«Русская смута всегда только разрушает»

В чем, на Ваш взгляд, состояли основные причины гонений на Церковь?

Большевики, которые пришли к власти в результате октябрьского переворота, имели свою программу устроения жизни. Они действовали не ради решения каких-то частных политических вопросов, но стремились к мировой революции, к созданию в полном смысле слова «нового мира». Чтобы осуществить план, нужно было разрушить Русский мир — порядок жизни, культуру. А поскольку стержнем жизни была христианская традиция и вера, началась невиданная эпопея — мучительная, долгая, многолетняя борьба с Церковью. В нашей истории ХХ века это не какой-то побочный сюжет, а главное, принципиальное, целенаправленное дело новой власти. Дело злое и «поистине сатанинское», о чем прямо сказал патриарх Тихон в начале 1918 года. Тогда «Русская Голгофа» только начиналась, впереди были страшные испытания, абсолютно бесчеловечная война.

Но первые расправы над священниками и погромы храмов начались еще до прихода большевиков?

Большевики были маргинальной партией, мало представленной в политической и общественной жизни России того времени. Они могли взять власть только при особых обстоятельствах русской смуты. Такова наша хроническая застарелая болезнь, которая обостряется в кризисные времена. На рубеже ХIХ–ХХ веков страна вступила в полосу духовного и культурного кризиса, тогда как экономическая сфера, как известно, развивалась довольно успешно.

В 1902 году зафиксированы первые проявления смуты, так называемые аграрные беспорядки. Начинаются погромы помещичьих усадеб. Крестьянство, «черная кость», основа населения страны, поднимается против «белой кости». О «пролетарской революции» и вообще о революции в европейском смысле тут говорить не приходится. Европейские революции, и в первую очередь Великая французская революция, — это явления другой цивилизации, другой национальной культуры. В них много прагматического, там решаются реальные национальные проблемы. Русская смута всегда только разрушает. Она — следствие ослабления культурной традиции, упадка идеалов, нравов. Одновременно часть православных отвернулась от Церкви. Это закономерно: народ, который постепенно проваливается в смуту, в беззаконие и своеволие, ожесточается на Церковь и пастырей. Первые случаи ограбления храмов и убийства священников происходят вскоре после отречения Николая II, то есть до Октября 1917 года. Стало быть, большевики пришли «на готовенькое». Но оседлав это движение, они подхлестнули его и многократно усилили. Тут и пропаганда, и пресловутая ЧК. Только вот практически сразу революционеры столкнулись и с явлением прямо противоположным — с обновлением и возрождением гонимой Церкви. Другая часть народа, видя, в какую бездну скатывается страна, еще яснее и тверже ощутила свое христианское призвание. Бесспорным свидетельством этого стало возрождение патриаршества, избрание патриарха Тихона и труды Поместного Собора. Тем не менее многие церковные деятели, пастыри и миряне поначалу оказались не готовы к разразившейся катастрофе.

Можно сказать, что «брожение умов» охватило все сословия? Ведь часть духовенства приветствовала Февральскую революцию?

На самом деле отношение к тому, что происходило во время февральского переворота, было разным. Да, многие архиереи считали, что начнется иная жизнь, в том числе — обновится и Церковь. Кто-то решил, что и при новой власти можно будет сохранить свое положение. Кто-то попросту растерялся и ждал, что будет дальше. Так или иначе, но определенный упадок церковной жизни был налицо. И тут нелишне припомнить то, как жила РПЦ накануне 1917 года. Причем речь у нас идет не о мистическом существе Церкви, а о земном сообществе верующих людей. Как оно организовано, какие отношения у него с верховной и светской властью. Это все очень важно. Так вот, в имперский период жизнь Церкви во многом определялась Синодальной системой, которая возникла во времена Петра I. Царь-реформатор ослабил соборное управление и сделал Церковь частью государственного механизма. Вся эта система себя изжила, синодальная бюрократия стояла на пути свободной социальной самоорганизации духовенства. Громадной проблемой стала нищета сельских священников и, как следствие, недопустимая зависимость пастырей от общин. Иначе говоря, церковная жизнь давно нуждалась в обновлении. В какой-то мере и крестьянская смута начала ХХ века была следствием этих неразрешенных проблем.

Тогда многих людей охватил атеизм, нигилизм, скептическое отношение к религии. И вот один из русских парадоксов: когда начались гонения, тысячи людей пострадали за веру, не отреклись от Христа и Церкви. Кого из новомучеников Вы особенно почитаете?

