О том, как заложить православный храм в мусульманской стране в атеистическое время

Золотые погоны, Россия моя,

Ты наденешь опять –

Вера в Бога проснется.

История с фундаментом храма, замаскированного под светское учреждение, очень напоминает икону на Спасской башне, спрятанную в советское время и открытую несколько лет назад… С этого и начинаем наш разговор.

– Я думаю, самый главный подвиг Шойгу – не возвращение Крыма и не воздушная операция в Сирии, а крестное знамение у Спасской башни на военном параде 9 мая 2015 и 2016 годов.

Сергей Кужугетович меня поразил. Министр обороны РФ генерал армии С.К. Шойгу совершил исторический поступок, расположивший к нему всю Россию, – снял фуражку и перекрестился, проезжая под Спасской башней. На ней икона Спасителя. Через эти ворота нельзя проходить в головном уборе, а каждый православный осеняет себя крестным знамением. Наполеон попробовал проехать в треуголке, так ветер сдул ее.

У меня было ощущение, что министр понимает: воссоздать в кратчайшие сроки Вооруженные Силы РФ человеку не под силу. Только – Божественной волей. Поэтому, осеняя себя крестным знамением, показывает России и всему миру, что мы восстановим армию и флот милостью Божией, что наше знамя есть и будет крест.

В 1930-е годы икона была замурована. Советская власть, проповедовавшая атеистическую идеологию, не могла смириться с тем, что каждый, кто входил в Кремль через главные ворота, поклонялся святому образу. Было дано распоряжение убрать изображение. Задание реставраторы выполнили, икону закрыли, но, как оказалось, не уничтожили, а сделали все, чтобы сохранить ее для потомков.

И вот, в мае 2010 года икона над воротами Спасской башни была обретена. На Руси такие события испокон веков считались чудом…

– Расскажите, пожалуйста, о себе. С чего началась ваша служба в армии? Вы всегда хотели стать военным, или так сложилась жизнь?

– О том, что я буду офицером, – знал с шести лет. В 1958 году в центральном кинотеатре Воронежа шла «Карнавальная ночь». Мама повела смотреть. После фильма чуть не плачу: «Я пойду в армию, а карнавал останется в мирной жизни». В том, что буду военным, у меня никаких сомнений не было. Бабушка, которая была глубоко верующей, просто говорила: «Вырастишь – береги свой народ». Потом понял, что умирать за Россию – это вечное право дворянских родов.

В школе мечтал стать летчиком. Готовился, прыгал с парашютом, но не прошел медкомиссию. А политработник – это вторая моя мечта.

В октябре 1974 года после окончания исторического факультета Воронежского университета меня призвали в Советскую Армию. Родина в лице начальника отделения кадров 2-й гвардейской Таманской мотострелковой дивизии для своей защиты вручила мне 2-й огневой взвод 2-й батареи 1174-го отдельного истребительно-противотанкового артиллерийского дивизиона. А я очень хотел быть политработником, но – не удалось.

– Почему?

– Четверть века Господь отводил меня от служения антихристу. Служить России, но не бесам. На всех иконах Новомучеников и Исповедников Церкви Русской нечистая сила изображена в форме красноармейца-большевика. В книге епископа Егорьевского Тихона «Несвятые святые» прочитал: «Если человек чего-то очень настойчиво хочет, причем во вред себе, Господь долго и терпеливо, через людей и новые обстоятельства жизни, отводит его от ненужной, пагубной цели. Но, когда мы неуклонно упорствуем, Господь отходит и попускает свершиться тому, что выбирает наша слепая и немощная свобода». Так было и со мной…

В марте 1975 года из дивизиона меня отправили на «халяву» – в месячную командировку по военкоматам Московской области для проведения занятий с офицерами запаса. От полков и отдельных частей дивизии выделили по одному офицеру – командиру взвода со штатной техникой.

Наш маршрут: Можайск–Бородино–Талдом–Дубна–Загорск. Места заповедные. Великие – история Россия вокруг. А офицеры молодые: год-два после училища. Веселые и любознательные! Гвардия, аксельбанты, кортики, парады на Красной площади. Кроме женщин и водки, искренне любящие Россию и желающие ей служить. Но «откуда есть пошла земля Русская», имели смутное представление. И я давал им уроки истории.

