Протоиерей Владимир Воробьев, ректор Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета.
В 2021 году ректору Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета протоиерею Владимиру Воробьеву исполнилось 80 лет. В интервью ответственному редактору «Журнала Московской Патриархии» (№ 5, май 2021) священнику Александру Волкову отец Владимир рассказал о том, как жили верующие семьи в советское время, как москвичу и кандидату наук было непросто стать священником, как зарождался Свято-Тихоновский университет и чем ценен для нас подвиг новомучеников.
Новое научное знание как откровение
— Досточтимый отец Владимир, перед нашим интервью вы держали в руках фотографию вашего деда, вашего полного тезки протоиерея Владимира Воробьева. Как у вас в семье поддерживается память о нем?
— Меня назвали в честь дедушки, отец очень его чтил. Много рассказывал про него. И конечно, я знал некоторых его духовных чад. Они тоже рассказывали о нем, передавали мне письма дедушки, потом я нашел его следственное дело. Ездил на первое место его служения в женском монастыре, который был полностью уничтожен, на место его ссылки и последнего ареста. Для меня его образ был всегда очень дорог, и я с детства хотел быть священником.
— Хотя вы чувствовали с детства это призвание, все же поступили в Московский университет. Почему произошло такое изменение жизненной траектории?
— Все было довольно просто. Меня бы просто туда не взяли. Тогда в семинарию поступали только через Совет по делам религий. И пропускали туда в основном простых ребят из деревни. А мой отец был доцентом МГУ. Это уже заранее закрывало мне дорогу в семинарию. Поэтому я сначала хотел поступать на исторический факультет МГУ, думая, что историки для Церкви могут быть тоже полезны.
Но когда мой отец, преподававший логику в МГУ, узнал, что я собираюсь поступать на исторический факультет, то сказал: «Ты же там ни одной работы не сможешь опубликовать, у тебя не получится заниматься наукой, там один марксизм. Иди лучше изучать естественные науки. Церкви, например, нужны специалисты по философским вопросам физики».
Так меня уговорили. Я даже год пропустил — никуда не стал поступать сразу после школы, хотя у меня была медаль. Но послушался и поступил на физический факультет МГУ.
— Послушание даже до кандидатской степени! Вы ведь не только окончили университет, но потом и продолжили учебу по специальности?
— Да, я окончил физический факультет благополучно, учиться было интересно. Но потом я понял, что все равно это далекая для меня область, и решил все же поступить на заочное отделение исторического факультета.
Но это оказалось непросто. Физик на исторический факультет мог поступить, только имея работу близкого профиля. Меня никуда не брали, даже в рентгеновский кабинет реставрационного учреждения.
Зато знакомый физик пригласил к себе в аспирантуру, и меня взяли туда без экзаменов. Если делаешь все по благословению, по послушанию, то сразу все получается.
Еще более чудесным образом состоялась моя кандидатская работа. Человек, который взял меня в аспирантуру, был болен раком и меньше чем через год скончался. Я остался без руководителя, даже без темы кандидатской работы. А первый год аспирантуры уже прошел.
И тут один мой друг предлагает: давай я дам тебе тему по теории упругости. А для меня это совершенно новое направление. Получили благословение. Мне объяснили тему, я прихожу домой, беру лист бумаги, ручку и думаю: что же мне делать, непонятно даже, с чего начинать.
Вспомнил, как Гоголь, когда у него был творческий кризис, вставал за конторку, брал перо и писал: сегодня я должен писать, я должен сегодня писать. Постепенно у него появлялись нужные мысли. Так и я стал писать какие-то формулы.
На середине страницы вдруг у меня написалась формула, с помощью которой заданная мне задача решилась в одну строчку. Посмотрел другие, более сложные задачи, которые в университетских учебниках решаются на нескольких страницах. А у меня они тоже решались в одну строчку. Пошел к тому, кто мне эту тему дал, говорю: вот какая-то формула интересная получилась. Он посмотрел и говорит: «Ну, кандидатская готова».
