Дима Зицер: «Мы перестанем быть людьми»

— Дима, с чего начинается домашнее насилие над ребенком? С крика, со шлепка, с первого удара ремнем?

— Домашнее насилие над ребёнком начинается с домашнего насилия над кем-то другим. Трудно поверить, что если в человеке не дремлет этот самый червь насилия, он начнёт проявлять его по отношению к своему ребёнку.

Здесь работает жуткая пружина: сначала унизили меня, именно унизили, эта модель была закреплена, я это видел, я это чувствовал, пережил, и внутри сжалась пружина. А дальше она может разжаться в самых разных ситуациях. И чаще всего распрямляется по отношению к более слабым.

Очень редко человек, склонный к агрессии, к насилию нападает на человека, равного ему по силам, или, тем более на того, кто сильнее. Он отрывается там, где чувствует, что может это сделать. Агрессия, как основа насилия, — штука очень странная. Человеку не становится легче от того, что он кого-то побил. Человеку не становится легче от того, что он кого-то унизил: пружина работает вхолостую.

Подчеркну, чаще всего в первый раз он пробует это в отношениях с более слабым взрослым. Это может начаться с хамства по отношению к младшей сестре, к младшему брату, к жене. Потом вдруг выясняется, что есть такой предмет чудесный дома. Предмет в кавычках, конечно. Он слабый, он не может дать сдачи. Более того, авторитет взрослого в его глазах до поры до времени очень и очень высок. Взрослый практически ничем не рискует — и срывается. А дальше, поскольку любое насильник знает, что поступает плохо, то находит себе оправдание. Оправдания могут быть самые разные: «он плохо себя вёл», «он не доел», «он кричал», «он разбросал игрушки» и так далее.

— Что же теперь, даже шлепнуть нельзя? Сразу в насильники запишут?

— Я считаю, что нельзя. Нехорошо обижать слабых. Это простой принцип. Сильный пользуется своей силой, чтобы обидеть слабого. Нет другой причины. Если мы задумаемся:«Зачем я это делаю?», — «Незачем», — правильный ответ. Сейчас многие скажут:«Я ему говорил, объяснял, а он меня не слышит!», — значит, иначе надо сказать. Надо попробовать заняться собою, найти какую-то форму, когда я буду услышан. Когда начальник меня не слышит, я его не шлёпаю, правда же? Когда другой человек меня не слышит, равный мне по силам, я нахожу другие слова, и чаще всего достигаю успеха. Так что да, человек, который бьёт другого, — вне зависимости от силы удара — сразу в насильники. Мы что, будем измерять силу шлепка? Шлепок можно, окей. А сильный шлепок? А шлепок ремнём? А шлепок металлической дугой? А удар в живот? А лёгкий удар в живот? Это человечность —  не обижать более слабых. Вот, собственно, и всё.

— Что происходит с ребенком, когда его бьют?

—  Происходят, на самом деле, жуткие вещи. Что с нами происходит, когда мы сталкиваемся с ситуацией, в которой ничего не можем поменять? Когда ко мне приходит более сильный человек, и не разговаривая со мной, действует так, словно я являюсь абсолютно бесчувственным предметом. Ребенок в этот момент падает в бездну, падает и не знает, где конец этой бездны. Потому что самый близкий человек, к которому он должен обращаться за помощью, который должен его защищать, который должен всегда быть рядом, обижает его. Причём обижает так, что ребенок с этим ничего не может сделать.

Это отягощается ещё и тем, что авторитет взрослого (вообще взрослого, кстати, родителя тем более) до поры до времени очень высок. И в тот момент, когда ребенка подобным образом унижают и обижают, он склонен винить себя: «я что-то делаю не так». Именно на это ведь рассчитывают домашние насильники.

Ребенок в этот момент понимает, что во всём мире нет никого, кто мог бы его защитить. Он должен выживать. Его шлёпнули за то, что разлил суп на столе, сломал игрушку. Значит ли это, что он не сломает её в следующий раз? Абсолютно не значит. Он только ужаснется в следующий раз ещё больше.

Дальше из него вырастает человек, не способный принимать самостоятельные решения, потому что он ограничен чужой физической агрессией. Человек, который не может строить диалог, не может строить отношения, потому что для него всегда есть аргумент — силовой. И в ситуации, когда он сильнее, он будет использовать именно этот аргумент: погубит свою жизнь, жизнь своей жены, своих детей. А в ситуации, когда он слабее, он будет гадким подлизой. Будет стукачом, человеком, который наносит удары исподтишка. Вот что происходит с человеком, когда его бьют. В этом смысле что легкий шлепок, что удар ремнем — одно и то же. Я понимаю, что большинство людей не уродуют своих детей физически, но это ничего не значит.

Ещё раз, ситуация шлепка и ситуация глубочайшего унижения — запуск новой пружины в человеке, которая однажды распрямится.

— Что может сделать ребенок, которого бьют дома?

— Защищаться! Защищаться можно самыми разными способами. Об этом должны узнать люди, которые могут его защитить. Человек, которого обижают и унижают, имеет право на защиту. Это может быть школа, друзья, родители друзей и это, я отдаю себе отчёт в том, что говорю, может быть полиция.

— На твой взгляд, может ли термин «семейное насилие» дискредитировать семью, как институт?

— Нет, конечно. Термин «семейное насилие» объясняет, что в семье есть насилие, вот и всё. Термин абсолютно легитимный, на 100%. Думаю, что людьми, которые пытаются убрать этот термин, движет страх, консервативная позиция в плохом смысле этого слова. Меня задевает очень сильно в этой дискуссии, что телесные наказания связывают с русскими традициями. Полная чепуха! О чём мы говорим вообще? Какие традиции? Традиции бывают разные: у алкоголика есть традиция напиваться ежевечерне, вдруг он от неё отказывается — он что, нарушает устои? Если только свои собственные, сумасшедшие устои.

Несколько веков назад люди убивали себе подобных только потому, что были сильнее, это тоже, можно сказать, традиция была, общечеловеческая. У людей, которые говорили, что женщина не может быть равной, не может избирать, были сумасшедшие аргументы. Они верили, что это разрушит семью, разрушит общество, разрушит мир. 50 лет назад считалось нормальным бить ребёнка в школе, ничего, отказались от этого. Потому что поняли, что мы идём по направлению от животного к человечности.

Странно обсуждать это в не религиозном даже поле, а в поле веры. Люди верующие на полном серьёзе считают, что им дано право унижать другого: женщину, негра, ребёнка, собаку, кого угодно? Этого просто не может быть! Я живу с ощущением того, что это опечатка. Всё, что происходит.

Защищать надо слабых. И если я не ошибаюсь, на этом как раз стоит христианская мораль. Если мы перестанем это делать, мы перестанем быть людьми. Если мы протянем руку кому-то, кто скажет, что понятие семьи или понятие коммунизма, фашизма, нацизма, понятие чего бы то ни было выше, чем личность человека. И, извините уж за банальную цитату, выше слезинки того самого ребёнка.