Протоиерей Андрей Лоргус. Нет традиции, которая оправдывает насилие против детей и женщин

Исповедь неудобного человека

Меня зовут Марина (имя по просьбе девушки изменено), до двадцати лет я жила в маленьком провинциальном городке с отцом, матерью и младшей сестрой. Ссориться родители начали еще до моего рождения. Отец был против рождения детей, мать же хотела нас и вскоре после свадьбы забеременела. Тогда же отец впервые избил ее. Пока я была маленькой, отец бил мать, а как немного повзрослела, побои перешли на меня. Раз в неделю-две обязательно случался скандал с насилием: я стояла на прокуренной кухне, отец подыскивал повод для издевательств. Оценки, помощь по дому, игры с друзьями — всё могло стать причиной его истерики. Шестилетней он посадил меня за изучение вузовского учебника, я должна была подготовить пересказ главы. Или «армейские» издевательства: простоишь 20 минут, «укрепляя спину», — молодец, не простоишь — «угадай, что будет». Побои были не частые, не только кулаками, но и ремнем. Контроль отца был жестким. Под предлогом заботы меня никуда, кроме школы, из дома не выпускали. Бабушка и мама участия в моей судьбе не принимали.

Каждый день я боялась прихода отца с работы, поворот ключа в замке вызывал панику. Я научилась вести себя тихо и незаметно, в его присутствии не говорила лишний раз, не смеялась, не улыбалась даже, потому что любое действие могло спровоцировать многочасовое, а иногда и многодневное «вынимание из меня жил».

В 1990-е годы отец пришел к вере, в храм, отговорил маму от аборта — так родилась моя сестра. К сожалению, веры в нем было мало, сплошное обрядоверие и философские разговоры со священниками на догматические темы. В 13 лет меня впервые повели к исповеди, но я ничего толком не поняла, да и никто ничего не объяснил. Осознанно я пришла в храм в 15 лет. Начала причащаться. Сначала раз в месяц, потом раз в неделю. Моя вера стала искренной и захватывающей, младшая сестра потянулась за мной в храм, и мы ходили на службы вместе. Это была отдушина. Господь стал для меня другом, Отцом. Однако родители не обрадовались, а озадачились, ведь они не могли меня контролировать, пока я была в храме. Решение поступать в Свято-Тихоновский богословский институт встретило еще большее сопротивление, подать документы не удалось, но посещать храм еще какое-то время удавалось, это дало возможность втянуться в жизнь прихода.

Через год воцерковления, в 16 лет, я впервые встретила отца Алексия. Ему было 30 лет — молодой, активный, интересный. Он вел воскресную школу, собирал вокруг себя молодежь. Все вместе мы ездили в паломнические поездки, пели под гитару песни, пили чай. Какое это произвело впечатление на меня: оказывается, вера может быть и такой, яркой, занимательной!

Через год в храме стали проводиться «Евангельские чтения». Я писала стихи, работала с текстами, с друзьями ставили постановки на темы притч. Вокруг отца Алексия сложился молодой коллектив, всем было очень интересно. Батюшка стал первым человеком в моей жизни, с которым я чувствовала безопасность и уверенность в его поддержке. Именно поэтому я решила поделиться с ним не только грехами, которые приносила на исповедь, но и рассказать обо всем кошмаре, который мне пришлось пережить в родной семье. Однако, батюшка стал сторониться этой беседы, посчитав, как мне потом передали друзья, что я «требую лишнего внимания» и попросту «выпендриваюсь», а после и вовсе стал избегать меня, так ни разу и не объяснив, почему он не хочет ответить вниманием на мою просьбу.

