Благовест весны небесной

Особое место в этом цикле занимают проповеди, произнесенные в подготовительные недели и позволяющие уяснить значение великопостного опыта как для духовной жизни, так и для исторического самосознания христианина в катастрофических испытаниях эпохи. Проповеди 1941–1943 годов, объединенные под общим названием «В преддверии Великого поста», передают трагический фон современности и настраивают на христианское устояние в «житейском море, кипящем от мирового пожара». Горечь изгнаннического чувства, щемящие воспоминания о том, как «на родине дальней, в прозрачности близящейся весны звучали нам протяжные кроткие звоны, звали в храм», выводят к расширительному пониманию изгнания как онтологического состояния поврежденной грехом души, отзывающейся на «великопостный зов».

Отклик на «благовест весны небесной», жажда единения со Христом открывают путь к, казалось, безвозвратно утраченному «детству души, хранящей память Эдема, которого лишилась». «Великопостное откровение о Боге и человеке» заключено, по Булгакову, в углубленном богомыслии, в переживании поста как «времени духовного делания сокровенного», пронизанного «не только печалью по Бозе, но и светлой радостью о Нем… детскостью души, обретающей открытые объятия Отчи».

В условиях потери привычных жизненных благ и ориентиров прибегающий к Церкви и вступающий на великопостное поприще подобен нищему, что «ценит последнюю лепту, которую еще имеет, притом не меньше, но, может быть, полнее и больше, нежели былые богатства».

Спасительное прохождение поста связывается Булгаковым не столько с внешними самоограничениями, сколько с «творческим вдохновением» от предстоящего обновления своего бытия: «Благодать поста, которая и ныне от нас не отнимается, дает нам ту прозрачность в духе, в которой мы видим себя во грехах своих, но вместо успокаивающего услаждения она хочет от нас мужественно страждущего сердца, в приятии своего креста, в следовании за Христом. Бог дает, каждому в свое время, ему нужное. Войдем же в силу Великого поста с покаянным самопознанием и творческим его вдохновением. Горé имеем сердца!»

В проповеди «О светлой печали. В преддверии Великого поста» звучит напоминание о сопряженности великопостного пути с приобщением к богослужебному опыту Церкви, с «духовным чувством различия времен церковных».

Печаль души от созерцания своей греховности осознается в нераздельной связи с торжеством Воскресения, с «благовестием Пасхи», что противоположно «духу уныния», который «лукаво нашептывает человеку, что весь он принадлежит греху и ничтожеству, вместе со всем миром»: «В такой осиянности проходится тягостный путь покаяния. Это есть путь веры – веры в Бога, в Его милосердие кающимся, и веры в человека, которому присуще богосыновство. И чем сильнее переживается первое, тем жизненнее ощущается второе. Посему покаяние не есть саморасслабление человека, его отречение от своих человеческих сил и призвания, но есть его укрепление в истинной человечности. К жизни, к деланию во имя Божие, к любви к человеку и к Божьему миру возвращается он с горных вершин, где дышал он хладным и чистым воздухом покаяния, к светлым подвигам и вдохновениям».

На экзегезе (толковании – прим.) библейских сюжетов и богослужебных образов подготовительных недель построены проповеди «Двери покаяния», «На реках Вавилонских» (1933), «Неделя о Страшном суде» (1925). Их сквозной побудительный мотив – призыв к трепетному и радостному предстоянию пред очами Божиими.

«Ве́дением» своего греха, трудом самопознания, самоукорения и покаяния, переживанием ниспосланной от Отца «радости прощения» возделывается почва для «благодатного цветения всех сил духовных» и освобождения «первозданного естества человека от искажений греха».

Церковное пение стихов 136-го псалма осмысляется отцом Сергием в автобиографическом ключе, в ассоциациях с текущей исторической действительностью. «Слова песни в изгнании» звучат как пронзительная, балансирующая на грани отчаяния исповедь нынешнего поколения изгнанников, которые из пропасти земного страдания обращают взор к желанному Небесному Граду: «Родина наша – святыня, место святого Града, созидаемого посреди стен Вавилона. Песнь эта есть одновременно плач об отечестве земном и отечестве небесном, – а мы лишены и того, и другого. Наш подвиг заключается в том, чтобы жить полнотой жизни русской и нашей веры и любви к Богу».

Притчей о Страшном суде «Господь открыл нам… тайну Своего смотрения о мире… поставляя нашу мысль пред Божьим прощением и Божьим судом, Божьим милосердием и Божьей правдою». Не сковывающее человеческую волю устрашение, но вдохновляющий призыв к «духовному бодрствованию», богопознанию, любви ко Христу через любовь к ближнему заключен в этом евангельском откровении о последних сроках земной истории: «Любовь к ближнему есть и любовь ко Христу, ее в Себе содержит. Единственным Ближним нам, к Которому относятся и могут относиться все дела любви и вся любовь, является Сам Господь Иисус Христос. И мы в человеке и через человека любим Самого Господа, того не ведая, и Ему, Творцу, впечатлеваем дела любви… В каждом человеке живет Христос, есть сила Христова, каждый человек… есть образ Божий, образ Христов, есть Сам живущий в нем Христос».