– Не советской ее версии, соответственно?..

– Конечно. А споры с замполитом вскоре закончились за моим явным преимуществом! Вечерами за бутылкой пели «Боже, царя храни» и «Песнь о вещем Олеге». В финале командировки я обещал в Загорске повести офицеров в Троице-Сергиеву Лавру.

И вот добрались до Сергиева Посада. Воскресным утром я предлагаю товарищам вместо пивного бара идти в храм. Была заминка, тем более что замполит предупреждал о последствиях, но пошли почти все. Русские офицеры в церковь всегда ходили в форме. Поэтому я не стал отступать от традиции (а за окном 1975 год – «развитой социализм» в зените). Идем чуть ли не строем. Форма одежды у таманцев была предметом особой гордости. Два отличительных предмета: шитые сапоги со вставками и фуражка с высокой тульей. Для райцентра появление 12 офицеров-таманцев – это то, что снял Рязанов в своем «Бедном гусаре». И вот мы проходим крепостную стену, и я начинаю экскурсию. Первый раз я был здесь еще на первом курсе истфака университета. Меня приводила бабушка, и я был удостоен великой чести побывать в духовной академии и в ее музее, который называется Археологическим кабинетом.

– А о последствиях такой экскурсии думали?

– Вряд ли. Отец в январе 1952 года венчался с мамой в Покровском кафедральном соборе Воронежа. Пикантность была в том, что он служил лейтенантом в Воронежском авиационном полку. Полагаю, что он тоже не думал о последствиях, хотя времена были суровые. И крестили меня осенью того же года в этом храме.

Стоит отдать должное КГБ: взяли меня только после окончания экскурсии. Я уже показал высеченные в камне бессмертные слова: «Они на небесах, им слава не нужна. К подобным нас делам должна вести она». И вот тут на выходе из Троицкого собора ко мне подошел товарищ в штатском и попросил следовать за ним. Разговаривали около часа. Я написал объяснительную, и меня отпустили. Ребята ждали в ближайшем кафе.

Потом командировка закончилась, мы вернулись в гарнизон. После обсуждения с друзьями за бутылкой этого «залета» я пришел к выводу: на парад не пустят.

– Так и случилось?

– Так и случилось. 103-й военный парад на Красной площади прошел без меня. То, что меня воспитывали политработники всех уровней, думаю, и так ясно. Но это были лишь цветочки. Ягодки пошли после.

Меня 10 лет не принимали в партию. Про мое желание перейти на политработу я вскоре забыл. И просто тянул лямку пехотного взводного командира: караулы, дежурства, стрельбы, полигоны. Пять лет командовал взводом и пять лет батарей. За это время другие офицеры уже закончили академию и командовали дивизионами и полками.

Политработники меня не любили, я отвечал им взаимностью. Среди офицеров Таманской дивизии «гусарство» было в почете, но замполиты выжигали его каленым железом. А мне всё нипочем: биография и карьера испорчены навсегда (это мне знающие люди сказали). Разве только квартального к медведю не привязывал и в Мойку не пускал.

«Гусарство» было внешним проявлением приверженности офицерству русской армии. А подражали во многом. Совершенно официально на парадах ходили с аксельбантами, кортиками и при золотых погонах. Неофициально – зеленые кокарды и звездочки на полевой форме очищали от краски, и они становились серебряными, а из фуражки вынимали пружину. В результате мы даже внешне походили на царских поручиков. А уж про внутреннее чувство и говорить нечего. Как-то духовно русская армия вошла в нас, и никакие политработники ничего не могли с этим поделать. Да, они портили нам карьеру и ломали судьбы. Но на всех пьянках мы произносили обязательный тост: «Да здравствует Россия единая и неделимая! Да здравствует Россия в границах 1914 года!» А за окном – развитой социализм…

– Политотдел, конечно, не оставил в покое?