Я не буду говорить о своих личных предпочтениях. Потрясает само явление — новомученики в ХХ веке. Ведь большевикам довольно быстро удалось разрушить и уничтожить почти все институты и сообщества дореволюционной России — дворянство, интеллигенцию, офицерство, торгово-промышленный класс, традиционную культуру, жизненный уклад. Все лежало в руинах. От исторической России очень быстро почти ничего не осталось. А вот Церковь выстояла — благодаря тому, что тысячи людей сохраняли верность Христу, заповедям, были верными чадами Православной церкви. Они принесли свою жизнь в жертву России. И этот подвиг — нечто поистине удивительное. Для меня это единственное и главное оправдание и смысл того, что произошло с нами в ХХ веке. Подумать только, историческая катастрофа покончила с кризисом русской святости. Кризис уступает место расцвету. Во главе Церкви стал патриарх Тихон, которого современники совершенно справедливо называли старцем всея Руси. «Как вы относитесь к патриарху Тихону?» — спросили как-то на допросе арестованного священника. И он ответил. Просто высказал то, что лежало у него на сердце: «Я реально ощутил его святость». Это отмечали многие — и миряне, и монахи, и священники. Они видели, что первосвятительское служение в тяжелейший, трагический момент русской истории вверено святому человеку. Или вот другая судьба и другой подвиг. В мае 1917 года, в пору стремительно нараставшего развала и хаоса, посланцы всех приходов Петроградской епархии выбирают своего архипастыря (в Синодальный период такое было бы немыслимо) митрополита Вениамина. Его популярность в Петрограде была громадной, особенно среди рабочих. В 1922 году большевики сфабрикуют «Дело митрополита» и устроят показательный судебный процесс, один из первых. Цель — показать ничтожество митрополита и его соратников. Но выйдет все наоборот. «Христос — наша жизнь, свет и покой, — напишет владыка в тюрьме перед расстрелом, — с Ним всегда и везде хорошо». Свидетельство поистине драгоценное. Ведь в этом утешении и радости — одновременно торжество веры и смысл мученичества. Если бы у нас была такая возможность, мы бы долго перечисляли здесь имена, события, даты. И драгоценные свидетельства о жизни тысяч наших святых соотечественников. Простой пример: на Бутовском полигоне под Москвой, где в 37–38-м годах, во время Большого террора, действовал чудовищный конвейер по уничтожению людей, покоятся двести восемьдесят пять новомучеников. А в знаменитой древнейшей Киево-Печерской лавре прославлено сто двадцать пять святых подвижников. Вот что такое Русская Голгофа ХХ века.

Патриарх Тихон не благословил Белое движение и признал Советскую власть. Митрополит Сергий (Страгородский), будущий патриарх, также написал Декларацию, подтверждающую полную лояльность Церкви к советскому государству. Как Вы объясняете их позицию?

Те, кому выпало жить в эпоху гонений, — это разные люди, не только по характеру, опыту, но и степени своей ответственности за происходящее: не стоит сравнивать патриарха, монаха и простого мирянина. Обычный человек в конечном счете отвечает только за свою личную жизнь. А патриарх — за судьбу всей Церкви. Он принимает решения, исходя из этой своей величайшей ответственности, на основе внутренней интуиции и духовного зрения. И я бы, знаете, поостерегся судить о выборе архипастыря на основании доступного нам человеческого здравого смысла. Рассуждать в логике нашего мира тут бессмысленно. Компромисс с богоборческой Советской властью был неизбежен, иначе пришлось бы служить в катакомбах. А от религиозного подполья рукой подать до сектантства, то есть до подмены. Все предстоятели советского времени это хорошо понимали. Они были унижены своими мучителями. Все, что от них требовали подписать, все, что они соглашались подписать ради спасения Церкви, было унижением. Только ведь и та, иерусалимская Голгофа, и весь Крестный путь Спасителя и Его Распятие было великим унижением и поруганием. И в то же время — победой, а для нас спасением. Нужно помнить, что история новомучеников — это вовсе не про борьбу с Советской властью. Когда вокруг кипит океан злобы и ненависти, когда многие озлобились или буквально озверели от классовой борьбы, Церковь проповедовала сострадание, учила добру и любви.

Почему современное общество не знает имена новомучеников?

Историческое сознание не возникает у человека само по себе, оно формируется, воспитывается, поддерживается культурой. У нас за плечами богоборческая эпоха, насаждение грубой материалистической идеологии. Еще сравнительно недавно катастрофа 17-го года преподносилась как прорыв к светлому будущему, как небывалое и великое свершение. До начала 90-х тема гонений на Церковь была под запретом. Советская власть насаждала атеизм до своего последнего вздоха. И вот результат. Нам досталось очень тяжелое историческое наследство: примитивное сознание, упрощенные понятия и отношения. Многим нашим современникам, к примеру, неведом смысл слова «Голгофа». У нас сплошь и рядом совершенно фантастические представления о роли и значении Церкви.