Так я встретила совершеннолетие. Папа продолжал придирки по поводу посещения храма, а я понимала, что могу жить отдельно от родителей. Не выдержав очередного скандала, собрала вещи и уехала жить к подруге. Терять жертву отец не хотел, он устроил в храме скандал: обвинял общину в сектантстве, в совращении дочери и, наконец, в моем уходе из родительского дома. Затем пригрозил благочинному, что, если дочь не вернут, он дойдет до высшего церковного и городского начальства с самыми худшими жалобами. Отец в то время работал в администрации города на небольшой должности, однако знал всех руководителей. Результат оказался ошеломляющим. Благочинный отругал отца Алексия, а тот отлучил меня от причастия «до возвращения домой». Причастие было моей единственной в жизни поддержкой! Я была безголосая, измотанная, совершенно одинокая и потерянная. Что мне было делать? Сейчас бы пошла в другой храм и рассказала всё другому священнику, но тогда у меня совсем не было сил и не хватало опыта. И это было еще не всё. По требованию духовника я должна была полностью уладить отношения в семье. На вопрос «как?» он не ответил, аргумент же его был такой: «Тебя же не насилуют (сексуально), нужно смириться и терпеть». Что было делать? Выяснять отношения с приходом, оправдываясь и отвечая на многочисленные вопросы, не хотелось. Подумав немного, я вернулась домой. Через неделю меня допустили к причастию. А позже, успокоившись и придя в себя от этого стресса, я поняла, что меня обманули. Обманул священник, для которого причастие должно быть главной святыней, шантажируя ей! Обманул духовник, которому я открывала душу, не поддержав меня, а предав в заведомо опасные для меня условия. Но я продолжала посещать свой храм.

Через полтора года тяжело заболела мать, отец переживал и скандалил всё чаще. В один из вечеров он толкнул меня в спину, и я впервые дала ему сдачи. Так я опять ушла из дома. На этот раз к родной тете. Родственники сразу нашли работу, можно было оставаться у них, но из больницы домой вернулась мать, она умирала, нужно было ухаживать. Я вернулась. Терпела психологическое и физическое насилие от отца и окормлялась у отца Алексия. Все мои силы и внимание были направлены на больную мать. На мой уход из дома и на возвращение батюшка внимания не обратил и поддержки не выразил. Вскоре его перевели в другой храм. Среди своих прихожан в новом храме он меня видеть не захотел. Я исповедовалась у разных священников, причащалась. Проводив маму ко Христу, я переехала в Санкт-Петербург, где живу и сейчас. Отца Алексия я с тех пор не видела. Лишь однажды он внезапно позвонил мне, вспоминал, «какое хорошее было время», когда мы все вместе, с общиной пили чай, пели песни, ездили в поездки.

В Санкт-Петербурге моя церковная жизнь не сложилась. Приехав, я пришла в ближайший к снятой квартире храм, попросила меня исповедовать, но священник мне отказал, не объяснив причины. На исповедь, конечно, я в итоге попала, но эта история стала для меня последней каплей. С тех пор в Церковь к таинствам не хожу. Вернуться в храм? Но ведь никто не понес ответственности за беззакония, отвратившие меня от Церкви. Всем всё кажется нормальным. Помню, я сказала отцу Алексию, что за подобное «отлучение» от причастия  получают «по шапке», а он ответил: «Ну хотите, идите еще и пожалуйтесь!» Я поняла, что справедливости не добиться, ведь все — и благочинный, и священники храма — были в курсе этой истории. Может быть, я вернусь в храм со временем, когда боль от пережитого хотя бы немного утихнет.

Нет традиции, которая оправдывает насилие против детей и женщин

— Отец Андрей, расскажите, что, на ваш взгляд пастыря и психолога, случилось в жизни Марины?

— В этой истории есть несколько тем: отношения с отцом, с отцом Алексием и с Церковью.

Отношения супругов явно носят конфликтный характер. Агрессия и насилие отца к Марине — его реактивная агрессия на жену, мать девушки. Это называется «канализация агрессии», она направлена в сторону слабого члена системы. В народе это называется «найти виноватого». Насилие в истории Марины — аффективная реакция отца, к причинам которой дочь не имеет отношения. Подобные ситуации встречаются в половине семей, к сожалению. С христианской точки зрения, это преступление, нравственное и уголовное, и подлежит суду как церковному, так и светскому.

