|
||||||||||||||
Александр Соколов: Иконопись – удел маргиналовАлександр Соколов скончался после тяжелой болезни 27 февраля 2015 года на 55-м году жизни. А фотоаппарат со вспышкой можно? – спрашивает у иконописца Александра Соколова моя восьмилетняя дочка, приготовившись снимать в его мастерской. «За отдельную плату», – шутливо отвечает мастер. Он вообще то и дело шутит, не позволяя перейти грань, за которой разговор о серьезных вещах может перейти в пафос, который часто это серьезное обесценивает. Смотрите фоторепортаж из мастерской Александра Соколова
Пусть цветут сто цветов– Я исповедую принцип председателя Мао: пусть цветут сто цветов. Выбирать, считаю, не стоит: дух дышит, где хочет, – отвечает художник на вопрос о том, какая иконописная манера ему ближе. – Знаменитый реставратор Адольф Овчинников как-то сказал: «Когда мы только начинали работать в реставрации, нам подавай только домонгольский период, а теперь извиняемся перед 18 веком». Настоящие образы встречаются в разные времена. Так же, как и некачественные. Я один раз видел икону, написанную Феофаном Затворником, – это кошмар, отсутствие вкуса! Поражает контраст между его высоким духовно-аскетическим опытом в литературе, в его жизни, и художественной нечуткостью в иконописи. – Все ругают копирование образцов. А как писать? Как найти путь, чтобы не уйти только в «реализацию я», либо – безличное копирование? – Думаю, что лучше, конечно, человеку сидеть и копировать иконы и зарабатывать деньги, чем писать противоположного свойства предметы. Все-таки это как-то приобщает к Церкви. По большому же счету тиражирование, копирование – это очень плохо, поскольку снижает и уровень требований к иконе, и искажает ее понимание. И вообще, главная беда современного церковного искусства – невзыскательный вкус заказчиков, потребителей. Им главное – размер, сюжет. От иконы никто не ждет того, чтобы она была Божественным образом. Редких настоящих ценителей – священников, епископов – можно по пальцам перечесть, а потому они не могут оказывать серьезное воздействие на печальную ситуацию. – Маргиналов – в каком смысле? – Церковное искусство, с одной стороны – элитарное: по определению, человек должен много знать и понимать. С другой стороны – маргинальное. Это удел тех, кто точно не будет «хозяином жизни». При этом церковное искусство открыто всем, но не всем нужно. – Как же иконописцу не стать «штамповщиком? – Образовываться. Читать книжки. И стараться как можно меньше делать и поступков, и икон – неосознанно. Как говорил мой очень хороший друг, церковный ювелир Марк Лозинский: «Люди живут и умирают, не приходя в сознание». Когда я решил, что мне надо креститься, наш друг семьи, философ, исследователь античной философии, позвал меня к себе. После серьезной беседы он сказал: «Ну ладно, крестись!» На мое насмешливое «спасибо» заметил: «Не смейся. Понимаешь, ситуация бывает такая, что люди, приходящие в Церковь, думают, что они купили билет и сели в поезд, а дальше можно быть спокойным, что до конечной станции тебя довезут. Такая установка неприемлема». Божественная гармония– Когда Вы первый раз сознательно увидели икону? – Мне было лет 14-15, я учился в Московской средней художественной школе при Академии художеств. Она тогда находилась в Лаврушинском переулке, напротив Третьяковской галереи. Помню свои ощущения, когда входил в зал, где висел Звенигородский Спас Рублева: мурашки по телу. Безо всякой экзальтации, на которую, наверное, не способен совсем, я чувствовал свет, исходивший от иконы и воспринимал ее именно как Явление. А незадолго до этой встречи я прочел Библию – по порядку – сначала Ветхий Завет, потом – Новый. Библию, напечатанную на тонкой папиросной бумаге, привезла из-за границы тетя. А в 16 лет – крестился. Была, видимо, юношеская тоска, необходимость понять смысл жизни. Причем в острой форме: если нет смысла, то зачем жить? Это происходило не только со мной: что-то было в атмосфере, заставляющее людей искать выход из совершенно бессмысленной действительности. Потом я много встречал людей моего поколения (мне 52 года), которые в это время пришли в Церковь. Крестившись, я стал задумываться о том, что надо бы попытаться написать икону. Но до окончания школы не успел. Потом пошел в армию, а точнее, во флот. В ноябре 1980-го демобилизовался и сразу же женился. А в декабре написал первую икону (доску для нее заготовил еще на службе). Это был список иконы святой Параскевы из Покровского собора на Рогожском кладбище. Икона не сохранилась, зато вторая – «Не рыдай, Мене, Мати» – хранится у нас дома. – Что для Вас иконопись? – Сначала было ощущение от встречи с иконой. Хотелось знать больше, понять. До осмысления, что такое икона, было еще далеко. Только в