Господь говорит о бесчувственных иудеях, что на суд с ними восстанет царица Южная, то есть душа, чуждая истинной веры и традиции, но желавшая и чаявшая прикоснуться к Истине. Вот так же кажется иногда, что на суд с нами, нерадивыми христианами, восстанут некоторые иноверцы, больше нас явившие чуткость и благоговение к красоте и высоте Православия.
***
В четверг первой седмицы Великого поста довелось мне в больнице исповедовать и причастить четырех бабушек. Они готовились как могли, читали накануне молитвы, и вот утром перед завтраком мы все собрались в одной палате. Побеседовали о жизни христианской, помолились и – с Богом. Благо что персонал больничный относится к нашим встречам с пониманием, и сестрички, нянечки, заглядывая время от времени в палату – кто с таблетками, кто со сменой белья, кто с тарелками, – ойкали и спешили ретироваться, хотя не они, а я был у них в гостях. Мне даже немного было неловко. Ну да ладно… Исповедовались бабушки наши, причастились все – радостные такие, сияющие; я с ними раскланялся и веселыми ногами совсем уж собрался двигаться дальше, как Володя, мой бессменный помощник по больничным делам, а по совместительству штатный электрик, попросил меня подойти с ним к нашей часовенке, чтобы решить один текущий вопрос.
Эта часовенка (или молельная комната), которую нам любезно выделила администрация пару лет назад, располагалась здесь же на этаже. Володя установил там кушетку, стол, я принес иконы, подсвечник, на стену водрузили полку, книжек туда наставили православных, и теперь время от времени мы собираемся здесь и служим молебен о здравии и заупокойную литию. Участвуют в этих молебнах и больные, кто может ходить или передвигаться на коляске, и персонал, кто свободен. А поскольку первый молебен, который мы отслужили в Почтовской больнице, выпал у нас на день памяти преподобного Сергия Радонежского, то мы решили часовенку нашу назвать в честь этого великого угодника Божия.
Итак, Володя подвел меня к двери нашей часовенки, чтобы показать распятие, которое он поместил на двери, и посоветоваться насчет таблички: как лучше написать – молельная комната или часовня, и добавлять ли имя преподобного. И вот когда мы еще шли по коридору, встретился нам почтенного вида согбенный старик с палочкой, в простой домашней одежде – видимо, один из больных. Я ему кивнул приветственно, потому что и он как-то так доброжелательно посмотрел, что нельзя было не кивнуть. И он поприветствовал меня легким почтительным полупоклоном, хоть мы и не были с ним знакомы.
Итак, мы с Володей обсуждаем возможную надпись на табличке, а дедушка этот подошел ближе и стоит в сторонке, очевидно желая что-то спросить. И действительно, когда мы закончили разговор с Володей, дедушка обратился ко мне.
– Батюшка, я сам мусульманин, но у меня были друзья… – он помолчал немного, – настоящие, добрые друзья. И все они были христиане. А сейчас уже умерли… И вот я хочу спросить: могу ли я за них помолиться? В храме я могу поставить за них свечку или нет?.. Понимаете, я уже почти никуда не хожу, а когда обращаюсь к соседям – вроде бы христианам, прошу, чтобы они помолились за них, помянули в храме, они отнекиваются, говорят, что в храм не ходят. Вот и получается, что некому за моих друзей помолиться как положено, в церкви.
Мне подумалось, что люди эти усопшие крещены, а стало быть, можно за них помолиться в храме, а если некому это сделать, кроме мусульманина, и если это для него так важно – почему нет? И я сказал, что он может заходить в храм и возжигать свечи о своих почивших друзьях.
Для старика татарина очень важна была эта возможность церковно помянуть усопших друзей-христиан
– Да? Вот как хорошо! – обрадовался старик. Было видно, как для него важен этот ответ. Как драгоценна сама возможность церковно, «по чину» поминать усопших друзей.
Но тут у меня появилась еще одна мысль. Я предложил:
– А давайте я сейчас их имена запишу и тоже буду за них молиться. Они ведь православные, точно?
