|
||||||||||||||
Митрополит Питирим (Нечаев). Замечательные личностиПредставляем вниманию читателей воспоминания митрополита Питирима (Нечаева) публикуемые на портале Православие.ru. Митрополит Питирим с 1963 года по 1994 возглавлял Издательский отдел Московской Патриархии, в 1980-е бывший наиболее влиятельным и профессионально укомплектованным структурным подразделением Патриархии и выполнявший, наряду с Отделом внешних церковных сношений, внешнеполитические функции. Как Председатель Издательского отдела, совершал многочисленные зарубежные поездки; владел английским языком на уровне, достаточном для частного общения и неофициального выступления перед публикой, хотя предпочитал обращаться к помощи переводчиков. Архиепископ Макариос был очень милый, приветливый человек. На Кипре его все любили и когда он умер, от Никозии до Киккского монастыря, где его хоронили, народ стоял сплошной цепью — где-то гуще, где-то реже, но без перерыва.
Как президент он ездил в сопровождении эскорта автомобилей и мотоциклистов, а после того, как на него было совершено покушение, его часто сопровождал также вертолет. Но когда он как архиепископ ездил служить по кипрским городкам и деревням, при нем не было почти никакой охраны — иподьяконы, дьяконы, — и иногда один автомобиль сопровождения. Однажды он приехал в деревню, где его особенно любили. Там заранее готовились к встрече высокого гостя, которая должна была происходить в церкви, а приветственную речь должен был говорить с амвона учитель местной школы, как самый образованный человек. У греков, как и у католиков, проповеднический амвон расположен очень высоко. Учитель, маленький толстый грек, принес тщательно подготовленную речь (в высокопарном византийском стиле) и заранее взобрался на амвон. Но когда архиепископ Макариос подъехал к деревне, весь народ выбежал из церкви и бросился встречать его за околицу, и учителю пришлось слезть с амвона и бежать вдогонку за всеми. Прибежав на место, он не растерялся, взобрался на кучу сухого навоза и торжественно начал свою речь: «Ваше Блаженство! В этот знаменательный день, стоя на сем священном и возвышенном месте, я хочу приветствовать Тебя…» Этот пример я всегда приводил, преподавая в Академии, когда объяснял, как не надо готовиться к проповеди: ведь обстоятельства могут измениться. «Епископский» дождь
1964 год… Святейший Патриарх Алексий посещает Болгарию. Патриарх Кирилл Болгарский — личность незаурядная, член Академии наук, виднейший мировой знаток истории болгарского Возрождения, кстати, оставивший мне завет, который я до сих пор не выполнил: произвести исследование влияния русского славянофильства на болгарское освободительное движение. Так вот, он пожаловался: «Ваше Святейшество, трагедия! Национальная трагедия: три месяца нет дождя — в Казанлыке гибнут розы. Розового масла не будет!» Надо сказать, что Святейший Патриарх Алексий, путешествуя по Востоку, обычно привозил за собой дождь, что на Востоке всегда было особенно ценно и дорого. А Патриарх, при контрастном своем характере имел и чувство большого внутреннего умиротворения. Спокойно глядя на Патриарха Кирилла, он сказал: «Ну, ничего, ничего… Господь даст, все будет. Не надо так тяжело воспринимать… Все будет!» И когда мы приехали в Казанлык, нельзя было выйти из машины: стеной лил дождь. И люди смеялись, плакали, хлопали в ладоши, усиливая еще больше брызги, и когда нас прикрыли зонтиками, естественно, с двух сторон зонтика вся вода стекала на нас. Но все были счастливы. Спустя несколько лет — кажется, в 1971 или 1972 году — мне довелось быть на Кипре и архиепископ Макариос сказал: «Вы знаете — национальная трагедия! Три года нет дождя. Гибнут цитрусовые посадки, экономика вся гибнет». Я ему рассказал этот эпизод. Он спросил — совершенно серьезно: «А Вы нам дождь не можете сделать?» Я говорю: «Видите ли, невозможно — там был Патриарх, а я всего-навсего епископ». — «Ну хотя бы маленький, епископский дождик!» Мы посмеялись, выпили по чашке кофе, он вышел меня провожать к машине и… пошел дождь! Но он высыхал в этой раскаленной атмосфере, не каждая капля даже попадала на полированный камень, он буквально таял в воздухе. Я был в составе делегации — «боролись за мир», — и потом, куда бы мы на Кипре не приезжали, везде меня спрашивали, будет ли «епископский» дождик. Не так давно, году в 1996-м, я снова был на Кипре. Приехали мы в декабре, когда там дождь вполне обычен, но в этот год зима не устанавливалась, было сухо, солнечно и тепло — впору купаться. Тогда в шутку возник вопрос о «митрополичьем» дожде. Я сказал, что никакого дождя делать не буду. Но как только мы сошли с трапа самолета, похолодало, набежали темные тучи и начался дождь, который продолжался все три дня нашего пребывания. Он был такой сильный, что затопило весь город, было парализовано движение, так как машины не могли пробиться через толщу воды; не было электричества. Там, где остановились мы, оно, правда, было, потому что мы жили на горке, и у хозяина был свой движок. Но под конец разразилась гроза, где-то поблизости от нас раздался страшный удар грома. Казалось, что треснула гора или слетела крыша. Электрический разряд был такой силы, что не только пробки выскочили, но и сам движок сгорел. Мне тогда мои друзья сказали: «Уезжай-ка ты поскорее!» И когда мы, собираясь улетать, подъезжали к аэродрому, дождь утих. Нравы, обычаи, достопримечательности В западных монастырях, везде, где я бывал, существует такой обычай: перед Рождеством над каждой кельей пишутся мелом имена трех волхвов. Эти имена известны исключительно из апокрифов. Четки мы носим не для украшения, это вещественный знак молитвы. Если человек в уединении — ему это не очень нужно, а если все время болтается в миру — это помогает. Я помню замечательную картину в Монреале — лет тридцать тому назад. Там на горе стоит собор, а вокруг разбит парк. На горе этой подвизался какой-то подвижник, а потом возник целый духовный центр. В собор ведет лестница, не помню, сколько ступеней, но очень большая. Середина ее деревянная и паломники поднимаются на коленях, читая «розарий», молитвы по четкам. И вот, спускаюсь я вниз, — медленно, о чем-то размышляю, а навстречу мне поднимается семья, по-видимому, латиноамериканцев: мужчина, женщина, несколько детишек и среди них — совсем крохотная девчушка, которая на коленях по ступенькам идти не может, а ползет на четырех лапках. И все они — с четками, на каждой ступеньке читают молитву, перебирают бусинку и двигаются дальше. Поравнявшись со мной, малышка подняла глаза — а я был в рясе, в черной одежде, — она настолько испугалась, что выронила свои четки. Отчаяние ее было невероятным: она потеряла то количество молитв, которое прочитала! Тем не менее не все могут молиться по четкам. В Лондоне была у меня знакомая — Розмари. Она была адъютантом-переводчиком у Де Голля. Хорошо говорила по-русски. Она англичанка, но приняла Православие, очень усердно молилась, однако говорила: «Вы знаете, я по четкам не молюсь: это слишком вещественно!» Самое страшное ругательство у нее было: «Так дэлат нэ-чэстно!» Это была маленькая, сухонькая старушка, но на машине гоняла — будь здоров. Говорила: «Я с 14 лет за рулем». А еще был у меня в Германии друг, старичок-немец, который говорил: «БМВ — машина для молодых». В одном из маленьких городков под Нью-Йорком шерифом был священник — сын матроса с броненосца «Потемкин». Это был человек двухметрового роста, никогда не повышавший голоса. Когда Патриарх приезжал в Соединенные Штаты, он встречал его и, отпихнув всех сотрудников, говорил: «Я здесь главный», — и даже за руль садился в кодиллаке. При своих внушительных внешних данных он правил силой нравственного авторитета. Так