процессе работы, спустя какое-то время, я стал думать, как иконопись внутренне связана с жизнью Церкви, с христианской философией. И вот только теперь мое понимание, что такое икона и для чего она, только-только начало формироваться. Первое чувство, когда только начинал, было юношески-примитивным: я думал, что своим талантом мог бы послужить Церкви и людям. А потом появилось понимание совершенно другое, что это не служение Церкви и людям, а просто – путь. Аскетическая практика. Человек может заниматься формированием своей собственной души, выполняя какое-то делание. Не хочу никого обижать, но часто люди, занимающиеся иконописью, производят предметы культа. С благородной целью – украсить храм, дать людям средство для молитвы и, что тоже достойно, на мой взгляд, заработать денег себе на жизнь. Но в идеале, это все должно быть второстепенным. А главная цель – формирование собственной души. Если человек занимается церковным искусством, он настраивается на Божественную гармонию. Учителя– Где учились и у кого? – Главный учитель – мой духовник и духовник супруги Марии Вишняк отец Анатолий Яковин, который служил в деревне Пятница Владимирской области. Он погиб десять лет назад. Для меня, как и для многих иконописцев, он был знатоком номер один в области древнерусского церковного искусства, понимал и ценил его. Причем сам отец Анатолий не был художником. Но он так обустроил свой деревянный храм (построенный, кстати, в 1925 году, в момент гонений на Церковь), что для меня это сейчас – эталон внутреннего убранства церкви. Там работали многие современные иконописцы. В том числе и я имел такую счастливую возможность. Отец Анатолий мне всячески помогал, поддерживал. Когда мы с женой только поженились, у нас ничего не было: ни жилья, ни денег, ни работы. И отец Анатолий давал мне работу – писать списки с икон – причем обязательно интересную, творческую,чтобы думать о том, что ты делаешь, понимать. В обучении технике мне в свое время очень помог человек, ныне покойный, иконописец Борис Андреев. С ним меня познакомила тетя, та самая, что привезла мне Библию… Тетя вообще в моей жизни сыграла большую роль. Она меня когда-то в художественную школу отвела, а потом, когда я решил креститься, проконтролировала, чтобы все было сознательно и осознанно. Хотя сама еще была тогда некрещенная. Борис Андреев был в Художественном научно-реставрационном центре имени академика И.Э. Грабаря реставратором и полуподпольно писал иконы. В те годы еще существовала статья в УК «Производство предметов культа» (4 года с конфискацией имущества), оставшаяся от 20-х годов, хотя на практике в 70-80-е годы она не применялась. Я тоже начал работать в центре Грабаря. Сначала, месяц, агентом по снабжению, а затем – в библиотеке, хранителем музейных экспонатов. Помогал организовывать выставки, нечто вроде «Плакаты первых пятилеток». Главное, у меня была возможность пользоваться библиотекой центра Грабаря, где было много интересных материалов, в том числе даже не опубликованных, в машинописном виде, переводы книг по технике средневекового искусства, по иконописи. В центре Грабаря работал и работает Адольф Овчинников, разработавший доскональную и правильную технологию иконописи. Он еще в то время большое внимание уделял и тому, что в сакральном искусстве всем технологичным процессам необходимо придавать особый смысл. Год я проработал в центре Грабаря, потом поступил в Строгановку, где меня учили реставрации, технологии, копированию. С благодарностью вспоминаю замечательного педагога-технолога, художника-монументалиста Александра Александровича Комарова, автора грамотного учебника по монументальной живописи. Два года учебы дали мне очень-очень много. Можно было продолжать учиться и дальше, но в 1983 году Церкви вернули Свято-Данилов монастырь, его начали восстанавливать и туда Патриархом был направлен знаменитый иконописец отец Зинон (Теодор). И я год проработал с ним в Свято-Даниловом монастыре. – Если брать учителей в жизненном, духовном плане, кого назовете? – Опять же – отца Анатолия. После его смерти мы, особенно моя жена, стали тесно общаться с митрополитом Антонием Сурожским (Блюмом). Она писала его портрет – единственный прижизненный. Он тогда уже был немощен, перестал сам приезжать в Россию, и мы несколько раз всей семьей, с детьми, отправлялись к нему. Что он важного говорил людям, есть в его книжках. Хотя, на самом деле, он ни одной не написал. Все его издания – с диктофона записанные беседы. Когда ему однажды кто-то принес на подпись книгу, он сказал: «Представляете, я понятия не имею о том, что в этой книге». Владыка не раз говорил: «Я не могу отвечать за все, что написано в этих книгах». А в одной беседе с нами он произнес: «Имейте в виду: то, что я сейчас скажу, не нужно разносить дальше. Это мое мнение, которое может быть для кого-то соблазнительным». И высказался по богословскому вопросу. Также лет шесть я каждый год ездил в Америку, к протоиерею Виктору Потапову, настоятелю кафедрального собора св. Иоанна Крестителя в Вашингтоне, который почти 30 лет вел православные передачи на «Голосе Америки». Когда мы с женой впервые увидели отца Виктора, услышали первые произнесенные им фразы, мы ахнули: он оказался удивительно похожим на отца Анатолия! Его храм к моменту нашего знакомства был настолько ухожен, что трудно было придумать, что еще там можно сделать. В результате я сделал мозаики на фасадах храма, мозаики и росписи в часовню на приходском кладбище. Сейчас он остается духовно близким для нас человеком. К сожалению, видимся мы редко. Больше, чем чудо– Вы автор чтимой иконы «Неупиваемая Чаша», которая находится в Высоцком монастыре в подмосковном Серпухове. Что такое чудотворная икона? – Это таинственное и необъяснимое присутствие Божественной силы, которая проявляет себя в ответ на какие-то надежды, чаяния, просьбы людей. Как это происходит – сказать не могу. Чудо – это не феномен, то есть не нечто необъяснимое с научной точки зрения. Чудо – то, что оказывает воздействие на душу, а естественным путем или сверхъестественным, не так важно. Если все проходит без каких-то последствий для человеческих душ, остается только пожать плечами и констатировать: «Ну, вот был случай». Для человека, который участвует в таинствах Церкви, чудеса обычны. Если мы верим в чудо, что хлеб и вино превращаются в Плоть и Кровь Бога, верим, что через Причастие сами приобщаемся к Вечной Жизни, – это гораздо больше, чем исцеление какой-нибудь физической немощи. – Ответственность есть, что написали чудотворную икону? – Стыдно, что сам икону написал, а выпить иногда в хорошей компании не прочь, – со смехом отвечает художник. – А если серьезно – да, ответственность увеличивается, но не из-за конкретной иконы, а из-за возраста, осознания того, что с каждым годом времени остается меньше. Как-то, когда еще жив был мой духовник, я раздумывал, согласиться мне или не согласиться на один заказ, выполняя который я бы делал не совсем то, что мне хотелось. На что отец Анатолий мне сказал: «Тебе сколько лет-то? (а мне было за 40). Зачем тратить время на то, что тебе не хочется делать?» Для меня ответственность больше вот в этом: стараться не делать то, что не по совести… Любимое– Любимые иконы, образы, которые предпочитаете писать, у Вас есть? – Мне нравится иконография иконы Корсунской Божией Матери, и так сложилось, что я несколько раз писал ее. Очень много раз писал Нерукотворный Образ. Но это протоикона, поэтому имеет смысл вновь и вновь возвращаться к ней – чтобы увидеть самого себя, куда ты пришел или не пришел. Постоянно пишу святителя Николая. Он всегда узнаваем и его интересно писать. Не очень люблю изображать святых, не имея хорошего образца, если есть только абстрактный лик, непонятно, как святой выглядел и мало информации, мало сведений… Получается, что создаешь условное изображение. Гораздо интереснее писать святого, память о котором сохранилась и бережно передается, или есть фотографии. Я не раз писал по фотографиям святого Иоанна Кронштадтского, новомучеников. Для меня важно передать индивидуальные черты святых, освященные Божественным светом. – Что интереснее – монументальная церковная живопись или иконопись? – Я люблю делать все, и особенно то, что не умею. Часто берусь за то, что никогда не пробовал, – из такого спортивного интереса. Это дает мне силы, вдохновение. Хотя я могу смиренно и бесконечно повторять и повторять привычную работу, как музыкант, бесконечное число раз играющий произведения Баха или Моцарта. Это здорово. А бывает, надо сделать что-то новое, например, расписать стену. Хотя сейчас это и физически уже тяжело и требует воли: надо себя понуждать, рано вставать, много работать. Нужна дисциплина и взаимодействие с людьми. Руководить росписью, расписывать в команде – отдельная тяжелая профессия. Потому сейчас я расписываю один – храм Казанской Божией Матери в подмосковной деревне Пучково. Есть много вещей, которые я люблю делать: резать по дереву, по камню… Очень люблю эллинское и египетское искусство. И не будь я иконописец, затеял бы какую-нибудь веселую роспись… – Чем процесс написания иконы отличается от процесса написания картины? – Процесс иконописи регламентирован. Через каждое действие, через повторение каких-то формул, символов человек приобщается к тому, что он делает. В идеале работа иконописца должна быть осмысленным служением, причем смыслом наполняется каждый шаг, начиная с выбора материала. У меня есть опыт, когда я из бревна