Богочеловеческая личность Христа выдвигается в центр великопостных проповедей отца Сергия. В проповедях на праздник Входа Господня в Иерусалим все внимание сосредоточено на Христе, явившем Себя на пороге вольной страсти «Царем кротким и спасающим» и вошедшем в Иерусалим отнюдь «не по образу завоевателей и насильников, но как победитель смерти… покоряющий сердца, возлюбленный и царствующий силой любви».

Различая «воспоминательный» и «совершительный» смыслы церковных праздников, Булгаков призывает увидеть в этом смиренном и победном шествовании навстречу крестной славе высокий образец пути всякого христианина, который сквозь земные привязанности прорывается к Божественному Царству: «Посему день праздника Входа Господня да явится нам источником радостной бодрости и христианской надежды… И чрез путь земной прошел Христос, и мы с Ним восходим к славе Его… Надо знать христианину, что не имеет пребывающего града земное царство, оно есть лишь прообраз и предварение, через него проторгается дух наш к Царствию Божию вечному. Господь вышел из града Своего воцарения, чтобы войти в него для страдания, для вечной победы, и зовет к тому же и верных. Любите землю родимую, любите царство отеческое, но чрез него устремляйтесь туда, куда ведет нас Господь, входящий днесь во святой град, к царствию вечному чрез Голгофу, к несению креста Своего».

Совершительное, надысторическое значение Тайной Вечери раскрывается в проповеди «Вечеря Агнца» (1941). Человеческое, проникнутое горько-радостным чувством измерение этого «прощального собрания друзей Христовых», Его «прощальной трапезы с человеками на земле» перерастает во вселенский масштаб, ибо в событии Вечери Господней, которое «является средоточием и Четыредесятницы, и Страстной седмицы, всего церковного года, и всей жизни человечества и всего мира», упраздняются пространственно-временные пределы, Сионская горница «ширится для всех в нее приходящих, и мы в ней ныне вмещаемся, духовно соприсутствуем вместе со святыми апостолами, хотя и после них. И нам дает Он Сам пречистыми руками Своими через руки священника Тело и Кровь Свою «во оставление грехов»... Горница Тайной Вечери, всех в себя вмещая, становится средоточием мира и всего творения… Тайная Вечеря, единожды совершенная Господом, продолжается и во все времена на всех алтарях и для всех приходящих с тою же силой, как и тогда совершилась… Наши земные события и потрясения, разрушения и восстановления, все земное ничтожно, бессильно и пусто пред даром Господним, преподанным и преподаваемым в смирении горницы Сионской. Так должны мы мыслить и чувствовать, пред лицом такого свершения себя ставить пред алтарем Господним».

Приближение к тайне Креста и распятия рождается в проповедях отца Сергия («Крестность жизни», «Распенше с ним два злодея…» и др.) из личного переживания того, что Христос «разделяет с нами наши человеческие судьбы», непреложно присутствует в продолжающейся после Его Вознесения земной истории, в судьбах отдельного человека и целых народов, для которых «наступают свои особые крестные времена и сроки», а потому «взятие креста… обусловлено самоотвержением в подчинении своего произволения воле Божией, в принятии своей судьбы как Божьего определения».

Образы распятых рядом со Христом разбойников заключают, по мысли Булгакова, извечные – то отдаляющие от Бога, то приближающие к Нему – поиски человеческой души. Перед лицом смерти они «вопрошают о том, что происходит, они спрашивают: есть ли Бог». Христос разделяет страдания этих людей, Он Сам «пришел в мир и с миром страдает и умирает… но Он же говорит: «Ныне же будешь со Мною в раи», – это ответ, что мир не создан для страданий, но для блаженства, к которому идет через крест. Ответ на мировую скорбь есть Сын Божий, висящий на кресте… Это не ответ, которого ищет рассудочное человеческое сознание, а это ответ, что Бог этого хочет и ведет нас к этому».

Весомой в великопостных проповедях отца Сергия Булгакова оказывается и богородичная тема. К лучшим образцам его гомилетических трудов могут быть отнесены проповеди на Благовещение 1929 и 1939 гг. в связи с совпадением этого праздника с Неделей Крестопоклонной и Великой Пятницей («Страстное Благовещение», «Благовещение и Гроб Господень»).