— Выходит, написали кандидатскую за пять минут?
— Нет, конечно, потом ее нужно было обрабатывать, применять к новому типу заданий. Но эта формула была такая мощная, что сильно расширила класс решаемых задач.
Так чудом была написана моя кандидатская. Я всегда считал, что это за послушание. И еще я понял, что всякое новое научное знание является откровением и в этом смысле принципиально не отличается от православной веры.
— Основываясь на этом опыте, как вы определите значение духовника в жизни христианина, в том числе и в жизни священника?
— Мне кажется, здесь не может быть вопросов. Везде нужны учителя: и в школе, и в музыке, и в живописи. Тем более в духовной жизни. Это ведь даже более сложная материя, чем обычная специальность. Мне 80 лет, но я не могу сказать, что я не нуждаюсь в духовнике. Отец Павел (Троицкий) в течение десятков лет был моим духовным руководителем. Я спрашивал его подробно не только о том, как и что мне делать, но и задавал вопросы про своих духовных чад. А после его кончины я обращался к отцу Иоанну (Крестьянкину), к отцу Кириллу (Павлову). Послушание — это основа духовной жизни.
И кандидат наук может стать священником
— Как складывалась жизнь вашей семьи в условиях советского времени?
— Жизнь наша была, конечно, совершено нетипичной для того времени. Я родился в церковной семье. Мой дед, священник, был трижды арестован и умер в тюрьме. С раннего детства мама рассказывала мне о Боге, за что я ей бесконечно благодарен. Еще стоя в детской кроватке, я молился каждый вечер вместе с мамой. Я не помню себя без молитвы. У нас всегда висели иконы, хотя приходилось прятаться.
Мы жили в коммунальной квартире в одной комнате, по соседству — неверующие люди, даже чекисты. Доносы писали. Это было очень страшное время. Когда мне было шесть лет, родители объяснили мне, что никогда и нигде я не должен ничего рассказывать о том, как мы живем, иначе папу с мамой могут арестовать.
— А где вы в то время находили друзей, с которыми у вас было полное единомыслие?
— Их было немного. Например, с матушкой отца Бориса Левшенко, которая скончалась недавно, мы с пятилетнего возраста были дружны. Также с матушкой отца Валериана Кречетова: ее мама училась с моим отцом в университете в одной группе, они слушали лекции по философии еще у Ильина и Франка. С отцом Александром Салтыковым, моим двоюродным братом, мы дружим всю жизнь. С отцом Александром Щелкачевым тоже. Мы все друг друга знали, все жили в центре Москвы, ходили друг к другу в гости.
— А какой храм вы посещали в детстве?
— Мой первый приход, в который привела меня мама, — Иерусалимское подворье рядом с Гоголевским бульваром. Там был настоятелем отец Александр Скворцов. Замечательный священник! Он служил в благочинии моего деда и тоже провел годы в лагерях и ссылках и в тот момент был уже очень пожилым человеком. Он сразу завел меня в алтарь, поисповедовал первый раз, потом отвел к маме на клирос и сказал: «Он будет священником».
А потом я ходил в храм Илии Обыденного, туда ходили многие люди из маросейской духовной общины. Позже по благословению отца Павла (Троицкого), после смерти моего духовника, я пошел к отцу Всеволоду Шпиллеру в Николо-Кузнецкий храм. И много лет помогал в алтаре, стараясь не пропускать ни одной его службы.
— Каким был путь человека, решившего принять сан, в советское время?
— Это был очень сложный путь. Отец Всеволод как-то меня подозвал и спрашивает: «Хочешь быть диаконом?» Я говорю: «Нет». Он очень удивился: «Почему?» — «Потому что у меня нет голоса, какой из меня диакон». — «А священником быть хочешь?» Я говорю: «Хочу». — «Ну хорошо, — соглашается. — Будь священником».
А потом отец Всеволод мне говорит: «Вот раньше, при Патриархе Алексии I, я бы мог тебе помочь, а сейчас ничем помочь не могу. Я хоть тебя и благословляю, но даже не знаю, как ты сможешь стать священником».