вырубал доску, готовил и писал икону. Все имеет значение, в том числе и приготовление краски: собирание материалов, растирание. Просто купить краску в банке – другое. Упускаешь в этом случае очень много полезного для души. Много важного содержится в самом технологическом процессе. У отца Павла Флоренского описано символическое значения каждого результата работы иконописца. Материальное делание с духовным очень связаны. В реальности все, о чем я говорю, получается осуществлять лишь частично. Два художника в доме– Два художника в семье: с супругой критикуете друг друга, советуетесь? – Мне требуется поддержка, и я советуюсь со всеми: с детьми, с женой, со знакомыми, как понимающими, так и не понимающими. Ведь я работаю для людей, и мне необходим такой универсальный взгляд. И по природе я конформист, способен к компромиссу. А жена, она – творит, ей замечания лучше не делать. Да и нет смысла: она самовыражается, какие тут могут быть замечания? Так что творческих споров у нас не возникает: я пишу свое, жена – свое. Ну, еще я ношу ей этюдник, готовлю дощечки (она любит на дощечках писать). И делаю все рамы для ее картин. – День начинается с мастерской? – Утром я обычно на объекте, затем еду в мастерскую, где мы как раз работаем с женой. Вечером обычно смотрим вместе кино. Так происходит последние лет пять. Раньше ни телевизора не было, ни видео. Потом у всех детей появились компьютеры, и мы решили себе купить dvd. А выросли дети без телевизора. Но не потому, что им категорически запрещалось! Они могли сходить к соседям, посмотреть что-то по своему выбору. Мы и сами ходили к соседям иногда смотреть телевизор. Просто иметь его дома невозможно: насилие над личностью, поскольку он буквально «затягивает», причем всякой ерундой. – Дети – не художники? – Старшая дочка закончила истфак МГУ, вышла замуж за скульптора, который занимается резьбой иконостасов, и помогает ему. Она может и золотить, и рисовать. Но у нее трое маленьких детей… Другая дочка по образованию – дизайнер одежды. Тоже умеет золотить. Вот сейчас мне золотит для храма – подрабатывает. Сын Ваня может все – лепить, рисовать, но он лепит котлеты. Он – повар. Жена как-то попросила: «Вань, свари борщ, ты же повар». На что последовал ответ: «Нет, не буду. Повар – это не то, что вы думаете!» Младший сын тоже подрабатывает у меня в мастерской, но он компьютерщик и видит себя в этом. Я считаю, что мы много чего неправильного допустили в их воспитании. Но то, что они сами себе выбрали путь и сами идут по нему, – это нормально. – Дети выросли и не перестали ходить в храм? – Они ходят в храм, но для них это не то, что для нас. То, что не куплено дорогой ценой, обычно не ценится. А они с самого детства в церковной жизни, для них все естественно, спокойно, просто, без откровений. Думаю, что у каждого еще впереди настоящее открытие Бога. – Как успевали уделять время и работе, и детям, когда они были маленькие? В этот момент в дверях появляется сын Иван. – Вань, ответь, как мы вас воспитывали? – – У меня встречный вопрос – семья не мешала творчеству? – спрашивает Иван. – Мешала, – смеясь, говорит Александр Михайлович. – Все время… – Нас же четверо, – продолжает Иван. – Можно сказать, что родители жили отдельно от нас – в мастерской, возвращаясь лишь ночевать. А дети дома. Ты меня один раз в школу привел – в первом классе. – Сколько раз я приходил на родительское собрание, – вспоминает художник, – и не мог класс найти. И решил больше не ходить. Ваня сам решает все свои проблемы с детства. Вот сейчас за несколько дней ему нужно оплатить обучение в институте. – Как насчет большой семьи и проблемы с самореализацией: часто приходилось делать что-то для заработка? – У меня кризис среднего возраста, который продолжается вот уже 10 лет. Я очень хочу завязать с этими заказными работами и сделать что-нибудь для себя. То, что мне хочется. Но пока получается только эпизодически. Дети не совсем независимы. Только с этого года они перестали просто так получать деньги. Так что никогда не было свободы делать то, что хочешь. Мне есть, куда рваться, о чем мечтать. – Возникают ситуации, когда кажется, что все идет не так, как надо, опускаются руки, состояние близкое к депрессивному? – Не было лет с 16. Да и тогда – только после активных дружеских посиделок. На самом деле я счастливый человек, у меня чудесная жена, без которой себя не мыслю. Мы с ней – одно целое. Бывает, конечно, можем поругаться. Она у меня казачка, выросшая на Кавказе, с соответствующим темпераментом. Какая уж тут депрессия! Подготовила Оксана Головко
Образование и Православие / Источник - https://www.pra... |
||||||||||||||
|
||||||||||||||
|
Всего голосов: 0 | |||||||||||||
Версия для печати | Просмотров: 1047 |