– Куда там! Следующая моя встреча с политотделом дивизии состоялась в конце 1976-го – через полтора года после экскурсии в Лавру. Выяснилось, что я не только не исправился, а наоборот – перешел на качественно новый уровень: «сволочь, негодяй и изменник Родины». В сентябре 1976 года на Дальнем Востоке старший лейтенант Беленко угнал МИГ-25 в Японию. Официальная пропаганда трубила о том, что летчик заблудился и сел на вынужденную, огляделся – оказался остров Хоккайдо. Надо ли объяснять, что я не мог оставить это событие без комментария. В доносе, доставленном в особый отдел КГБ, это было описано уж очень страшно – мне дали почитать его в кабинете особиста. Смысл в том, что старший лейтенант Лучанинов во время нахождения дивизиона на боевых стрельбах в Гороховецком учебном центре распивал спиртные напитки (пьянство усугубляет вину) вместе с офицерами дивизиона, и во время пьянки Лучанинов убеждал их, что старший лейтенант Беленко не заблудился в воздухе, а сознательно угнал секретный самолет в Японию. И все офицеры дивизиона в это поверили…

По прибытии на зимние квартиры я в очередной раз удостоился чести быть вызванным к заместителю начальника политотдела дивизии. Значит, последствия будут серьезные. Я уже был у особиста. Меня спросили: «Откуда вы знаете про то, что Беленко не заблудился, а угнал самолет? Вы что, вражеские голоса слушаете?»

«Да нет, – говорю. – Я слушаю только командиров и политработников. А они постоянно учат, что офицер, а тем более коммунист, обязан погибнуть, но не допустить попадания к врагу секретных сведений. А этот самолет совершенно секретный. Настоящий коммунист и советский офицер обязан взорвать его вместе с собой. Так что же, товарищ подполковник, у нас в дивизии предатели? Учат офицеров сдаваться в плен. А ЦК об этом в курсе?»

Замначпо махнул рукой, обматерил и отправил к командиру дивизиона. Тот сделал мне строгий выговор за употребление спиртных напитков на стрельбах. Но это было привычно. С первых дней службы в Таманской дивизии каждый офицер уясняет, что если в течение дня (ночи) тебя не обматерили и не наказали, то ты не имеешь право уходить домой. Даже если уйдешь – останется чувство невыполненного долга.

– Как вы попали в Ташкент?

– Прокомандовав взводом в Таманской дивизии пять лет, я оказался в 235-й гвардейской Псковской артиллерийской бригаде в городе Скопине Рязанской области. В Афганистан не попал. Начальник политотдела бригады, узнав о моем намерении попасть в Ограниченный контингент, сказал: «Ты что надумал? За границу собрался? Может, тебя еще в Германию направить? Ты беспартийный. Таким там делать нечего. Я найду тебе место». Тогда политработники в силу своей безграмотности думали, что Афганистан – это лучше Германии, почти Сирия… Слово свое он сдержал.

Вскоре вместо 40-й армии я поехал в 36-ю. Это Забайкальский военный округ. Край каторжан. Вековая русская ссылка. ЗабВО – «забудь вернуться обратно»… Но я вернулся! В Ташкент.

– Праздник Преображения Господня в 1991 году выпал на понедельник. Никто из нас тогда не осознавал и не понимал Божиего Промысла, что этот день 19 августа станет началом нового периода русской истории – крушения большевистской власти и «второго крещения Руси».

В середине дня я входил в кабинет первого заместителя командующего войсками Краснознаменного Туркестанского военного округа генерал-лейтенанта Г. Кондратьева. Вид генерала подтвердил правильность моих ощущений: случилось что-то очень серьезное. В то время я служил постоянным корреспондентом журнала «Советский воин» по Туркестанскому военному округу. С утра начало что-то происходить… До редакции в Москве не дозвониться. По телевизору страшилки рассказывают. Заявления ГКЧП зачитывают. Поэтому я и приехал в штаб округа. Выпив зеленого чая и обсудив обстановку, Кондратьев говорит: «Подежурь здесь на телефонах, я к командующему, адъютант уехал».

С этими словами он ушел, а я, усевшись в генеральское кресло, стал дозваниваться до редакции в Москве. Вдруг в кабинет заходит начальник политотдела штаба и управления округа генерал-майор В.М. Кузь.

Владимира Михайловича уважали. Раньше он был секретарем партийной комиссии 40-й армии. Спрашивает: «Где Георгий Григорьевич?» Я: «У командующего». «Ну и хорошо. Ты мне поможешь». «Конечно, помогу, а что делать?» «Снимай портрет Горбачева». «???». «Он отстранен, и власть перешла к ГКЧП. Я уже у всех членов военного совета снял его портреты. Остался только Кондратьев».