– Точно-точно, батюшка!
Мы подошли к столику в фойе, и я записал имена усопших: Анатолий, Василий, Михаил и Владимир.
Старик был заметно растроган и всё благодарил, а мне хотелось еще поговорить с ним, но меня уже ждали другие дела, а главное… знаете, самонадеянно думать, что ты вот так сразу сможешь «переубедить» человека, и, может быть, иногда бывает полезнее и своевременнее благое молчание. Я, правда, стал предлагать встретиться еще, но старик ответил:
– Да нет, батюшка, я сегодня уже выписываюсь… Спасибо вам за всё. Да благословит вас Господь!
– А как ваше имя? – спросил я у него напоследок.
– Узер, – ответил старик.
С тем мы и расстались, необъяснимо за несколько минут ставшие ближе общей памятью об ушедших в иной мир и неведомых мне, но уже не чужих православных братьях…
Я шел и молился за этого татарина, чтобы Господь привел его к истинной вере. И вместе с тем, изумляясь его духовному благородству и чуткости, я огорчался и скорбел душой о равнодушии к собственной вере многих моих соплеменников.
И тут мне припомнилась другая история, похожая на первую, произошедшая год назад. Я даже записал ее тогда, но так и забросил «в черновике», пока она уж явственно сама не попросилась «на люди».
Итак, прошлой зимой мне позвонили, как это обычно бывает, и попросили отпеть раба Божиего Виктора – крещенного, пожилого, умершего после долгой болезни. Ну, добро. Договорились встретиться возле храма в поселке. Но живу я в Симферополе, и мне до храма еще добраться надо. А зима у нас в прошлом году выдалась не по-крымски суровая и снежная. И я на машине не смог даже выехать со двора – пробуксовал, «проюзил» минут двадцать, но только время потратил и на автобус опоздал, так что пришлось созваниваться, извиняться и как-то согласовывать свои действия. Словом, я добрался до автостанции пешком, доехал на автобусе до поселка, а возле храма меня уже ждали.
И вот сажусь я в машину и вдруг понимаю, что за мной приехал татарин. Зовут его Ахмет, молодой парень.
– Мы в принципе не спешим, – говорит он мне, – так что не переживайте. Но у вас ведь как… до заката надо успеть похоронить?
Я насторожился. Отвечаю:
– У нас такого правила нет.
А потом уточняю осторожно:
– Но Виктор-то православный был?
– Да, православный. Очень хороший, добрый дедушка, он мне как родной был… Я ведь почему это всё и делаю, ну, вас вот вызвал, прошу отпеть? Потому что он сам перед смертью меня об этом просил, и я хочу всё сделать как надо, чтобы душа его там спокойна была.
– А других родственников у него нет? – спрашиваю я.
– Как нет! Есть. И жена, и дочка… вот сын был, но он умер лет шесть назад.
– А жена и дочка русские?
– Да, русские.
– Так почему же они не озаботились дедушку отпеть?..
– Не знаю, – пожимает плечами Ахмет, – да я и не спрашивал, если честно. Он меня лично попросил перед смертью, вот я и хочу всё, что нужно, сделать. Из мужчин в его кружении вроде как я только один и остался…
Ладно, думаю, дивны дела Твои, Господи!
Приехали в Приятное Свидание. Всё как обычно: сельская улица, ворота нараспашку, возле ворот несколько машин, мужички стоят, курят, разговаривают… К слову, меня всегда этот «формат» удивлял своей бессмысленной неколебимостью. Вот умер человек, близкий или просто добрый знакомый. Ну, казалось бы, зайди в дом, помолись, воздохни Богу от сердца, хоть лоб перекрести. Нет, мужики толпятся все во дворе, гутарят «за жизнь», но в дом не идут, и это не переменишь никакими словами и уговорами. Так заведено, и ты не сдвинешь эту традицию дурную ничем. Вот уж, воистину, загадочна русская душа…
Захожу в дом. Комната, гроб с покойным посередине, несколько старушек вокруг… И на общем фоне выделяется один человек – а именно благодушный и умиленный… татарин старик. Что татарин, видно сразу: и по говору, и по возгласам некоторым – как можно догадаться, «божественным» – на своем языке. И вот этот старик как-то так душевно и просто, сердечно заговаривает то с одним, то с другим из присутствующих, что становится понятно: человек он простой и добрый. И говорит он немного, в меру… в общем, видно, что не какой-нибудь местный балагур и пустомеля. Нет. Но вот такой задушевный человек.