Я ответил: «Раз есть благословение Божие, значит получится» — и стал искать способы поступить в семинарию, а это было возможно только для тех, кто работает в церкви.
Но ни в один храм никто меня не брал: ни сторожем, ни истопником, ни алтарником. Увидят в документах, что кандидат наук, и боятся неприятностей. И вот однажды отец Александр Куликов должен был говорить проповедь в Елоховском соборе (тогда было такое правило). Увидев там старосту Николая Семеновича Капчука, он спросил, не нужен ли в соборе алтарник. Николай Семенович не испугался моей кандидатской степени и взял меня в собор. А владыка Владимир (Сабодан), в то время бывший ректором МДАиС, дружил с Николаем Семеновичем и частенько приезжал в Елоховский собор.
И как-то раз владыка Владимир мне говорит: «Вот вы хотите в семинарию поступить, но это невозможно, кандидатов наук к нам не пропускают. Впрочем, есть один способ. Мы принимаем документы абитуриентов до 1 августа. Перед закрытием приемной кампании к нам приезжает чиновник из Совета по делам религий и все документы, которые мы получили, забирает на проверку. Но это — советский служащий, и он хочет в пять часов вечера, когда заканчивается рабочий день, уже быть свободным. Поэтому он уезжает в четыре часа. А мы целый час еще можем принимать документы у поступающих, потому что у нас рабочий день до пяти. И вот если вы придете в этот момент с документами, то ваши бумаги в Совет не попадут. Только потом сразу же уезжайте и дома не показывайтесь, пока вас не зачислят».
Я так все и сделал. Меня зачислили, а когда я приехал домой, почтовый ящик был забит повестками в военкомат.
Конверт от тайного благодетеля
— Вы проучились полный курс в семинарии и там рукоположились?
— Меня взяли сразу во второй класс. А у меня уже была семья, и жена с тремя детьми сидела в Москве без денег. Я учился на очном отделении и помочь им ничем не мог. И тут случилось еще одно чудо.
Как-то меня вызывают в инспекторскую за письмом. Открываю конверт — а в нем ровно моя месячная зарплата алтарника. И такие письма я получал в течение года каждый месяц, но так и не узнал, от кого приходили деньги, на которые моя семья смогла просуществовать целый год.
Весной говорю: «Мне же невозможно так долго учиться на очном отделении, надо рукополагаться и на приход идти».
И вот старший инспектор, отец Александр Тимофеев, который потом стал ректором и архиепископом, говорит, что вообще-то рукоположить они меня не могут, потому что все документы подаются в Патриархию, а оттуда они передаются в Совет по делам религий на проверку. Но есть идея.
На Страстную и на Пасху Патриархия закрывается, а в Академии не могут не совершать хиротонии, потому что целый поток выпускников нужно рукоположить до конца года. И документы этих семинаристов уже потом, задним числом отправляются. И если в это время будет хиротония, то получится обойти Совет по делам...
Так меня и рукоположили.
Уполномоченный очень рассердился и три месяца не разрешал рукополагать москвичей вообще. И первый москвич, которого рукоположили после меня, был отец Димитрий Смирнов.
Меня долго на приход не назначали, потом наконец мне вручили указ о назначении в храм в Коломенском, но перед этим меня вызвал уполномоченный и сказал примерно следующее: «У нас ни один человек, занимающий административную должность, даже директор завода, никто не имеет права выступить перед народом, если он не представит свою речь на проверку заранее. Это разрешается только священникам — с амвона говорить проповедь. Понимаете, какое вам доверие? Вот вы идите служите, а через месяц приходите ко мне и все-все расскажите про всех, про все. Так, как будто я сам побывал в храме. И я тогда вам дам регистрацию».
Я не пришел рассказывать «про всех, про все», и через пять месяцев меня выгнали из этого храма, я опять остался на улице. У меня уже было четверо маленьких детей.