Генерал-лейтенанта Кондратьева хорошо знали все душманы в Афганистане и Средней Азии. Только совсем недавно железной рукой он остановил Ошскую резню, подавил Ферганский и Таджикский мятежи. Без его приказа даже мухи в Туркестане не летали. А тут – переворот в Москве, и я должен сделать за него выбор: на чьей он стороне. Нет, такого просто быть не может, потому что не может быть никогда!

– Что вы ответили?

– Сказал: «Товарищ генерал, я не могу снять портрет Верховного главнокомандующего». – «Ну, тогда я сам». – «Не позволю. Этот портрет имеет инвентарный номер. Его адъютант получал на складе. И он за ним числится. Только он может его сдать или передать по накладной».

Начпо меня тоже знал. Выругался, махнул рукой и пошел к выходу. В двери столкнулся с адъютантом: «Володя, снимай портрет Горбачева и неси ко мне в кабинет».

Володя Уманец был блестящим адъютантом. Посмотрел на меня и всё понял: «Есть, товарищ генерал, только накладную выпишу».

Портрет так и остался на стене…

– Какие все это имело последствия?

– Через несколько дней после ареста ГКЧП в Ташкент прилетела комиссия из Москвы – искать предателей. Видные демократы из Генштаба и ГлавПура работали в округе, но ничего компрометирующего найти не смогли. Тогда в акте указали, что командующий и члены военного совета, за исключением генерал-лейтенанта Г. Кондратьева, сняли в своих кабинетах портреты Горбачева. Это и приравняли к измене. Все они были освобождены от занимаемых должностей. Командующим войсками ТуркВО указом Горбачева был назначен генерал-лейтенант Г.Г. Кондратьев. Вскоре ему будет присвоено очередное воинское звание генерал-полковник.

Но всё это будет потом. А пока, дождавшись Кондратьева и узнав обстановку, поехал в Ташгорсовет.

Почему туда? Потому что я был его депутатом.

– Как это получилось?

– Когда объявили выборы в народные депутаты СССР, ко мне пришел мой товарищ, корреспондент окружной газеты «Фрунзевец» Володя Золотухин, и предложил стать его доверенным лицом. Это сейчас выборы – рутина, а тогда эпохальное событие. Первые свободные выборы в СССР! Володя честно сказал, что Политуправление округа против, поскольку он самовыдвиженец и переходит дорогу видному узбеку от ЦК. Это для меня послужило основным аргументом – утереть нос политработникам. Последствия я представлял и потому согласился возглавить его предвыборную кампанию. Мы победили, и Золотухин стал депутатом Верховного Совета СССР от Ташкента. К счастью, я ошибся насчет предполагаемых репрессий. Время действительно изменилось. Мне ничего не было, а Золотухина Политуправление везде представляло как своего кандидата.

Приближались выборы в Верховные Советы союзных республик и местные советы народных депутатов. Пройдя всю кампанию, я понял, что легко сам могу избраться в Верховный Совет Узбекской ССР, и стал собирать документы для регистрации. И тут меня вызывает начальник политотдела штаба и управления округа генерал-майор Кузь В.М. Суть разговора: только попробуй и – партбилет на стол! Это очень серьезная угроза, поскольку я понимал, что никто из редакции меня защищать не будет. Меня интересовали мотивы, по которым нельзя избираться. И тут начпо принимает гениальное решение, которое впоследствии сильно изменит мою службу. Он сказал: «Мне приказано, чтобы от Ташкента в Верховный Совет был избран новый первый заместитель командующего генерал Кондратьев. Вот ты этим и займешься, а сам можешь идти в Горсовет». – «Владимир Михайлович! Избрать русского генерала в центре Ташкента, в округе, где живет один "Бирлик” (националистическая узбекская партия), даже теоретически невозможно!» – «Товарищ подполковник, это приказ. Ты у меня не только партбилетом, но и погонами ответишь. Пошли, представлю Кондратьеву».

Выборы прошли на ура. Генерал опередил председателя Союза композиторов Узбекистана, а я – четырех узбекских националистов в первом туре. Приказ был выполнен. Так мы с Кондратьевым стали народными узбекскими депутатами.

