Протоиерей Дмитрий Струев. После встречи с пропагандой

Даже в много-много-многодетной семье для родителей случаются просветы в заботах. Лето, каникулы, отпуска. Вот почему бы не окунуться во что-нибудь прекрасное и светлое вроде кино о любви, например? Старшая дочушка сходила накануне на фильм «До встречи с тобой», была впечатлена, но подробнее делиться ощущениями от фильма не стала. Мы с женой, неправильно поняв ее впечатленность, оставили младших на ее попечение и пошли впечатляться тем же самым. Только нас ожидал жестокий облом. Вместо романтики мы попали под идеологическую промывку мозгов. Причем промывала нам мозги идеология осознанно антихристианская.

Уилл Трейнор – молодой человек с неограниченными (до поры) возможностями. Берет от жизни всё, наслаждается. Сбитый мотоциклистом, становится неизлечимым инвалидом. Прикованный к инвалидному креслу, теряет волю к жизни.

Мать нанимает ему молодую симпатичную сиделку в надежде, что Уилл под ее влиянием откажется от уже принятого решения об эвтаназии. Расчет оправдался в том смысле, что подопечный вышел из мизантропического состояния. Взаимная симпатия с приходящей девушкой по имени Лу Кларк перерастает во влюбленность. Сама Кларк личностно вырастает под влиянием этой трогательной любви. Только это не отменяет решения Уилла уйти из жизни. Он рассчитывает, что любимая проводит его непосредственно до суицидальной палаты.

Кларк плачет и обвиняет его в эгоизме. Возвращается домой и сообщает родным, что проиграла. Отец и сестра убеждают ее, что это не проигрыш, и что выполнить его последнюю волю она должна, и еще может успеть. Лу догоняет улетевшего в Швейцарию возлюбленного и одаривает его последним поцелуем на смертном одре.

Следующий кадр показывает Лу через две недели после смерти Уилла. Она читает его письмо, тщательно выполняя указания по романтическому времяпровождению в память о нем, и узнаёт о состоянии, которое он оставил ей в наследство. Наслаждается запахом именно тех духов, которые посмертное письмо Уилла велит ей нюхать в определенный день в определенном месте. Девушка умеренно грустна, но ее облик не выражает трагизма – скорее это тихая гармония благополучного финала сложной жизненной ситуации. Да и википедия жанр фильма определяет как мелодраму. Что как бы обязывает к счастливому концу после всяких перипетий.

И вот спокойствие героини нас добило окончательно. Типа всё в порядке. То есть фильм – в чистом виде пропаганда нормальности и правильности эвтаназии.

Почему я назвал идеологию фильма осознанно антихристианской, что помешало счесть ее вне-религиозной? Христианство в фильме представлено в двух линиях. Это венчание бывшей девушки Уилла, которая решила выйти замуж за его друга – не самый положительно-эмоциональный эпизод, прямо скажем, – и религиозность Джуди Кларк, матери главной героини.

Когда она узнаёт о предстоящем медицинском суициде Уилла, она возмущается тем, что его родители это допускают. И заявляет, что человеку в таком состоянии нельзя давать право решать самому – жить ему или нет. И именно во время этих возмущенных реплик, посягающих в глазах зрителя на человеческую свободу, кадр показывает Джуди так, что ярко блестит крест на ее шее. Как невозможно не обратить внимания на этот крест, так сложно и не сопоставить его наличие с содержанием звучащих высказываний.

Стало быть, фильм – не просто реклама эвтаназии. Это еще и реклама эвтаназии с выпадом в адрес христианства. Кстати, на главных героях крестиков нет. Отмечаю это не ради того, чтобы поворчать на них, а чтобы пояснить, почему крестик на посягательнице на свободу личности бросается в глаза. И она не спрашивает у дочери, вся ли любовь, на которую она способна, была ею проявлена, чтобы предотвратить самоубийство возлюбленного. Она лишь сетует, что нельзя лишить больного человека права выбора.

Хотя любовь там бессильна. Это не та любовь, которая нужна 30-летнему Трейнору. Объятия Лу только усиливают его мучения – Уилл говорит, что она даже не представляет, что он выделывал бы с ней, если бы не был парализован. Она готова любить его, не способного к сексу. Она из-за него расстается со своим парнем. Но для него любовь без секса – страдание.

Кто-то высказал мысль, что адские мучения для человека, ушедшего в мир иной с необузданными страстями, будут заключаться всего лишь в отсутствии тела, посредством которого можно было бы эти страсти удовлетворять. Желание сжирает человека, но нет никакой надежды на его исполнение – тут и сковородок не надо. В христианском понимании болезнь, в том числе инвалидность, может стать временем подготовки души к существованию вне тела – когда на первый план для человека выступают иные ценности, не плотские.

Однако фильм даже намеком не затрагивает вопроса о том, верит ли Уилл во что-либо. Не задумывается об этом и выросшая в христианской семье Лу, нигде в фильме не поднимает этой темы в разговорах с возлюбленным. Можно предугадать возражение, что у фильма не тот формат, чтобы в его рамках обсуждались мировоззренческие проблемы. Однако этому формату не мешает подчеркивание религиозности Джуди – не только в наличии крестика, но и в молитве, которую она читает за праздничным столом на дне рождения дочери. Видимо, по замыслу авторов фильма, ничего, кроме бесплодного стремления ограничить человеческую свободу, религия не несет.

Обвинение Уилла Трейнора в эгоизме, со слезами брошенное Лу, остается без ответа. Поэтому если не подставлять органы восприятия под пропагандистскую лапшу, то можно разглядеть, что фильм на самом деле не о любви. А об этом самом эгоизме. Один из аргументов за эвтаназию – уйти, дабы не обременять близких необходимостью тяжкого ухода за больным – к сюжету фильма не подходит, поскольку Трейноры очень богаты. У них есть материальная возможность обеспечить уход за инвалидом по максимуму. Никого вокруг нельзя заподозрить в ожидании – «когда ж ты помрешь наконец».

