Уже в шесть лет он начал писать, а в десять — переводить (сказку Оскара Уайльда «Счастливый принц»).
Многие литераторы острили, будто Борхес — английский автор, пишущий по-испански.
Он и сам признавался, что многие рассказы он сперва писал на старомодном бабушкином английском, а лишь затем переводил на родной язык. Читал маленький Хорхе запоем и с детства был завсегдатаем Национальной библиотеки, которую позже возглавит.
В 1914 году семья Борхеса поехала в Европу: отец должен был лечиться, но Первая мировая заставила отложить возвращение в Аргентину на несколько лет. В Женеве Хорхе пошел в школу, изучил французский и начал писать стихи на французском. А позже Борхесы переехали в Испанию, где юноша присоединился к течению ультраистов — местных футуристов. Ультраисты провозглашали первичной ячейкой и целью поэзии метафору, и это видно в первых опубликованных стихах Борхеса. Его трамваи, патрулирующие проспекты «с ружьем на плече» вполне оценил бы Маяковский, читай он по-испански. Тем более в тот период обычно аполитичный Хорхе ненадолго попал под влияние революционеров и даже хотел назвать свою первую книгу стихов «Красные псалмы». Увлечение левыми идеями скоро пройдет, но еще долго будет аукаться, когда писателя не будут пускать в США.
В 1921 году Борхес наконец вернулся в Аргентину. Отец одолжил ему триста песо на издание первой книги. В сборник «Жар Буэнос-Айреса» вошли тридцать три стихотворения, а обложку нарисовала его сестра Нора.
За год Борхес смог продать фантастические 27 экземпляров дебютного сборника. «Хорхе, ты становишься знаменитым», — саркастично отметила мать.
В Аргентине Борхес познакомился с другом своего отца Маседонио Фернандесом, в котором нашел учителя и ментора. Борхес признавался: «В те годы я почти переписывал его, и мое подражание вылилось в пылкий и восторженный плагиат». В фернандесовской афористичности и любви к парадоксальному юмору легко разглядеть ростки будущего гения Борхеса.
В одном из писем младшему другу Фернандес извинялся за сорванную встречу: «Я так рассеян, что уже шел к тебе, но по дороге вспомнил, что ocтался дома».
Тогда же Борхес перенес первую из восьми будущих операций на глазах. Они не помогут: Борхес, как и его отец, ослепнет к 55 годам.
К 1930-м годам опубликовал уже семь книг, основал три журнала, вел колонки там и тут, перевел несколько произведений Вирджинии Вульф — его карьера начала стремительно развиваться. Тогда же он познакомился с юным писателем Адольфо Биой Касаресом, вместе с Касаресом он участвовал в создании нескольких антологий и писал детективные рассказы о доне Исидро Пароди. Наконец, Борхес постепенно перешел от поэзии к причудливой прозе, которая его и прославила.
Впрочем, в глубине души он навсегда остался поэтом. Это заметно в его экономном и изобретательном стиле, лаконизме борхесовских рассказов. По словам критика Инны Тертерян, «в его классически чистой прозе нет буквально ничего необязательного, но есть все необходимое. Он отбирает слова, как поэт, стесненный размером и рифмой, тщательно выдерживает ритм повествования». Именно потому Борхес не замахивался на романы: его привлекала малая прозаическая форма, метафорами в которой могут быть не отдельные образы, а целые произведения.
В конце 1930-х годов Борхес похоронил сперва бабушку, потом отца и стал кормильцем семьи. Он поступил хранителем в муниципальную библиотеку Мигеля Кане, где прошли его «девять глубоко несчастливых лет». Это сетование можно счесть позерством, но маленькая библиотека не была спокойным местом. «Сотрудники-мужчины интересовались только конскими скачками, футбольными соревнованиями да сальными историями», — вспоминал Борхес.
Однажды читательницу изнасиловали по пути в дамскую комнату. Сам Борхес разбил голову и едва не погиб от сепсиса.
Впрочем, именно в тот период появились первые его шедевры: «Пьер Менар, автор „Дон Кихота"», «Тлен, Укбар, Орбис Терциус», «Лотерея в Вавилоне», «Вавилонская библиотека», «Сад расходящихся тропок». Как и Дон Кихот, Борхес считал, что «истории вымышленные только тогда хороши и увлекательны, когда они приближаются к правде или правдоподобны». В своих рассказах он смешивал выдумку с историческими событиями, реальных лиц (в том числе самого себя) с фальшивыми. Он так изощренно запутывает следы, что только специалист может разобраться, какие из цитат он выдумал, а какие и впрямь позаимствовал из реальных книг. Если фантастическая действительность романов Гарсии Маркеса и Жоржи Амаду подпитывалась фольклорными источниками, то у Борхеса реальное и фантастическое до бесконечности отражаются друг в друге, как два зеркала.
Слава писателя росла, но как-то неравномерно. Однажды его коллега нашел в свежей энциклопедии имя Борхеса и очень удивился тому, что имя и дата рождения писателя совпадают с именем и датой рождения библиотекаря. Ему не пришло в голову, что это один и тот же человек.