Шел февраль 1990 года. В Душанбе начиналась гражданская война. Генерал Кондратьев, как истинный демократ, подавил ее за неделю…

Почему я так подробно об этом рассказываю? Для того, чтобы был виден Божий Промысл, ведущий меня к главному делу моей жизни.

– За год до путча на обычный прием избирателей в мой кабинет в Окружном доме офицеров зашли два священника. В советские времена священник даже на Русской равнине редкость, а здесь, в Туркестане, вообще чудо. Батюшки служили в кафедральном Успенском соборе. По благословению владыки Ташкентского и Среднеазиатского Владимира они хлопотали об открытии церкви. Одного звали отец Михаил, второго уже не помню. Их идея была за гранью реальности: добиться разрешения на строительство православного храма в стремительно исламизирующемся Ташкенте, что при государственном атеизме советской власти и общей русофобии в Средней Азии было невозможно даже теоретически! Но они были уверены в своей правоте. Обращались уже во все инстанции. Рассказывали и показывали мне письма и ответы на них. Просили меня решить этот вопрос. Я пытался объяснить, что это нереально, а они говорили, что с Божией помощью у меня получится.

На окраине Ташкента в 1964 году по проекту архитектора И.М. Тормашева открыли русское кладбище. Оно стало называться Домбрабадское. Город стремительно развивался, и после землетрясения 1966 года это кладбище превратилось в главное место погребения. Но впереди у погоста была еще одна скорбная роль. В начале Афганского похода погибших хоронили только в Ташкенте на Домбрабадском кладбище. На родину не отправляли…

Батюшки рассказали мне про Божий Промысл. Оказалось, что архитектор был верующим человеком и спроектировал при входе на кладбище церковь. И. Тормашев верил, что большевистское иго долго в России не продержится, и, освободившись от него, православный народ построит здесь, на готовом фундаменте, храм. Проект точно выверен по сторонам света, место для алтаря определено по всем канонам. Более того, и колокольня предусматривалась! Советские рабочие заложили фундамент по чертежам классической русской церкви. Архитектор замаскировал его под зал гражданских панихид, к которому у власти никаких претензий не возникло. Этот зал не достроили. Бросили. И открыли деревообрабатывающий цех, а проще – мастерскую по изготовлению гробов. Батюшки показали мне чертежи фундамента. Это меня потрясло!.. В самый разгар гонений на верующих, во время, когда Хрущев на всю страну обещал показать «последнего попа», когда в Москве взорвали храм Преображенского полка, а в тюрьмы сотнями шли за веру православные священнослужители – в мусульманском Ташкенте русский архитектор спроектировал храм для будущих поколений! Он верил, что храм будет.

– А вы поверили?

– И я поверил. Я не знал как, но уверовал, что с Божией помощью мы построим церковь. И понял, что это мой долг перед архитектором, перед погибшими в Афганском походе, перед всеми русскими Ташкента, живыми и мертвыми. И это – Божия воля.

Долго ходил к городским начальникам, писал депутатские запросы, выступал на сессиях Горсовета. Всё бесполезно! Конфиденциально мне рекомендовали бросить это и заняться чем-нибудь более реальным. Но я не отступал, и в канцелярии горисполкома было уже большое дело со всеми документами и резолюциями.

– Вернемся в 1991 год. Вы поехали в Горсовет…

– В связи с ситуацией в стране было созвано экстренное заседание Ташгорсовета совместно с Горкомом компартии Узбекистана. Дело в том, что Ташкент с населением 2,5 млн. человек был четвертым городом Советского Союза после Москвы, Ленинграда и Киева, и Городской совет народных депутатов имел статус, аналогичный Моссовету.

Обычно я на парламентские сессии ходил «в цивильном», но здесь поехал в форме. Не успел войти в зал, как меня сразу пригласили в президиум, где уже сидели председатель, хоким (мэр) и секретари горкома. Я поблагодарил и отказался. Всё-таки я был простым депутатом. Но форма в этот день открывала дорогу всюду. Узбеки испугались. Мы ждали Ислама Каримова. Он был с визитом в Турции (уже тогда турки стали объяснять народам Средней Азии то, что до сих пор не поймут в Москве: Туркестан – это стан турок). Но не дождались (президент вернулся, когда прояснилась ситуация в Москве).

