«Я крестил товарищей по детдому». Иеромонах Серафим (Чуковитов) — о сиротском детстве, церковной общине и храме

Голод был не единственной бедой. Воспитатели нередко били мальчиков.

— Одна, помню, говорила нам: «Вы уроды, деграданты и дебилы». Я несколько лет спустя после интерната звонил ей, поздравил с днем рождения, и сказал, что ей бы покаяться надо. Она в ответ: «Ты нехороший мальчик», и положила трубку. Мы тогда дурили, хотя делали это по-доброму. Но никогда ни над кем ни издевались и не матерились. Помню, вечером сядем с гитарой и «Де-е-етство, де-е-етство…», «Белые ро-о-озы», — вспоминает он.

Сегодня иеромонах Серафим — глава III Ленинск-Кузнецкого благочиния, а почти 30 лет назад, шестилетним ребенком, остался без родителей. Их лишили родительских прав, и маленького Сережу органы опеки отправили в интернат.  

Мы пьем чай на втором этаже храма Благовещения Пресвятой Богородицы. Пахнет сосной и церковными свечками. И если закрыть глаза, легко представить, что перед тобой не иеромонах Серафим, а Сережа Чуковитов — живой, озорной мальчишка. 

— 90-е годы, детские дома были все переполнены. Поэтому я сначала прожил достаточно долгое время в приюте, а потом, так как мест в детском доме не было, меня поместили в интернат для слабовидящих детей, — рассказывает о себе священник.. 

— Получается, со здоровьем это не связано?

— У меня была инвалидность по зрению, а потом ее не стало. Приехал я на комиссию, а мне говорят: «Ну что вы ездите к нам? Вам, священникам, денег не хватает?» И я больше там не появлялся. 

— Как вы, шестилетний, восприняли разлуку с семьей?

— Это трагедия. Мне было очень тяжело. Когда меня привезли в приют — по ночам слезы…  Вспоминать детство не очень хочется, поскольку оно не очень хорошее и не простое. И на помойках я жил и питался, и по подвалам. 

Когда я в приют попал, вот знаете, что хорошо было? Такие учреждения в то время только начали организовывать, и ни у кого не было опыта, как и что там надо делать. Поэтому для работы брали обычных воспитателей из детских домов. Эти люди были еще мягкие душой, столько любви, сколько давали они, не мог дать ни один детский дом. 

Приют находился в городе Тайга, из него меня перевели в Ленинск-Кузнецкий. Здесь уже сложнее было — иной педагогический состав, отношение порой просто ужасное. Недавно я крестил ребенка, крестным которого был мужчина, работавший там воспитателем. Для меня это таинство стало очень серьезным испытанием, поскольку об этом мужчине у меня очень плохие воспоминания. Этот человек вообще должен сидеть в тюрьме. 

И когда все воспоминания оживают, думаю: «Да, какая жизнь необычная».

— Ваших родителей действительно было за что лишать родительских прав?

— Да, но там тоже трагедия. В принципе, до определенного момента нормальная была семья. Мама работала экономистом на макаронной фабрике, папа — тоже. 

Причем он тоже был детдомовским, сложным человеком. Бил маму очень сильно, гулял. Ну и мама вместе с ним пила. Это были 90-е годы, период, когда семья сидела без зарплаты. Все как-то разладилось, их посадили в тюрьму. Но после того, как они вышли оттуда, я их не помню.

— Вы сами не хотели их видеть?

— Так жизнь сложилась. Они умерли, их похоронили как бездомных. Я потом нашел их могилу, благоустроил, как смог. 

«Не отпустите в Церковь — сбегу из приюта»

— Как вы пришли к Богу после того, что пережили?

— В Тайге в 1994-1995 году построили храм. И врач, работавшая в приюте (сейчас она монахиня, моя крестная), водила детей в него. Я как-то увязался с ними. 

Конечно, первую службу мне было очень тяжело стоять. Единственное, что мне понравилось — там давали яблоки и конфеты. 

В приюте ничего этого не было. Кормили хорошо, но очень скудно. Например,  давали нам кашу перловую. И на 80 человек туда добавляли одну маленькую упаковку сосисок из гуманитарной помощи. Перловку эту размажешь по тарелке, перевернешь ее — а каша даже не падает. 

Но все же о приюте у меня самые лучшие воспоминания. Мы до сих пор общается с ребятами, с воспитателями, встречаемся каждый год. Многих воспитателей уже нет в живых, кому-то уже за 80, но они все такие же хорошие, очень порядочные люди. 