Зато имя Борхеса было хорошо известно Хуану Доминго Перону, консервативному политику, который пришел к власти в 1946 году. Борхес довольно недвусмысленно критиковал Перона, называя его мошенником и мужем шлюхи.
В ответ его почтили издевательским уведомлением, повысив в должности до инспектора по торговле птицей и кроликами на городских рынках — то есть фактически исключив из культурной жизни.
Уйдя в «подполье», Борхес не бросил творчество. Его стали переводить на французский, он вернулся к поэзии и даже ненадолго стал президентом Аргентинского союза писателей. Через три года, впрочем, Борхеса сняли и с этой должности: умерла супруга Перона, а Хорхе отказался украшать здание союза портретом покойной.
В 1955 году в результате военного переворота партия Перона была свергнута, сам президент бежал в Испанию, а его место занял Педро Эухенио Арамбуру. Нельзя сказать, что он был лучше своего предшественника: правил он жестко, но бездарно, развалил экономику Аргентины и позже тоже был свергнут. Зато преследование Борхеса прекратилось. В том же году его избрали членом Аргентинской академии литературы и назначили директором Национальной библиотеки Аргентины.
К тому времени Борхес уже почти совсем не видел и шутил: «Слава, как и слепота, пришла ко мне постепенно. Я ее никогда не искал».
Именно в это время появилась новелла «Четыре цикла», определяющая не только для творчества Борхеса, но и для всей современной литературы. В ней Хорхе утверждает, что есть всего четыре истории: об укрепленном городе, о возвращении, о поиске и о самоубийстве Бога. «И сколько бы времени нам ни осталось, мы будем пересказывать их — в том или ином виде», — резюмирует Борхес. Не он придумал классифицировать сюжеты: уже были написаны и «Тридцать шесть драматических ситуаций» Жоржа Польти, и «Тысячеликий герой», но эссе Борхеса отличается дерзостью и лаконичностью. Укладывая всю литературу в четыре сюжета, он будто создает в реальности Вавилонскую библиотеку, на полках которой стоят все книги всех времен.
Писателя наконец зовут читать лекции в США — прежде его не пускали туда, вспоминая о юношеских «Красных псалмах». Борхес начинает собирать коллекцию наград: делит с Беккетом Международную издательскую премию, получает Литературную премию Латинской Америки, а затем — звание почетного гражданина Буэнос-Айреса и уходит с поста директора Национальной библиотеки.
Тут бы ему и получить заслуженную Нобелевскую премию — но в 1976 году он приехал в Чили получать степень доктора Католического университета Сантьяго-де-Чили. Тут-то Аугусто Пиночет и решил вручить писателю Орден Бернардо О’Хиггинса.
Борхес не только имел неосторожность пожать диктатору руку, но и произнес речь о том, как важно бороться с анархией и коммунизмом.
Левацкие шведские академики ахнули и внесли его в список неблагонадежных. Возможно, они слишком близко к сердцу приняли и слова Борхеса о том, что он предпочитает «обнаженный меч потаенному динамиту» — не подколка ли это в адрес изобретателя взрывчатки? Нобель был у аргентинца почти в кармане. Он будто должен был разделить награду с испанским поэтом Висенте Алейсандре. Премия досталась Солу Беллоу.
Впоследствии Борхес говорил, что понятия не имел о том, сколько крови на руках интеллигентного чилийского военного. В годы правления Пиночета погибли больше трех тысяч его политических оппонентов, многие пропали без вести, а десятая часть населения бежала. Несколько десятков тысяч человек эмигрировали в Швецию. Именно их, по словам шведского академика Артура Лундквиста, нобелевский комитет оскорбил бы, отдав премию человеку, который только что получил орден из рук Пиночета.
Скорее всего, Борхес не лукавил. Газет слепой писатель не читал, радио и телевизора не имел и вообще политикой интересовался крайне редко. Узнав правду о действиях Пиночета, он осудил его и подписывал петиции в защиту пропавших без вести людей. В одном из последних интервью он называл себя «не политиком, но человеком этики, не записавшимся ни в одну партию, но разоблачающим зло, царящее на латиноамериканском континенте».
Нобелевской премии Борхес так и не получил — ни тогда, ни позже.
Литературное сообщество не то чтобы простило аргентинца, но решило делать вид, что злосчастного рукопожатия вообще не было.
В 1979 году Борхес получил самую престижную испаноязычную литературную награду — премию Сервантеса. В 1986 году он переехал умирать в Женеву, где прошла его юность.
Борхес стал ходячим оксюмороном: он писал в Аргентине по-английски; его проза в глубине своей была поэтична; он был человеком прошлого, при этом слепым взором предвидев и намного опередив триумф постмодернизма. Он впитал в себя всю литературу прошлого и сам стал героем литературы будущего. В «Имени розы» по монастырской библиотеке блуждает его тезка слепец Хорхе, а герои Джаспера Ффорде то и дело отправляются за справкой в борхесовскую Вавилонскую библиотеку — правда, заведует ею Чеширский Кот. А что до Нобелевской премии — то это шведским академикам стоит терзаться, что гениальный слепец не стал их лауреатом.