Мне жали руку и заверяли в лояльности. Просили только не выводить танки на улицы Ташкента

Заседание проходило бурно. Все гневно клеймили Горбачева. Приняли резолюцию в поддержку ГКЧП. Я был единственным представителем Советской Армии и потому – в центре внимания. Мне жали руку и заверяли в своей лояльности. Просили только не выводить танки на улицы Ташкента. Я обещал, что если власть и дальше будет себя хорошо вести, то танков в городе не будет. Мои отношения с Кондратьевым они знали и моему слову поверили. Опасения были не напрасны. Рядом, в Чирчике, находилось Высшее танковое командное училище и десантно-штурмовая бригада, а в самом городе – Высшее общевойсковое командное училище. К тому же начальником Ташкентского гарнизона был генерал-лейтенант Г. Кондратьев. Это было страшно… Генералу Михаилу Черняеву в июне 1865 года потребовалось двое суток, чтобы взять Ташкент и получить 12 золотых ключей от города. Генерал Георгий Кондратьев в августе 1991-го управился бы за два часа…

Выхожу в коридор покурить. Эмоции захлестывают. Чувствую, что сейчас произойдет что-то очень важное. Но что? И тут я понимаю, что вот сейчас, в этот момент, я могу решить в Ташкенте любой вопрос…

– Сразу вспомнили о храме?

– А что мне надо? Про личные проблемы даже не думал.

Не докурив сигарету, быстрым шагом иду в канцелярию, беру соответствующую папку с документами – ту самую, которая накопилась благодаря моим письмам и хождениям, – и захожу в кабинет первого секретаря горкома, председателя Ташгорсовета Атхамбека Фазылбекова.

Глава города открывает документы и молча подписывает. Всё! Свершилось то, что было запрещено в Средней Азии 74 года: советская власть разрешила построить в Ташкенте ПРАВОСЛАВНЫЙ ХРАМ…

Получив письменное разрешение главы города на строительство храма, я понимал, что это политическое решение, а надо идти дальше. Необходимо постановление Горисполкома. А тут власть в Москве опять поменялась. ГКЧП арестовали. Горбачев вернулся. Неужели у меня сорвется?

Три дня подряд я ходил в Горсовет.

– О чем договаривались?

– Это уже не важно. Исполнительный комитет Ташкентского городского совета народных депутатов 23 августа 1991 года выпускает постановление, согласно которому деревообрабатывающий цех на Домбрабадском кладбище передается Ташкентской и Среднеазиатской епархии для строительства православной церкви.

Сейчас мало кто может представить, что такое 23 августа того года. Три дня назад арестовали ГКЧП. Всё! Страна рушится. Через неделю, 31 августа, Узбекистан объявит о своей независимости и выйдет из СССР. На улицах кричат: «Русские – в Рязань, татары – в Казань!» А в это время, бросив все другие вопросы, Ташгорисполком занимается русской церковью. Вы в это поверите?

– С трудом!

– Но так было!

28 августа 1991 года в великий праздник Успения Пресвятой Богородицы я вместе со своим семилетним сыном передал в Успенском кафедральном соборе отцу Михаилу все разрешительные документы на строительство храма.

Здание была освящено во имя святого равноапостольного великого князя Владимира. С октября 1991 года там стали отпевать усопших. 17 ноября 1991 года была отслужена первая Божественная Литургия на деревянном помосте. После соответствующей перестройки 18 ноября 1999 года здание было освящено как храм архиепископом Ташкентским и Среднеазиатским Владимиром…

…Знаете, после освящения той самой иконы на Спасской башне Кремля 28 августа 2010 года патриарх Кирилл сказал: «В этой истории с иконой – символ того, что произошло с нашим народом в XX веке. Был сделан вид, что подлинные цели и ценности, подлинные святыни разрушены, что вера исчезла из жизни нашего народа. Так было кому-то нужно, и очень многие делали вид, что так оно и произошло. Но никуда не исчезла вера нашего народа. Она хранилась нашими бабушками и матерями, она хранилась исповедниками и мучениками, она хранилась теми, кто не жалел жизни ради того, чтобы сохранить веру. И когда по милости Божией с народом и Отечеством нашим произошло то, что происходит ныне с этой иконой, явился миру лик нашего народа». Точнее не скажешь!..

Александр Лучанинов