От окружающих герой фильма видит только любовь. Только он не готов терпеть телесные страдания (даже облегчаемые всеми доступными способами), а главное – ограничение возможностей своего тела, ради этой любви. Поэтому о чувствах Уилла к Лу можно сказать: влюбленность, страсть, желание – да, любовь – нет.

Кажется, что Лу любит его по-настоящему. Однако представим себе любящую девушку через считанные дни после смерти любимого. Причем еще и такой смерти, когда неизбежна кромешная горечь от бесплодности отчаянных попыток отговорить самоубийцу… Смогла бы она в таком состоянии безмятежно наслаждаться запахом духов под чтение прощального письма с описанием перспектив легкой жизни на оставленные им деньги? Риторический вопрос. Значит, не любила? Но, разумеется, авторы фильма не на такой вывод наталкивают. Замысел – в другом: явить ложь о любви, будто бы легко отпускающей возлюбленного, в соответствии с его волей, в объятия смерти. О нормальности и даже правильности такого выбора, об отсутствии в нем трагедии.

И это не только реклама эвтаназии, это в целом насаждение гедонистического мировоззрения, в рамках которого – нормальность физического уничтожения инвалидов, стариков, «нежелательных» детей… Наслаждайся телом! Живи красиво! Не можешь – значит, воспользуйся возможностью красиво уйти! Впрочем, герой фильма сказочно богат, а о тех, кому не по средствам поездка в Швейцарию и услуги тамошних коммерческих палачей от медицины, фильм ничего не говорит. Однако трудно ли зрителю самому догадаться о существовании «бюджетных» способов решения проблемы?..

Конвейер оптовой поставки бессмертных душ в ад. Кошмарный своей бессмысленностью и жестокостью.

Хорошо, что мы пока еще живем в другом мире. Где любовь – это не только секс. Где впереди – вечность. Ради которой можно терпеть боль и утраты. Где есть Бог, страдающий на кресте и Своей кровью укрепляющий страждущих.

Две истории из нашего мира стояли у меня перед глазами после этой встречи с гедонистической пропагандой. Одна – о молодом иноке, который был бы моим ровесником, если бы был жив сейчас. Парень с детства не жаловался на здоровье, но в 16 лет начал непрерывно и тяжко болеть. Букет неизлечимых физических страданий. Врачи не помогали, мать понадеялась на чудо – может быть, старец исцелит… Старец (схиархимандрит Гавриил Стародуб) сказал ей: Господь благословил родиться от тебя молитвеннику, который должен вымолить весь твой род.

Юноша был пострижен в честь преподобного Романа Сладкопевца, пока были силы стоять – пел в обители на клиросе, чуть не дожил до тридцати. После его блаженного ухода постриг приняла и мать. Именно она мне рассказывала историю жизни своего сына, который теперь уже в ином мире молится за нее и весь их род, показывала фотографии. На фотографиях юноши – взгляд, удивительный своей чистотой и глубиной. Светящийся.

Вторая история началась для меня в первый год моего священства – 1998. Я причащал женщину, больную рассеянным склерозом. У нее настолько резко стала прогрессировать болезнь, что было понятно: счет идет на месяцы. А она к вере только начала приходить за время болезни, и это было еще не переосмысление своей жизни, а отчаянная надежда на чудо. Вера, которую можно было бы примерно выразить так: «если это поможет, я, конечно, буду молиться, но – это действительно может помочь?»

Она написала отцу Иоанну Крестьянкину, надеясь на обещание чуда и советы о том, как его достичь. А старец вместо этого ответил, что за терпение болезни без ропота не только сам болящий получает венец, но и ухаживающие за ним близкие, несущие крест его немощей, получают равную с ним награду. На тот момент письмо ее не сильно утешило.

К ней ездила несколько раз моя жена, пыталась помогать хотя бы в чем-то, и очень за нее переживала: ухудшения бывали заметны через каждые несколько дней. Потом мы окончательно перебрались в соседнюю область, и связь с этой женщиной потерялась. Я был уверен, что ее давно нет в живых, но, когда вспоминал о ней, задумывался только об одном: смогла ли она хотя бы перед исходом примириться с Богом, принять как волю Божию отсутствие чудесного исцеления, принять свой крест? Однако спросить о ней мне было некого.

Прошло восемь или девять лет… Назвать эту встречу случайной язык не повернется, слишком уж явным был промысел Божий. Но это было абсолютной неожиданностью. Я не узнал женщину в черном, сидевшую в инвалидной коляске. Она меня узнала. Она не просто жива. Ее к тому времени звали схимонахиня Митрофания.

Моя жена, помнившая, как та когда-то отчаянно жаловалась на страшные боли, не дававшие уснуть ночи напролет, спросила: «Матушка, но хоть сейчас-то вы спите? Отдыхать по ночам удается?»; в ответ, с ласковой улыбкой – «Ну что ты! Отдыхаю, отдыхаю, всё хорошо, ты за меня не переживай», а за коляской, за спиной матушки – женщина, которая за ней ухаживает, стиснув губы, печально качает головой: нет. Схимница, терпящая нечеловеческие страдания, не только не требует ни от кого утешения, но утешает других сама. Долго после той встречи, когда вспоминал о матушке Митрофании, буквально слезы течь начинали.

Хочется надеяться, что по молитвам таких блаженных страдальцев, как покойный инок Роман и до сих пор живая схимонахиня Митрофания, Господь не попустит окружающей нас действительности слишком уж быстро превратиться в гедонистический адский конвейер…