Потом через какое-то достаточно долгое время вызывает меня отец Матфей Стаднюк и дает мне указ на Преображенку. Этот храм был «разгромлен» после отца Димитрия Дудко. Меня многие знали по Кузнецам, и со временем в храм стала приходить молодежь. Получалось, что на исповедь всегда стояла большая очередь. Это очень не нравилось властям. В конце концов меня из храма на Преображенке перевели в Вешняки.
— В Вешняках вы были уже сложившимся пастырем. Как мне рассказывали, вокруг вас там стали собираться многодетные семьи.
— Я не собирал специально многодетные семьи. Я просто всегда говорил всем, что если ты выбрал семейную жизнь, то нужно детей рожать столько, сколько Бог дает. Объяснял, что не должно быть «планирования рождаемости». Потихоньку храм наполнился многодетными семьями.
У нас образовался свой молодежный хор. Сначала постоянные прихожане приняли это в штыки и сильно скорбели: «Вместо наших бабушек своих каких-то ставит петь». Но молодежь так хорошо пела, что их очень скоро все полюбили. И этот клирос стал основой нашего певческого факультета. Ведь в девяностом году меня вдруг перевели в Кузнецы.
Крещение — это общецерковное торжество
— Наверное, главное ваше дело в Кузнецах — это создание общины. Что вы с высоты своего опыта и лет могли бы рассказать молодому настоятелю о том, как создать дружную общину?
— Вы знаете, я никогда никаких планов и проектов не строил. Все получалось естественно, само собой. Просто как стал священником, без конца исповедовал. Жажда покаяния была в людях огромная, и исповедовать приходилось по домам, по ночам, и это было бесконечно.
Люди приходили, ждали, сидели часами. Все это было тайно, по разным квартирам, потому что в храме исповедовать было нельзя. В результате мои так называемые духовные чада подружились между собой. Так и получилась община. Я старался чем мог помогать.
Организовали детский хор, который тоже в те годы занимался по квартирам, потому что за обучение детей Закону Божию давали сразу два года тюрьмы. Поэтому мы в одном и том же месте не рисковали петь больше одного раза, чтобы не подвести хозяев. Детский хор был замечательным, и мы даже выпустили пластинку с записями песен. Этот хор потом стал основой нашего клироса. А преподаватели, которые занимались с детьми, стали преподавать на факультете церковного пения.
— Как вы объединяете вокруг людей? Или они собирались десятилетиями?
— Я никак не объединяю, ничего не сделал, просто служу. Исповедую, стараюсь с любовью к людям относиться.
— Я как-то присутствовал у вас на венчании. В храме Николы в Кузнецах в тот момент было, по-моему, священников человек пятнадцать.
— У нас всегда так: когда кто-то из общины венчается, то все священники хотят поучаствовать. Мне кажется, в значительной степени такое торжественное венчание дает почувствовать, что такое православный брак, православная семья.
И крещение мы тоже совершаем неторопливо.
Помню, как мне приходилось крестить на Преображенке, это было ужасно: на кухне, между вешалкой и помойным ведром, по-быстрому, за десять минут. Я воспринимал это как вынужденный кошмар. Потом в Вешняках было более спокойно. Храм был побольше. Но там приходилось крестить за один раз по сто человек. Гвалт такой стоял, что когда читал последование — своего голоса не слышал. В купель погружать можно только детей, у нас было две купели. И вот макаешь, пока только можешь, потому что нужно сэкономить воду. И 12-летних три раза макаешь — вода уже грязная в купели. Потом уже, когда остаются человек тридцать взрослых, их уже в тазик ставишь и этой грязной водой поливаешь, лишь бы воды хватило. Вот такие времена были.
Когда меня перевели в Кузнецы, была уже перестройка, и первым делом мы возвели приходской дом, а в нем разместили домовый крестильный храм. Установили купель и написали объявление, что в нашем храме все требы совершаются бесплатно. Я думал, что не согласятся отцы: у нас ведь были и пожилые священники. Но я предложил, и они вдруг согласились. Мы написали объявление, поставили урну для пожертвований. Кто-то важный даже сказал, что Воробьев сошел с ума, потому что сразу было понятно, что экономика храма пострадает из-за этого решения.