Вспоминая древний иконописный образ «Страстное Благовещение», отец Сергий размышляет о том, каким образом христианское сознание может совокупно вместить архангельский глас и крестопоклонение, «печаль Гроба Господня» и «радость Благовещения». В своем пророческом содержании «Благовещение было вестью о кресте Сына и о стоянии у него Богоматери, и на это дала она свое согласие Архангелу». В радости Девы Марии открывается перспектива крестного пути и проясняется сущность христианского приятия мира, когда «сила любви» становится «мерой жертвенности», радость же эта «не есть мирская радость, которая ищет человеческого услаждения и бежит скорби», но «радость Господня Гроба, из которого воссиявает свет воскресения».

В определенной мере проповедник становится художником, который запечатлевает образный мир праздника, воспринимаемый верующим сердцем помимо слов: «Небесная лазурь Благовещения покрывается темным одеянием Четыредесятницы и одевается в великую печаль Великого пятка. Лучи благовещенского утра пробиваются лишь через темные тучи. Это именно соответствует великой туче и тяжелым испытаниям нашего времени».

Образ Богородицы рисуется Булгаковым и в проповедях, произнесенных во время Чина Погребения Спасителя («Плач Богоматери. Слово в Великую пятницу», 1929; «Животе, како умираеши…», 1937). Строй и атмосфера этого богослужения, когда «в торжественной тишине совершается мистерия смерти Бога» и «от смертных судорог останавливалось сердце мира», передаются через восприятие людей, которые вырвались из мирской суеты и «принесли Ему свечу своей темной жизни», возложили «цветы от всей любви своей» и прикоснулись «со слезами сердца к Его ранам».

Молитвенно вникая в богослужебные тексты Великой субботы, Булгаков показывает, как через муки Матери весь человеческий род «у Гроба Господня прикасается к таинству смерти». Однако эта смерть «не сделалась торжеством небытия, а явилась победою жизни. Ее тьма озарена лучащимся светом, мертвое молчание исполнено полнозвучной тишины, ее скорбь погасла в сиянии Жизни во гробе. И воинство церковное преклоняется и торжествует торжество победившей, ибо до конца все отдавшей и все приявшей любви, оно теснится вокруг Богоматери. Она уже познала, в глубинах своего страдания, что пройдет единственный путь к последней победе Жизни над смертью».

Плач Богоматери прочувствован отцом Сергием как напряженная «беседа души с Богом», емкое отражение устремлений человечества, чающего превозмочь скорбь богооставленности, потому что в этом материнском сокрушении «есть… большее, чем просто страдание за любимого Сына, есть и недоумение, искушение, испытание веры. Церковь влагает в уста Богоматери свои недоумения, граничащие с желанием смерти, стало быть, унынием и отчаянием… Это не есть личная, но общая, всечеловеческая скорбь и недоумение, от праведного Иова до наших дней. Кому не суждено было в жизни стоять пред непостижимым и как будто бессмысленным и злобным началом, когда стынет душа и далеким становится Бог?»

Примечательно противопоставление гибельного отчаяния Иуды и просквоженной светом упования скорби Богородицы: «Недоумение и скорбь таит в себе разные возможности, оно на острие жизни и смерти. В одну сторону – отчаяние Иуды и равнодушие измены, в другую – победа, единственно возможная только на этом пути. В душе Девы совершилась эта победа – вдруг над отчаянием, высшей очевидности пред низшей, она услышала «в тайне» сказанное в сердце. Это была победа веры и послушание Отчей воле, явленные не только на кресте, но и у креста, в человеческом роде. И это путь всего человеческого рода, путь Церкви: сохранить веру в победу при внешнем уничижении, в истину – при внешней непонятности, в добро – при внешней силе зла, во тьме видеть свет, жить вопреки внешней очевидности».

Предстояние в «блаженстве скорби» у Гроба Господня понимается Булгаковым как опыт желанной, явленной Богородицей и женами мироносицами любви человека ко Христу, ибо «вера и ясновидение любви упреждают даже апостольское постижение» («У Гроба Господня», 1942).

На исходе великопостного пути в крестной скорби крепнет освобождающая, вырастающая из недр пережитого страдания сила пасхального ликования: «Сила нашей радости – не в благополучии, но в неблагополучии – она есть независимая поистине и свободная, как радость подвига, пасха на крови, рядом с Голгофой, выстраданная победа веры нашей» («О подвиге радости. В преддверии св. Пасхи», 1942).

Великопостные проповеди протоиерея Сергия Булгакова, насыщенные молитвенной интуицией и богословской рефлексией о событиях Священной истории, богослужебных текстах, отличаются стилевым многообразием и богатством образного ряда. В них творчески присутствует и выражает себя авторское «я», посреди многих катастроф размышляющее о собственном пути, о судьбах своего поколения, Русской Церкви, России и осознающее великопостный и пасхальный опыт в качестве сердцевины христианского миропонимания.

Священник Илия НИЧИПОРОВ

В основе материала – публикация журнала
«Московские епархиальные ведомости»