и был — настоятелем прихода и шерифом местной общины. Когда я был в Мюнхене, решил зайти в пивную. Из любопытства: что же это за обстановка, в которой могло зародиться такое явление, как фашизм? Конечно, я был в гражданском. Пришел, заказал себе пива — мне принесли огромную полутора — или двухлитровую кружку. Взял я ее за ручку — неудобно, тяжело. Тогда взял за верх — так сказать, «за талию». Тут подходит ко мне какой-то немец и спрашивает: «Вы откуда?» — «Из Москвы — говорю, — я русский». — «Подумать только! А кружку вы держите как баварец!» Он был от этого в восторге, и я очень себя зауважал: как говорил Достоевский, русский человек — всечеловек. Вообще Бавария — особенная страна. Баварцы шутят, что они — не Германия, что они сами по себе. Полны высокого о себе мнения, очень блюдут свою «особенность». Очень интересный эпизод рассказывают в Аахене, где в алтаре древнего собора находится гробница Карла Великого. Во время Второй мировой войны союзная бомба пробила крышу над алтарем. Естественно, по закону баллистики она должна была идти по прямой и попасть либо непосредственно в гробницу Карла Великого, либо рядом. Но удивительно, что в передней части алтарной апсиды было отверстие, поэтому бомба изменила траекторию и под прямым углом вылетела в противоположную стену. Жители Аахена говорят, что Карл Великий был очень вспыльчивый человек и он страшно рассердился, когда бомба попала в храм. Он встал из гробницы и вытолкнул ее наружу. На протяжении последних 20 лет я постоянно бываю в Италии. Итальянцы — удивительный народ. Отношение к ним в Европе всегда было несколько пренебрежительным, иначе как «макаронниками» их не называют, но итальянские памятники — это совершенное воплощение гармонии в камне, итальянские дороги намного превосходят немецкие — не говоря уж об американских; итальянские тоннели в несколько десятков километров, пробитые сквозь толщу гор — это комфортное путешествие, чувствуешь себя, как на свежем воздухе, — между тем, как в тоннеле от Парижа до Версаля от выхлопных газов крысы дохнут. Всем хорошо известен Рембрандт. Лет двадцать тому назад, находясь в Италии, я зашел в музей, где были выставлены всего два его полотна, несколько карандашных рисунков и офортов. Я видел их и раньше — в репродукциях, — но в этот раз увидел как будто впервые. Особенно поразила меня техника рисунка. Рембрандт не имел карандаша в современном виде — он появился довольно поздно, и вначале это был свинцовый карандаш — тусклый, мягкий, — и уж конечно, никаких ластиков. А при изготовлении офорта у художника в пользовании была только тонкая металлическая полированная пластинка, на которой он процарапывал рисунок. Потом к дощечке прикладывался лист и получался отпечаток. Стереть неправильную черту он не мог. Я был потрясен: какой же точности должен быть рисунок, и какой силы талант, не имеющий права на ошибку! Со Швецией нас роднит и ландшафт, и очень многое — но много и различий. Ведь что такое Швеция? Там на лужайке не полежишь. Если по нашей русской привычке захочешь поваляться на зеленой травке, без синяков не обойдешься: травка-то очень красивая, но под нею камни. Очень часто приходится видеть: прекрасно возделанное поле, ровное, хорошо ухоженное, — и вдруг на нем как будто волдыри, болезненные участки, — это выпирает валун. И сельскохозяйственная техника, очень совершенная, обходит эти валуны. В русских былинах эти камни тоже присутствуют. Когда Микула Селянинович пахал на своей Сивке-бурке, у него сошка «по камушкам почиркивала». Как-то в кругу моих друзей-шведов я с почтением упомянул о викингах. Один из моих собеседников брезгливо поморщился: «А! Разбойники!» По существу, так оно и есть. Викинги — люди, которым на земле делать было нечего, они строили свои корабли и отправлялись куда-нибудь в Исландию, Гренландию, — можно даже с уверенностью