Отношения Марины с духовником типичны для нашего времени: молодой священник-неофит, мечтающий о сплоченной общине, берет на себя отцовские обязанности над девушкой. Подмена отца — типичный несчастный случай. Марина с отцовским антисценарием, мечтающая найти принимающего, понимающего, теплого, заботливого отца; молодой священник, желающий всем своим «чадам» стать отцом родным. Это происходит легко и быстро. Ситуация Церкви 1990-х этому способствовала, историй таких тысячи, сам проходил. Но, поскольку цели такого родства разные, начинаются противоречия и конфликты: священнику нужна дружная, работящая, сплоченная община, без склок и проблем; девушке нужен заботливый отец и лидер. Как только девушка становится проблемой в общине — священник ее отвергает; для девушки это предательство, уподобление страшному отцу.

Для Марины священник важнее Церкви, как часто бывает в неофитстве. Когда он внимателен — она любит Церковь, когда он отвергает чадо — она уходит из нее.

— Как нужно было поступить Марине, когда она столкнулась с отлучением от причастия? Пойти пожаловаться в другой храм? Но город маленький, все друг друга знают — священники и паства. Она была в трудной ситуации.

— Если запрещение совершилось, нужно его выполнять. Но возвращаться домой или нет, это ее решение. Конечно, девушке трудно стать вдруг самостоятельной, тем более что она инфантильна. Ее возврат в семью не просто покорность, но и согласие на насилие. Так часто бывает: жертва соглашается на насилие, лишь бы не отделяться от семьи. Самостоятельность и независимость пугают инфантильную личность больше, чем насилие.

— Стоило ли священнику отлучением возвращать Марину в семью?

— У священника выбор не велик — в семейных конфликтах у него нет авторитета и средств воздействовать на членов семьи. Запрещение причащения — единственное средство, впрочем крайнее, которым он может подействовать на церковное чадо. Но это приемлемо только для тех, на кого может произвести впечатление. На отца, судя по словам Марины, отлучение бы не подействовало. Значит, остается воздействовать на девушку. Цинично, ложно, бессмысленно, жестоко, но именно так дело выглядит в этой истории. Вполне возможно, что на самом деле всё было не так или не совсем так.

— Девушка сетует на отсутствие душевной поддержки со стороны духовника. Иногда священник и в самом деле не может поддержать — устал, нет времени или желания. Что вы посоветуете молодому пастырю, когда внимания к чаду и сопровождение его в трудных жизненных обстоятельствах не хватает? Отцу Алексию было тогда всего 30 лет.

— Всем священникам нужен психологический ликбез, чтобы они не попадались в сети зависимости. Молодым из них лучше всего духовного окормления вообще не поручать.

Проблема семейно-бытового насилия пока только начинает осознаваться в церковном пастырском труде. Многие священнослужители, сталкиваясь с ней, пытаются помогать людям решать ее своими силами.

— Отчего родители порой так жестоко обращаются с детьми?

— Проблема насилия заключается в том, что в большинстве случаев мы наблюдаем не просто жестокое отношение, а именно аффективную реакцию родителей на стрессовые ситуации. Например, ко мне обратилась многодетная мать, которая под гнетом трудностей с детьми отчаялась успешно их воспитывать. Сталкиваясь с неуправляемым поведением детей, она их бьет. Эта жестокость обусловлена не ее отношением к телесным наказаниям, а агрессией, которая возникает в результате ее беспомощности. Старший брат прищемил пальцы младшей сестре, за этот проступок мать его жестоко избила, а на следующий день в слезах раскаяния она прибежала в храм и спрашивала совета, как ей быть. Она чувствует себя беспомощной. В этой ситуации часто родители жестоко бьют детей.

Мы говорим не о насилии со стороны асоциальных типов — невменяемых алкоголиков или наркоманов, а о воцерковленных людях. В проблеме насилия нельзя выделить некоего агрессора-негодяя. Нормальные якобы люди издеваются над своими детьми. И причина их жуткого поведения именно психологическая, а не греховная, потому что эти родители не хотят бить детей, но не могут собой управлять.

