6 участников последних дней и часов земной жизни Спасителя

 

И сказал Господь: Симон! Симон! Се, сатана просил, чтобы сеять (просеивать. — М. Б.) вас как пшеницу, но Я молился о тебе, чтобы не оскудела вера твоя; и ты некогда, обратившись, утверди братьев твоих.

Он отвечал Ему: Господи! С Тобою я готов и в темницу и на смерть идти (Лк. 22, 31–33).

Это — единственное место в Четвероевангелии, свидетельствующее о том, что сатана продолжал свои попытки торга с Богом и после безуспешного искушения в пустыне (см.: Мф. 4, 1–11). В данном случае попытка заключается в предложении проверить учеников — как когда-то в древности праведного Иова (см.: Иов 1, 11–12). И неслучайно именно апостол Симон, он же Кифа, по-гречески Петр — камень — особенно волнует «любителя проверок». Ведь именно он в решающий момент, отвечая на вопрос Учителя: а вы за кого почитаете меня? — произнес: Ты — Христос, Сын Бога Живаго. И в ответ услышал: блажен ты, Симон, сын Ионин, потому что не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах. И Я говорю тебе: ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее (Мф. 16, 15–18). Где же тут успокоиться «вратам ада» — силам преисподней?

О преданности Петра Учителю, об отсутствии у него всяких сомнений в богочеловеческом достоинстве Христа (если и все соблазнятся, но не я — Мк. 14, 29), о его героическом порыве пойти с Ним даже и на смерть сообщают все четыре евангелиста, и все четыре — об «охлаждающем» ответе Учителя — истинно говорю тебе, что в эту ночь, прежде нежели пропоет петух, трижды отречешься от Меня (Мф. 26, 34).

Евангелисты Матфей (26, 35) и Марк (14, 31) сообщают об упорстве горячего Петра, о его — не первом! — споре с Учителем. Однако — «Несоделанное мое видесте очи Твои, в книзе же Твоей и еще несодеянная написана Тебе суть» (молитва Симеона Нового Бого­слова). Страшная ночь проходит, крик петуха возвещает наступление еще более страшного дня — и бедный Петр осознает правоту слов Учителя. Евангелист Лука (22, 61) сообщает трагическую подробность: сразу после петушиного крика там, во дворе первосвященника, связанный Господь, обратившись, взглянул на Петра, и Петр вспомнил слово Господа, как Он сказал ему: прежде нежели пропоет петух…

Почему же так?.. Вот что пишет святитель Феофилакт Болгарский в своем Толковании на Евангелие от Луки: «Полагаясь на сильную любовь, он (Петр) обещает то, что пока невозможно для него. Но Господь, видя, что он говорит необдуманно (ибо, однажды услышав от самосущей Истины, что подвергнется искушению, он не должен был противоречить), объявляет ему и вид искушения — отречение. Отсюда мы научаемся, что произволения человеческого недостаточно без помощи Божией. Петр оставлен был ненадолго, и, по-видимому, любил даже горячо, однако же, когда Бог оставил его, уловлен был врагом». Пример Петра учит нас не полагаться на собственные силы, не удивляться собственной слабости, уязвимости, падениям и, главное, не отчаиваться в милости Того, Кто непременно поднимет, если…

Если человек, хотя бы и упавший, любит Его и хочет быть с Ним. Ведь именно о любви спрашивает Петра Воскресший Христос (см.: Ин. 21, 15–17): Симон Ионин! Любишь ли ты Меня? — трижды, потому что Петр отрекался от Него трижды, каждое падение требует отдельного подъема. А далее Он велит Своему ученику пасти овец (17) и предрекает ему прославление Бога смертью (см.: там же, 19) — мученическую кончину.

Учитель знает, что этот ученик никогда уже больше от Него не отречется.

 

Когда Он еще говорил это, появился народ, а впереди его шел один из двенадцати, называемый Иуда, и он подошел к Иисусу, чтобы поцеловать Его. Ибо он такой им дал знак: Кого я поцелую, Тот и есть.

Иисус же сказал ему: Иуда! Целованием ли предаешь Сына Человеческого? (Лк. 22, 47–48)

Темная, страшная фигура Иуды из Кариота — апостола, одного из двенадцати, предавшего своего Учителя, — издавна привлекает к себе повышенное и болезненное внимание. Многим почему-то хочется разгадать некую «загадку Иуды», истолковать его действия нестандартным образом, облагородить, возвысить, наконец, совершенно обелить эту личность — и тогда уж поставить ее в центр евангельских событий. Литературных вариаций на эту тему просто не счесть, и нет нужды на них останавливаться; но о роли Иуды, о его мотивах спорят и религиозные мыслители, и православные богословы. В некоторых работах начала ХХ века (русский Серебряный век и в культуре, и в богословии) можно прочитать об особой миссии, скрытно предусмотренной для этого ученика Христом, о том, что предательство Иуды и затем многовековое поношение его имени были необходимы для совершения Крестной Жертвы, т. е. являют собой ее неотъемлемую часть; также о том, что пресловутые сребреники на самом деле не имели для этого ученика большого значения; о том, наконец, что Иуда на самом деле «хотел как лучше», что его предательство было — не подлым расчетом, а трагической ошибкой…

Главный довод подобного рода измышлений — то обстоятельство, что Иуда входил в число ближайших учеников Христа. Не мог же, дескать, Господь Сердцеведец ошибаться!