утверждать, что они осваивали побережье Северной Америки. Приходя на новую землю, они старались чем-то поживиться. Известный заздравный возглас, — как мы говорим: «Ваше здоровье!» — у шведов звучит: «Сколль!» Что такое «сколль?» Это верхушка черепа, по-нашему сказать, «сколок». Когда завоеванный город переходил в руки викингов, то тамошнему предводителю отрубали голову, верхушку черепа ссекали и из нее пили за здоровье. Сейчас, конечно, поднимая хрустальную рюмку, об этом никто не думает, но, честно говоря, большого удовольствия от этого пожелания не испытываешь. В начале XX века Швеция была нищей страной. Шведы тайком, без паспортов, на лодках отправлялись в Данию (есть место, где расстояние по морю совсем невелико), чтобы там хоть как-то заработать на хлеб. Но там они тоже никому не были нужны и местные жители баграми отталкивали эти лодки от берега, не давая им причалить. Сейчас Швеция — одна из благополучнейших стран. Там очень высоко развита благотворительность. Мне приходилось видеть предприятия, на которых работают инвалиды, причем такие, которые и передвигаться сами не могут. Сидит такой человек — без рук, без ног, — за компьютером, на голове у него как будто венчик и длинный «клюв», которым он нажимает на клавиши. Государство не отказывается от этих людей, заботится о них. К этому надо стремиться и нам. За последние 30 лет в Швеции многое изменилось к лучшему. В первый раз я приехал туда в 1968 году. Мы тогда были не особенно искушены в западных контактах, а у них в это время был пик «свободной любви»[1] и порнографии. В Дании тогда проходил всемирный фестиваль этого направления, а в маленьком шведском университетском городе Упсала работало множество специальных шопов. Помню, нынешний Патриарх Грузии, когда наш автобус остановился на переходе, так и ахнул: «Что это такое?» Витрина магазина, напротив которого затормозил автобус, была заполнена изображениями разных «скрытых частей». Мы возмутились, а наши шведские друзья нам сказали: «Мы ничего не можем сделать! Мы, родители, заявляем в полицию, а нам отвечают, что полиция тоже ничего сделать не может, потому что король издал указ: для повышения рождаемости у каждой школы поставить такой магазин». Рождаемость упала настолько, что детей стали самолетами в кошелках завозить из Индонезии — сам видел. Но — пришел новый король. Жена — испанка, католичка. И в два года все вычистили. Помню, в одну из пятниц в Стокгольме я решил побродить по городу, — наутро, в субботу мне надо быть вылетать. В пятницу вечером на улице творилось что-то страшное — не знаю, в аду, наверное, так! Шум, свист, гам, банки из-под пива летят, машины сигналят, из окон ноги торчат, — словом, что-то жуткое. Я как высунулся, так и вернулся в гостиницу. Утром встаю: вся улица засыпана бумажками всевозможными, банками от пива, — и стоит «армия спасения» в красных пиджаках, под гитару про Господа Бога поет. «Так где ж вы вчера были?» — «О-о-о, вчера было очень страшно!» Недавно был я там снова, и снова в пятницу, пошел по улицам. — Тишина, спокойно. Ни одного «такого» магазина — то есть они, наверное, где-то есть, но плотно спрятаны, с глаз долой. Не знаю, насколько повысилась рождаемость, но по улицам уже можно спокойно ходить и днем, и ночью, с одинаковой безопасностью, — нормальный стандарт человеческих отношений. Как-то во время одной из моих прогулок по Стокгольму ко мне подошел человек и спросил, не курю ли я трубку. Я ответил, что нет, и он отошел. Через некоторое время другой обратился ко мне с тем же вопросом — и так за время нашей прогулки подошло несколько человек. Наконец я не выдержал и спросил у очередного подошедшего, почему все задают мне этот вопрос, а он сказал, что объявлен конкурс на фотографию старого моряка с бородой и трубкой, с тем, чтобы выбрать эмблему города. Я тогда очень пожалел, что не сфотографировался