Сам факт этого насилия греховен, это преступление. Однако к «Домострою», который велел «сечь детей перед баней», эти истории не имеют отношения.

— «Домострой» — часть нашей истории. В нем описано традиционное восприятие семьи и быта средневековой Руси. В том числе и странные для современника советы: «Наказывать жену легкой плеткой либо тонким прутом», и более жесткое «не жалей, младенца бия: если жезлом накажешь его, не умрет, но здоровее будет». Что мы вынесли для себя из родовой истории? Допускает ли традиция русской православной семьи жестокость и насилие?

— Традиции, которая бы оправдывала применение насилия против детей и женщин, нет, как вообще нет в русском православии разработанной системы семейных ценностей. Скорее мы должны говорить о некоторых подразумеваемых ценностях, которые передавались из рода в род и были родительскими моделями семейных отношений. В этом «предании» насилие существовало, но никогда не приобретало принципиальный характер, а скорее допускалось в некоторых минимальных пределах и понималось как нечто само собой разумеющееся, что имеет педагогический смысл. Для огромного числа русских православных людей применение телесных мер является допустимым, многие молодые люди удивляются: как это детей не наказывать? Но, безусловно, всегда осуждались и не являлись ценностью меры, наносящие физический ущерб.

Давайте посмотрим на еще один аспект: а было ли насилие реальностью для семьи? Оно было, есть и долгое время еще будет таковым. Насилие не связано ни с какой традицией, ни с моралью, ни с религиозностью, ни с философией или идеологией — это семейно-родовой симптом, следствие дисфункциональной патологической страсти, симптом разрушения семейных отношений. Этот вид насилия на сейчас с психологической точки зрения хорошо изучен. Есть представление о том, каковы его корни — они многообразны: социальные, психологические, семейно-родовые, ситуационные, личностные.

Семейное насилие часто оправдывается архаическими остатками былой традиционности. Никто сейчас «Домострой» не почитает для себя законом, но, как только нужно оправдать безобразные действия против детей или женщин, он тут же используется в оправдание. «Домострой» является замечательным литературным памятником ХVII века, но именно памятником, а не нормативно-правовым документом в сфере народной жизни. Для Церкви документом он никогда не был. Описание общего климата семейной жизни Москвы на его страницах выглядело мягким и либеральным в средневековье, хотя, с точки зрения нашего современника, «Домострой» читается как жесткий традиционалистский документ.

Каноническое право Церкви, которое включало в себя наказания за проступки членов семьи и подразумевало жестокие наказания, сегодня не имеет никакого права на существование. Ни биение камнями, ни отлучения от Церкви, ни смертная казнь уже не являются наказанием за многие грехи и преступления, которые в русском средневековье почитались достойным смерти или физических истязаний. На Руси XVII века часто случалось, поили мужа ядом, что вне зависимости от исхода наказывалось смертью для женщины. Разумеется, сейчас вряд ли это возможно. Колдовство, ворожба, магия наказывались смертью — сегодня даже в тюрьму не посадят. За аборт — отлучение от причастия на 20 лет, оно до сих пор прописано в наших Требниках, но этого никто не использует. Мы должны понимать, что многие правовые церковные канонические нормы, которые были приняты на Руси в средневековье, сейчас не применимы. Это же необходимо отнести и к любым формам телесных наказаний. Когда мы говорим о телесных наказаниях, надо подразумевать процедуру, запланированное действие, судилище, после которого назначается наказание, и оно исполняется.

Семейное насилие относится к разряду аффективных реакций. Говоря о телесных наказаниях, мы не говорим об аффективной реакции родителей, когда они шлепают детей, раздают подзатыльники, бьют их по щеке или по губам. Это не наказание, а именно аффективная реакция. Я не встречал семью, где существуют регулярные телесные наказания, где они вообще бы продумывались. Зато семей с аффективными реакциями, использующих избиение друг друга до семейного насилия, сейчас огромное количество.