Но после того, как мы это сделали, все изменилось. Когда к нам приходили люди креститься, мы теперь могли спросить их о серьезности намерений. И в ответ нам уже не могли сказать: «Деньги взяли — теперь делайте свое дело». Стали готовить людей к крещению: читать Евангелие, находить верующих восприемников, а потом вообще по благословению Патриарха Алексия стали служить крещальную Литургию. И крещение стало восприниматься совершенно иначе — как общецерковное торжество.
Борьба за теологию
— Очень многое из того, что вы делали в качестве ректора Свято-Тихоновского института, потом университета, было совершенно прорывным, новым. ПСТГУ во многом сформировал новое движение внутри Церкви. У вас была мечта создать институт?
— Знаете, отец Всеволод Шпиллер незадолго до своей смерти мне сказал: «Мы хотели создать в Кузнецах оазис, но время еще не пришло. Но скоро советская власть падет, и в Церковь пойдет молодежь. А кто ее будет встречать? У нас ее встречать некому».
Я ничего не проектировал, не планировал, но мысль такая была. Примерно в 1988 году отец Димитрий Смирнов приходит ко мне и говорит, что около его дома есть кинотеатр, где можно провести лекторий. Мы собрались с отцом Аркадием Шатовым, отцом Александром Салтыковым, написали какое-то объявление. Кинотеатр был набит битком. Мы читали короткие лекции. А потом пошли записки. Тысячи! Много часов отвечали на вопросы. А народ стоит и не отпускает.
После этого отец Димитрий пошел в другой кинотеатр, на Красную Пресню. И там мы повторили лекторий.
Вскоре договорились об аренде железнодорожного клуба на площади трех вокзалов. А это огромный клуб на тысячу человек. И там все битком! Позвали больше священников, отец Глеб Каледа к нам подключился. Составили программу, провели уже годовой лекторий: снова читали лекции, отвечали на вопросы. А весной подходят к нам слушатели и говорят: а что, продолжения не будет? Нельзя ли посерьезнее что-то спланировать? Так возникли катехизаторские курсы. Зачислили на них слушателей этих наших лекториев, поэтому в конце первого года у нас уже был первый выпуск. И они опять подходят: давайте институт сделаем! Посовещались, я пошел к Патриарху Алексию, и он согласился учредить наш институт.
— С этого момента и до сегодняшнего дня Свято-Тихоновский университет — это одно из ключевых образовательных учреждений.
— Сразу объявили набор на вечернее отделение. Пришли те, кого Академия не брала к себе учиться. Это был очень хороший набор: серьезные люди, семейные, уже работавшие, многие с высшим образованием. Состоявшиеся, целеустремленные, твердо выбравшие свой путь люди, из которых получились прекрасные священники.
— А признание теологии научной дисциплиной — это ведь тоже ваша заслуга?
— Мы последовательно боролись за то, чтобы вернуть права богословской науке, богословскому образованию. В Европе, в Америке, во всем мире теология признана научной дисциплиной, и только у нас Советская власть отказалась придать богословию научный статус. Сначала мы боролись за теологическое образование, но образования без науки ведь не существует. Наука необходима. Но богословские степени, которые присваивали духовые школы и наш институт, не признавались государством. Это было настоящей дискриминацией.
Крайне важно было, чтобы теология была не только включена в число образовательных специальностей, но чтобы она попала в перечень научных специальностей ВАКа (Высшая аттестационная комиссия при Министерстве науки и высшего образования Российской Федерации. — Примеч. ред.). Но тут мы встретили сокрушительное сопротивление академиков, официальных лиц, а также прессы. Буквально травля теологии началась.