хотя бы раз — а то, может, быть, заработал бы кучу денег. Позднее в Англии, посещая квартиру Шерлока Холмса, я купил себе трубку — так она у меня до сих пор и лежит, не знаю, кому ее подарить. Были мы с нашим церковным хором на Фаррерских островах. Это крайняя точка перед полярным кругом. Островов — восемнадцать: семнадцать «жилые», восемнадцатый — необитаемый. Как только подует ветер, они оказываются совершенно отрезаны друг от друга. У жителей любимое присловье — «может быть». Там могут, например, сказать: «Приглашаем вас на свадьбу — может быть». На Западе раньше существовала практика, вошедшая в обиход под названием «retreat». Сейчас это называется «уик-энд». Но уик-энд ассоциируется, прежде всего, с катанием на горных лыжах, с прогулками в хорошей компании, с «поддатием» умеренным или неумеренным, с различными развлечениями, — все, чтобы развлечься, расслабиться, отдохнуть. Между тем, сто лет тому назад (конечно, в определенной среде) уик-энд состоял в том, что люди, перегруженные городской суетой и нервотрепкой, уезжали куда-нибудь в монастырь или в загородное поместье и там, ни с кем не общаясь, просто приходили в себя. А в нашей русской традиции в прежнее время к посещению храма еще добавлялись и обычаи гигиены: пять дней человек работает, в пятницу вечером идет в баню, парится, сбрасывает усталость, заботы, в субботу идет ко Всенощной, потом в воскресенье к обедне, проводит день в кругу семьи, и с понедельника — снова за работу. Наш церковный счет на часы (первый час, третий, шестой и девятый) пошел от древней стражи. Три часа — это «санитарный» срок, который человек может стоять на одном месте. В средние века в широком употреблении были металлические доспехи, и стражник в доспехах стоял на посту. Как-то я спросил у одного хранителя музея: «Сколько же выдерживал человек, закованный в латы, у которого и грудь сжата, и ноги в металле, и на голове шлем?» Он ответил: «Пока не загремит», — т.е. у него начинается удушье, он падает, его выволакивают и ставят нового. Мы, христиане, к сожалению, молиться строго по часам не умеем. А мусульмане — умеют. Где бы ни был мусульманин — в международном аэропорту, на вокзале, в дороге, в шикарном автомобиле — пришло время, он вынимает коврик, становится на колени, молится, сворачивает свой коврик. Есть даже специальные часы с компасом, указывающим, где находится Мекка. Как говорится: молись пророку, обратясь Востоку. У мусульман муэдзин призывает к намазу с минарета. Минареты высокие, лестницы в них крутые, карабкаться трудно. И вот в Каире устроили так: сначала установили мегафон на минарете, а потом провели провода вниз, так что муэдзин мог спокойно лежать внизу на своем коврике и возглашать намаз. Насер, когда узнал об этом, крепко всыпал за такую «изобретательность», перерезал все провода, так что пришлось муэдзинам снова карабкаться на минареты. Но от мегафона они уже не отказались. Знание народных обычаев очень важно, а незнание порой может привести к катастрофе. Был в Афганистане такой просоветский деятель Бабрак Кармаль. Настоящей карьеры не сделал, и не удивительно. Воспитан он был по-европейски, точнее — по-советски, отеческих традиций не знал, и отправился в мечеть прямо в ботинках. И все — погиб в общественном мнении! На Востоке любой — хочет, не хочет, верит, не верит, — а в мечеть, да и в буддийский храм должен входить без обуви. Правда уж, конечно, если приходится туда идти, надеваешь какие-нибудь подследники — не очень-то хочется своими ногами по их коврам ходить. Как-то раз корреспондент одной из газет мне хвастается: «Знаете, к нам Назарбаев приезжал. И вот мы — только мы! — дали кадр: он с рюмкой в руках». Я говорю: «Вы что ж, с ума сошли? Он же все-таки мусульманин! Надо тогда было писать, что в рюмке была минеральная вода». — «Да?.. А мы и не подумали!..» Назарбаев, может быть, и не мусульманин, как и не буддист — он бывший партийный деятель. Но показать его с рюмкой — значит сделать ему крупную гадость[2]. Понятие «немец», т.