— Они за вами тоже потянулись в церковь тогда, в 90-х?

— Ребята, когда видели, что я хожу в храм, надо мной смеялись, обижали, толкали, пихали. Прошло и время, и сейчас почти у всех благополучных ребят я крестил детей. Кого-то венчал, причащал. 

Тогда же ходил я один, потому что мне в церкви было интересно, а остальным — нет. И бабушки меня стали баловать, что тоже подкупило. Они давали конфеты, носочки шерстяные связали… 

Потом сменился директор приюта и меня перестали отпускать. Я начал убегать, поставил ультиматум: либо вы меня отпускаете в церковь, либо я убегаю в нее. А мне в ответ другой ультиматум: если будешь убегать — мы тебя в психушку посадим. И все же, в этом приюте работали прекрасные люди, с ними можно было договориться. Меня стали отпускать в храм. И даже если я немного запаздывал, я знал, что меня немного отругают, но потом вновь отпустят, потому что мне доверяли. Это очень важный момент.

— Как вы подошли к решению стать священником?

— В моей жизни были два человека, которые изменили ее. Это медик из приюта — Алла Борисовна, и священник Игорь Лаврик, он сейчас служит в Ставрополье. Он был мне как отец, хотя не сподвигал  рукополагаться в священники, но своим примером, любовью и участием привел меня к этому. 

Как-то я сказал своей крестной, что хочу в алтарь. Она договорилась с отцом Игорем. А когда мне сшили стихарь, я был на седьмом небе от счастья, что я чуть ли не батюшка! 

Потом меня перевели в интернат в Полысаево, это была большая трагедия. Я здесь никого не знал, и настоятель, отец Александр, меня в алтарь не взял. Я стал ездить в Ленинск-Кузнецкий монастырь, поступил в семинарию. 

Женился, но это не очень приятный момент моей жизни. Мы до сих пор общаемся с бывшей женой, но общение не складывается. Мне надо было слушать духовника, который советовал не торопиться. А я женился очень рано, в 18 лет. Как-то глупо все это произошло… 

Понимаете, я боялся мира. Вышел из детского дома — а там коллектив, общество. И нашел человека, чтобы не одному идти по жизни… 

Потом, я учился в кузбасской педакадемии на литфаке.

— Зачем?

— Надо было иметь диплом о высшем образовании. 

— Вам в жизни это пригодилось?

— Пока нет. Но я и не мыслю себя вне Церкви. Конечно, я пришел сюда не потому, что хорошо кормят или носочки теплые. Со временем я понял, что это моя жизнь. 

Церковь меня спасла от улицы. 90-е годы — сами помните, какие они были. Я и клей нюхал, и воровал. Но это было неосознанно. Люди церковные меня поставили на тот путь, по которому я сейчас иду. 

Я пришел в Церковь в 90-е годы, и можно сказать, видел ее становление в постсоветский период. Тогда была душевность, какая-то «домашность». К сожалению, таких людей  сейчас мало. Настоящих, добродетельных. Таких, которые могли бы стать примером. 

Сегодня мы очень часто живем в своем коконе и о людях рядом почти ничего не знаем. Боимся чужих проблем, боимся делиться, рассказывать о своем счастье. Но я очень обязан тем церковным людям, которые были в моей жизни: благодаря им, я стал тем, кто я сегодня есть. 

«В этой части города было только одно болото»

— Пять лет назад меня поставили на пустое заболоченное место, и сказали: «Вот тут построй церковь». Не было ни денег, ни спонсоров. И потом как-то само собой все образовалось, как раз не без помощи добрых людей.

— Как удалось построить такой красивый и необычный храм? 

— Мне помог финансово новокузнецкий бизнесмен Денис Молчанов. Мы с ним случайно познакомились. Вообще Денис Сергеевич избегает пиара на этой теме. И я ему благодарен, что мы не перешли на «ты». Он старше меня, и я не могу себе этого позволить, и он не считает нужным. Я его знаю как самого порядочного, доброго человека, который сделал много добра не только мне — помогал детскому хоспису в Новокузнецке долгое время, и таких историй много. 

— Храм необычный, кто разработал такой проект?

— Обычный он (улыбается). Это массив ангарской сосны. Проект был создан по аналогии с храмами деревянного зодчества, которые строят в Архангельске. Но они там ниже, и не из сосен. 

В храм Денис Сергеевич вложил всю душу и много денег, он не жалел ни копеечки. Проект полностью его. Меня он спрашивал: «Вам нравится?», я только поддерживал все, что он предлагал. Конечно, строить храм он предложил  не сразу, долго присматривался ко мне. 