Мы хлопотали и организовывали всякие комиссии по рассмотрению этого вопроса. Мне приходилось переходить из одной комиссии в другую. Комиссия работала, закрывалась, создавали другую. Эта тоже закрывалась, третья начинала работать. Но я давно понял, что отступать нельзя. Если воюешь, то нужно идти до конца. Нельзя сдаваться. Так у нас понемногу стали появляться сторонники в Администрации, в Думе. И с большими усилиями все получилось. Теперь у нас могут быть свои доктора, свои кандидаты, теология имеет все академические права и может развиваться.
Новомученики победили коммунизм
— Вы один из тех людей, которые сыграли исключительную роль в деле канонизации новомучеников. Ваша личная семейная история тоже на это повлияла. Как вам кажется, то, что мы имеем столько новомучеников, — это трагический эпизод нашей истории или предостережение, что все это может повториться?
— У меня есть уверенность, что Церковь стоит на крови мучеников: так было с первых веков, так было всегда. Любой подвиг — это мученичество в широком смысле слова. Но кровавое мученичество — это особое дело, конечно. Именно подвиг новомучеников стал той силой, которая противостояла мировому кризису веры. Потому что та революция, которая у нас свершилась, имеет мировой масштаб. Революций ведь было много: политическая, культурная, информационная, сексуальная. И не только у нас: во всем мире до сих пор продолжают сотрясаться основы человеческой жизни.
Движущей силой революций в основном является сила зла. Потому что революция всегда хочет все разрушить. Известный дьявольский принцип: то, что есть, — все до основания разрушить и построить свой неизвестно какой мир, про который всегда обещают, что он будет лучше, а он становится всегда хуже. И противостоять разрушению основ можно только подвигом.
Получилось, что Россия явилась передним краем на мировом поле боя добра со злом. И именно Православная Церковь должна была выстоять в этом бою. Наши мученики победили. Согласитесь, звучит потрясающе: «непобедимый» коммунизм, который охватил полмира, оказался побежденным именно мучениками, не кем-то еще.
Мы пережили перестройку, девяностые годы, колоссальный подъем веры, которому не было равных в истории. Я уверен, что без подвига мучеников этого просто не могло быть. Уверен, что все, что мы сейчас имеем доброго, хорошего, и все, что нам удалось построить, — не наша заслуга.
Епархиальный дом в Лиховом переулке, который стал главным зданием ПСТГУ, является прямым символом победы над злом и безверием. Отсюда вышло целое воинство новых мучеников. Их кровь стала семенем веры. Дом в Лиховом переулке совсем недавно был чудом восстановлен из руин, и теперь здесь снова кипит церковная жизнь, так, как и во всей Русской Церкви. Я думаю, что придет время, и снова потребуется мученичество. В этом мире без подвига ничего хорошего не сделаешь.
— Сейчас в епархиальном доме располагается богословский факультет ПСТГУ, и многие его выпускники выбирают путь священства. Какими должны быть современные пастыри, с вашей точки зрения?
— Пастырь должен быть человеком, который полностью отдает себя Христу и Церкви. Он должен жить этой любовью ко Христу. И должен быть жертвой. Должен сознательно себя отдавать на скорби, на трудности, даже до смерти. Тогда его служение будет плодотворным. Тогда благодать Божия будет с ним. Мы сильны тогда, когда с нами Бог. А без Бога мы ничего не значим, ничего сделать не можем. Поэтому священник, конечно, должен отдавать свое сердце Богу. Жить для Бога, не для себя.
* * *
Теология — это наука
Благодаря деятельности Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета и, в частности, его ректора протоиерея Владимира Воробьева, теология была признана в России научной специальностью и введена в общую систему российского образования. В феврале 2001 года Министерством образования РФ был утвержден стандарт по образовательному направлению Теология (бакалавриат и магистратура), получили лицензию и ввели направление «православная теология» (бакалавриат) восемь вузов России. Для обеспечения нормального учебного процесса в соответствии с приказом Министерства было образовано отделение по теологии Учебно-методического объединения классических университетов (УМО). 1 июня 2017 года в России впервые прошла защита диссертации по теологии. Кандидатскую степень по теологии получил декан богословского факультета ПСТГУ протоиерей Павел Хондзинский.