Однако о невозможности оправдания действий предателя «исторической необходимостью Крестной Жертвы» Он говорит Сам: Сын Человеческий идет, как писано о Нем; но горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается; лучше было бы этому человеку не родиться (Мф. 26, 24; Мк. 14, 21). И еще — Не двенадцать ли вас избрал Я? Но один из вас диавол. По свидетельству апостола и евангелиста Иоанна (6, 70), Спаситель произнес это задолго до самого Иудиного предательства, но Иуда тогда уже хотел предать Его (Ин. 6, 71). Сердцеведец не ошибался, Он знал, что в человеке (Ин. 2, 25). Тогда почему же Иуда оказался в числе избранных Им ближайших учеников?..

Святитель Иоанн Златоуст: «Посмотри, сколько сделал Христос, чтобы склонить его на Свою сторону и спасти его; научил его всякому любомудрию и делами, и словами, поставил его выше бесов (в смысле — дал власть над бесами. — М. Б.), сделал способным совершать многие чудеса, (…) вразумлял обетованием Царства, постоянно обличал тайные его помышления, но, обличая, не выставлял на вид всем (слышал ведь Иуда это — один из вас диавол — мог бы и задуматься. — М. Б.), омыл ноги его вместе с прочими учениками, сделал участником Своей вечери и трапезы — но он добровольно остался неисправимым».

Итак, Иуде был дан тот самый шанс, который дается каждому человеку и до самой смерти земной не отнимается. И не такой даже шанс, как каждому, а особый, исключительный. Почему же Иуда сделал другой выбор и дал войти в себя сатане (см.: Ин. 13, 27)? Определенное разномыслие о его мотивах допустимо: например, святитель Иннокентий Херсонский (Борисов) и автор работы «Иуда-предатель» (1914 г.) протоиерей Павел Алфеев считали, что Иуда надеялся своим предательством поставить Учителя лицом к лицу с Его врагами и тем самым вынудить к решительным действиям. И таким образом стать первым царедворцем в царстве Мессии — земного царя, который даст Израилю власть над всем миром… Именно разочарованием в этом замысле отец Павел объяснил и раскаяние Иуды, и возвращение сребреников (см.: Мф. 27, 3–5), и самоубийство.

Не следует, однако, забывать, что Церковь видит главный мотив Иуды в корыстолюбии. Эта тема многократно повторяется в песнопениях Страстной седмицы: «…от слепотного сребролюбия нечестиве, отнюдуже забвение получил еси» — от жадности к деньгам всё забыл. Кстати, тридцать сребреников — это вовсе не маленькая сумма по тем временам…

В поцелуе Иуды толкователи видят либо желание обмануть предаваемого Учителя (а вдруг Его еще оправдают?..), либо циничную насмешку; а Олеся Николаева, автор книги «Поцелуй Иуды», пишет об этом поступке апостола-предателя как о «некоем иррациональном импульсе, свидетельствующем о зловещем раздвоении воли, об эмоциональной рассогласованности всего падшего грешного естества». И напоминает о том, как обновленческий «протоиерей» Александр Введенский, приведя чекистов на квартиру священномученика митрополита Петроградского Вениамина, не преминул подойти к владыке под благословение… «Отец Александр, — спокойно сказал обреченный митрополит, — мы же не в Гефсиманском саду!»

Шанс спастись, как уже сказано, не отнимается у человека до самой земной смерти. Иуда мог раскаяться в подлинном, христианском смысле этого слова, но он предпочел другое раскаяние. «Если бы он любил Иисуса, — пишет протоиерей Павел Алфеев, — то, осознав свою ошибку, он омыл бы ее горькими слезами покаяния, подобно Петру, с клятвой отрекшемуся от Христа (…) Раскаяние Петра вытекало из любви ко Христу (…), а раскаяние Иуды — из его крайнего эгоизма, из безграничного себялюбия».