В этой части города церквей вообще никогда не было, только одно болото. Это же выезд из города — 50 метров, и трасса. Были проведены огромные работы: отсыпали грунт, трамбовали. На строительство потребовался год. Еще полгода рубили сруб, он стоял в отстойке. Сейчас площадь храма — 150 квадратных метров. Он сделан полностью из бревен, где самое больше в диаметре — 60 сантиметров, самое маленькое — 48. Храм освящен и действует с 2017 года. 

«Дети сами приходят в храм»

— Мало храм построить, надо создать и сохранить в нем общину. Конечно, есть те, кто в любом случае придет — на Пасху, Рождество, еще какие-то праздники. Но если нет общины, то остальное время храм будет стоять пустым. А кому он нужен таким? 

Можно построить небольшую церковь, и там не будет пусто. А можно огромную, и туда никто не придет. Людям нужны не сами храмы как здания, а душевность. Они устают от суеты, напыщенности, ищут понимающего священника. Часто бывает, что придет человек в храм, ему поговорить надо, а священника нет, он уехал по делам. Завтра он не придет со своей проблемой, она к тому времени  забудется. 

Вот, к примеру, я крестил сегодня людей, и как-то сейчас грустно, печально, потому что им нужен только сам факт крещения. Они больше не придут. И начинаешь тогда думать, как их завлечь? Говорить о том, что надо регулярно ходить в храм, носить крест? Они и сами это знают. Важно, чтобы они понимали: храм — это то место, куда они могут прийти в любое время. Что это не какая-то организация, где нужно купить свечку или где скажут, что ты не туда сел. 

Был у меня такой момент: я приехал в Томск на прием к врачу и в штатском зашел в храм на литургию. После Евангелия приходит женщина с баулами и говорит: «Это мое место!» И все, я ушел, она меня выгнала оттуда. А ведь таких бабушек очень много! Они считают себя главными в храме! Или, как-то пришла к нам женщина в шортах. Я говорю: «Жарко, лето, а давайте мы вам юбочку сошьем?» Она улыбнулась, а потом пришла в юбке. И говорит мне: «Батюшка, видите, я все-таки пришла!» 

Нельзя ругать людей. Они замечательные, все понимают, и если чувствуют в тебе искренность, они все что угодно сделают. 

— Местные как отнеслись к строительству храма? 

— Очень хорошо! В воскресенье у нас прихожан около 100 (храм рассчитан на 200 человек). Для такого района это прекрасно. Едут со всего города, даже буквально с другого конца Ленинска-Кузнецкого. 

Еще не хватает здания воскресной школы, но я думаю, Господь пошлет. А пока ставим в храме два стола, и дети там занимаются. Здесь такой район, в котором живет очень много социально неблагополучных семей. У нас в приходе сложился хороший коллектив, который этими детьми занимается, да и мне не дает жить спокойно.

— Вы хотели бы жить спокойно?

— Уже нет! Хотя был период, когда я служил в монастыре, там шел огромный поток паломников, исповеди, и я так уставал, что сил не было. Я не видел результата. Был конвейер: человек пришел — исповедовался, за ним еще, и еще. А я не знал, как живут эти люди, не было обратной связи. 

Здесь же, в храме, я уже вижу, как развиваются и взрослые, и дети. И вот сейчас ребятишки пишут письма, где просят им подарить что-то нужное, мы с казначеем считаем, сколько денег есть в храме, чтобы им приобрести подарки. 

— Что дети просят? IPhone?

— Нет, дети не хотят IPhone. Может, хотят, но не просят. В основном — игрушки, а те, кто постарше — одежду, обувь. У наших детей, по-моему, и телефонов-то нет. Вообще, первой задачей для нас было их накормить. Хотя бы предложить им чай с конфетами.

— Но чтобы накормить, надо их привести в храм. Кто их сюда ведет?

— Идут сами! Здесь дети из многодетных семей, неблагополучных, нуждающиеся. Мы всем помогаем, хотя иногда бесконечное «Дай» утомляет. Вот ходит к нам женщина, каждый раз просит 300 рублей на дорогу. Я ей говорю: «Ты пол помой, мы тебе заплатим». А она не хочет: «Вы мне дайте, я потом верну», — и никогда не отдает. Раз, два, три… Мне не жалко, но это лукавство, и позиция «батюшка простит»  не очень хорошая. И таких людей много. Но я стараюсь жить в режиме «Просящему — дай», потому что мне в свое время давали очень много, и дают сейчас.