненной, – внутренне желает доброго ответа и готов его принять, получит и примет. Исходя из этого: когда-то нужно смириться с тем, что нас не понимают или не слышат, а когда-то не терять надежды быть услышанными.