е. человек, не говорящий на привычном языке, существует в разных культурах. Михаил Степанович Капица, крупнейший дипломат и китаевед, который консультировал нас перед разными поездками, рассказывал, в частности, свой опыт: когда он впервые приехал в Китай и вышел в Пекине из вагона поезда, то обнаружил, что его никто не встречает. Он тут же обратился к какому-то почтенного вида пожилому человеку и на хорошем китайском языке спросил, как ему пройти в советское посольство. Тот посмотрел на него с огромным удивлением: «Как?! Вы… можете говорить по-человечески?!» В Индии до сих пор, если корова ляжет посреди скоростного шоссе, движение остановится. Правда, сам я такого не видел, да и теперь там все огорожено. Но даже если на центральной городской магистрали появляется корова, то движение останавливается, такое впечатление, что красный свет. Пока их величество корова не сойдет, ни таксист торопящийся, ни другая машина не поедет, разве что со спецсигналом будет как-то лавировать, объезжать. Я наблюдал такую картину — правда, это было давно, несколько десятков лет назад, в шестьдесят первом году. Жили очень бедно, и для многих заработок состоял в том, чтобы продать несколько стеблей сахарного тростника. И вот, тележка с сахарным тростником стоит на улице, и торговец продает тростник таким же бедным людям как он. Сам отламывает стебель, грызет, запивает водой — вроде пообедал. И вдруг на улице появляется теленок, и этот торговец хватает в испуге свою тележку и бегом бежит на другое место, куда-нибудь даже на другую улицу. Я спрашиваю: «Что с ним случилось?» — «Да ничего не случилось. Но появился теленок. Теленок приходит есть его тростник. Прогнать он его не может, потому что теленок священный. А тот уже как-то съел весь его заработок». Там же в Индии мне пришлось видеть прокаженных. Это страшное зрелище: потерявшая человеческий облик серая масса, с искаженными чертами лица, с кожей, сплошь покрытой язвами. Они все время в движении, потому что все тело страшно зудит. Это несчастнейшие люди. Так называемая лепра при контакте не передается, и в то же время они заразны. У нас за Сергиевым Посадом, на сотом километре, есть лепрозорий. Мне приходилось там бывать. Можете представить мое состояние! Но врачи меня успокоили: «Ничего страшного. Мы все ходим в белых халатах, моем руки перед едой, и никто из нас не заражается». Проказа всегда считалась нравственным проклятием, это не болезнь тела, но болезнь человека. [1] — Поставщик идей «свободы, равенства и братства» — французская культура. Сейчас там рассматривается как вполне нормальное явление обмен супругами. Есть в Париже недалеко от Триумфальной арки, но на другом берегу Сены, небольшая улочка, где и происходит этот обмен. Ближе к вечеру идут «добродетельные горожане», парами — муж и жена, иногда с собачкой, и прогуливаются вдоль улицы. После нескольких таких променадов кто-то из них приглашает другую пару на чашечку кофе. Они сидят в кафе, а потом расходятся, уже в иной комбинации. За столом они заключают контракт: на неделю или больше. Обменялись супругами, не понравилось — разошлись. Какая уж тут может быть речь об исконных ценностях — дом, семья, дети, — которые скрепляли человеческое общество? [2] — Меня однажды тоже «подловили»: сфотографировали на приеме со стаканом в руках: дескать, водку пьет. Я посмотрел и говорю: «Ну конечно: все знают, что водку пьют — стаканами». На самом-то деле понятно, что стакан используют только когда «принимают на троих», а на приемах из него пьют минеральную воду, так что шока ни в ком эта фотография не вызвала.
|
||||||||||||||
|
||||||||||||||
|
Всего голосов: 0 | |||||||||||||
Версия для печати | Просмотров: 2960 |