Начинаю готовиться к отпеванию, а старик не уходит. Напротив, он со всей серьезностью и вниманием собрался участвовать в обряде отпевания. И именно эта серьезность и это внимание особенно выделяли его на фоне привычно-унылого и рассеянного отношения всех остальных. Прямо вот в глаза бросалось это отличие, честное слово.
Я всё приготовил и несколько слов сказал о том, что мы, христиане, надеемся на милость Божию, знаем, что человек, умирая, не прекращает своего существования, а переходит в иную жизнь, где должны мы встретиться с Богом и дать Ему ответ о своей земной жизни. И старик этот внимательно слушает, а в конце громко говорит «Аминь!» и добавляет:
– Спасибо тебе, добрый человек… от души спасибо: так ты хорошо всё сказал!
Я удивился опять же, потому что, в общем-то, я говорил о самых обычных и очевидных для христианина вещах, но больше всего эти простые слова, по-видимому, задели и коснулись сердца старика татарина.
Потом я попросил всех молиться о прощении грехов новопреставленного Виктора и о даровании ему Царствия Небесного. Сказал: «Я буду молиться словами церковных молитв, а вы уж как можете, в сердце своем, от души». И начал отпевание.
Русские слушали рассеянно, а этот мусульманин сердцем хотел поучаствовать в «божественном деле»
И этот старик, вероятно, совершенно не понимая, что такое отпевание, сам обряд, этика церковная… как надо себя вести в присутствии священника… ничего этого не зная, но сердцем желая как-то поучаствовать в «божественном деле», всю службу стоял и время от времени повторял громко: «Аминь!» – или даже какие-то восклицания на татарском произносил, но главное, он восклицал это всё сознательно – слушая то, что я произношу, и отвечая на содержание сказанных или пропетых слов… так что и я сам невольно должен был еще более внимательно вслушиваться в смысл произносимого.
А после заупокойной «разрешительной молитвы», во время последней ектении этот старик татарин вдруг и вовсе пришел в такое умиление, что, повторяя это свое неизменное «аминь!» и что-то еще бормоча на своем татарском, вдруг расплакался, и видно было, что плачет он от любви к покойному, и от умиления, и еще от чего-то такого, что, может быть, ему и самому до конца непонятно. Плачет не так, как плачут вообще все сентиментальные люди, а как-то особенно, сдержанно и – сердечно… Да что там! Меня самого его плач умилил и заставил проникнуться к покойному, которого я совсем не знал, уважением, состраданием и любовью…
Так Господь через иноверцев стремится «открыть нам глаза», подвигает к покаянию и изменению жизни
Вот и вся история. И добавить тут, в общем, нечего. Разве что изумиться в который раз, что иноверцы порой проявляют к Православию большую чуткость и благоговение, чем наши крещенные братья-славяне. Как будто Господь через иноверцев стремится «открыть нам глаза», подвигает к покаянию и изменению жизни. Напоминает, что пока мы, христиане, не станем более человечными, более благоговейными и чуткими к нашей вере и духовной жизни, все наши разговоры о вере останутся разговорами и не больше того…
Господи, приведи всех нас к познанию истины! И тех, кто не родился еще духовно во святом Крещении, и тех, кто родившись, отчуждает себя от жизни равнодушием и беспечностью. Имиже веси судьбами спаси нас, Господи! Так хочется, чтобы все мы познали радость общения с Тобой в вечности!