Сейчас в РПЦ есть люди разных взглядов: монархисты и те, кому дорого советское прошлое, и даже «православные сталинисты». Как объяснить такое сложное соцветие?

Искалеченным историческим сознанием. И мировоззрением. В такой ситуации очень сложно что-то кому-то объяснять, пытаться избавиться от очевидных нелепостей, грубых противоречий. Это что касается главным образом сталинистов.

Если монархическая идея не заслоняет Христа, если Церкви при этом не отводится роль какой-то идейной подпорки, — не вижу ничего противоестественного. В современной российской ситуации монархия имеет, конечно, очень мало шансов... Но это уже другой разговор. С «советским прошлым» — примерно то же самое. Невозможно дважды войти в одну и ту же реку. Даже если это «благословенные» брежневские времена, которые на самом деле такими не были. А если серьезно, то Церковь вовсе не состоит из монархистов и сталинистов. Но главное — мы об этом уже сказали — церковная жизнь совсем не про политику. Ни прежде, ни теперь.

Когда мы называем Октябрьскую революцию «катастрофой», следом часто делается вывод, что весь советский период — это «черная дыра».

Да, есть такое отношение к советскому времени, что, мол, мы проиграли ХХ век. Я так не считаю. Глубокомысленный или банальный антисоветизм мне не по вкусу. Это, помимо всего прочего, антиисторично. Другое дело, что в ХХ веке нация в большинстве своем сделала самоубийственный выбор и признала в качестве вождя лжеучителя — Владимира Ульянова (Ленина), утверждавшего, что ему под силу построить новый счастливый мир, в котором не будет зла и человеческих страданий. В этом советском Вавилоне русский человек разнуздался до последней степени — ложь, ненависть, хамство и полное презрение к личности стали нормой жизни. И мы просто не имеем никакого морального права об этом забывать, этим пренебрегать или замалчивать. Ведь в ХХ веке мы узнали о себе всю правду — и о наших слабостях, и о нашей стойкости и силе.

Но современные монархисты, «белогвардейцы», постоянно призывают к покаянию за советский период, считают, что плохого там было больше и лучше это «вычеркнуть».

О плохом и хорошем в жизни рассуждать можно и нужно. Только, прошу прощения, желательно не на кухонном уровне. Полезно вспомнить, что Александр Солженицын, оборачиваясь к годам своего заключения, сказал: «Благословение тебе, тюрьма!» Что же касается национального покаяния, то тут тоже все не так гладко. На эту тему имеет смысл говорить там, где сохраняется сакральная культура. Однако мы живем в иные времена, в секулярную эпоху. Поднимать подобные темы теперь бессмысленно. Но пытаться понять наш ХХ век, пристально изучать его — это по-прежнему насущная, хотя и непростая задача.

Ваши программы на телевидении помогают лучше узнать русскую историю, приглашают к серьезному разговору. Какие задачи Вы ставите перед собой как автор?

Цикл о новомучениках, который называется «Русская Голгофа», был сделан по инициативе руководителя телеканала «Культура» Сергея Шумакова. Я бы сам в данном случае не дерзнул проявить инициативу. Но этот случай особый, единственный в своем роде. Обычно темы и сюжеты новых проектов исходят от меня. Над исторической программой «Кто мы?» работаю очень давно — 25 лет. К какому бы периоду нашей истории в ней ни обращались, это всегда разговор о русской цивилизации, о наших традициях, святынях, наших прозрениях и заблуждениях. Подобное обращение к прошлому — верный путь к национальному самопознанию. Как сказал когда-то Чаадаев: «История — ключ к познанию народов». А ведь мы очень нуждаемся в такого рода познании, провалы в этой сфере слишком очевидны. Во всяком случае, еще в сентябре 2013 года президент Владимир Путин на заседании Валдайского клуба прямо говорил, что главная задача современной России — преодолеть кризис национальной идентичности, «что наше движение вперед невозможно без духовного, культурного, национального самоопределения». И тут нам вновь волей-неволей приходится обратиться к событиям столетней давности. Ибо забвение Русского мира — прямое следствие катастрофы 1917 года. Кажется, только теперь мы осознали, насколько это жизненно необходимо — понять себя, свои основы, корни, почву. Это невозможно сделать в одночасье, впереди еще много работы. Нам не обойтись без оздоровления исторического сознания и без восприятия русской истории во всей ее полноте и сложности.