«Ни врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам яко Иуда, но яко разбойник исповедую Тя…» — слышим мы каждый раз перед самым Святым Причащением. Это напоминание: Иуда как возможность живет в каждом из нас. Мне пришлось однажды разговаривать с одной пожилой женщиной. В 50-х годах на нее, тогдашнюю комсомолку, нещадно давили, требуя, чтоб она написала «письмо в газету» — о том, как стыдно ей перед всем советским народом за родного брата, ставшего попом… Сестра молодого священника сделать это отказалась, но через много лет горько каялась на исповеди… в чем же?.. В испытанном тогда смятении и страхе.

 

На другой день, который следует за пятницею, собрались первосвященники и фарисеи к Пилату и говорили: господин! Мы вспомнили, что обманщик тот, еще будучи в живых, сказал: после трех дней воскресну; итак прикажи охранять гроб до третьего дня, чтобы ученики Его, придя ночью, не украли Его (…) Пилат сказал им: имеете стражу; пойдите, охраняйте, как знаете (Мф. 27, 62–65).

Иными словами: вам нужно, вы и охраняйте, а от меня вы вчера уже получили все, что вам надо было… Прокуратор Иудеи расстроен. Он не находил в этом, как ему казалось, бродячем проповеднике никакой вины. Он не понимает, почему евреям непременно нужно было предать Его жестокой казни. А тут еще жена со своими сновидениями… (см.: Мф. 27, 19)

В историчности Понтия Пилата не сомневается никто: целый ряд источников сообщает, что он был римским прокуратором (или префектом) в Иудее с 26 по 36 год по Р. Х., причем ни в каких либералах и гуманистах не ходил. Вспомним второе по счету упоминание о нем в Евангелии от Луки (13, 1): В это время пришли некоторые и рассказали Ему о галилеянах, которых кровь Пилат смешал с жертвами их. Как поясняет святитель Феофилакт Болгарский, представители радикального религиозного течения, отказывавшиеся называть римского кесаря господином, были убиты по приказу прокуратора в момент жертвоприношения…

Святитель Василий, епископ Кинешемский, в своем Толковании на Евангелие от Марка утверждает, что Пилат в Иудее действовал «с крайним высокомерием, наглостью и жестокостью типичного римского правителя». Но при всем этом не раз терпел политическое поражение — поскольку полностью подавить волю иудеев к национально-религиозному самостоянию не мог и вынужден был вновь и вновь с ними считаться. С другой стороны, как пишет святитель Василий, он боялся кесаря Тиверия — «чудовища, которое не имело доверия и жалости даже к родным». Иудеи же кричали: если отпустишь Его, ты не друг кесарю; всякий, делающий себя царем, противник кесарю (Ин. 19, 12). Это, возможно, и стало роковым.

Пилат вошел в историю как палач Сына Божиего и одновременно — вот парадокс! — как свидетель Его невиновности, «проповедник Твоего незлобия» (из чинопоследования Пассии). Пилат хотя и не таков уже, как безупречно доблестные древние римляне (это подчеркивает святитель Василий), но он все же воспитан римским правом и не лишен понятий о законности и справедливости. Однако эти понятия в нем оказываются бессильными. В той же Пассии говорится, что он «руце убо своя умы, но сердце оскверни». Ритуально умыв руки перед иудеями, римский прокуратор, как ему казалось, снял с себя ответственность за судьбу Галилеянина… Но на самом-то деле он ее, эту невыразимо страшную и непреходящую ответственность, на себя взял и в том расписался на знаменитой табличке (см.: Ин. 19, 19–22).

Что роднит Пилата и Иуду? То, что и к первому, и ко второму Спаситель обращался, звал ко спасению. Евангелист Иоанн (18, 37–38) передает нам диалог между связанным Иису­сом и римским прокуратором: …всякий, кто от истины, слушает гласа Моего. Пилат сказал Ему: что есть истина? Когда я слышу рассуждения своих шибко интеллектуальных знакомых о том, что истина человеку не может быть известна в принципе, что любая из религий есть лишь одна из версий, что выбор веры есть выбор чисто субъективный — я вспоминаю Понтия Пилата, который был — не от истины.

Дальнейшая его судьба доподлинно неизвестна, однако есть версия: после странной истории с распятым Галилеянином Пилат стал особенно жесток к иудеям, и по их слезной жалобе его сняли, наконец, с должности и отправили в ссылку. Там он окончил свою жизнь тем же образом, что и Иуда Искариот.

 

Когда же настал вечер, пришел богатый человек из Аримафеи, именем Иосиф, который тоже учился у Иисуса; он, придя к Пилату, просил тела Иисусова. Тогда Пилат приказал отдать тело; и, взяв тело, Иосиф обвил его чистою плащаницею и положил его в новом своем гробе, который высек он в скале; и, привалив большой камень к двери гроба, удалился (Мф. 27, 57–60).

За семь веков до евангельских событий Иосифа из Аримафеи предвидел пророк Исаия: Ему назначали гроб со злодеями, но Он погребен у богатого, потому что не сделал греха, и не было лжи в устах Его (53, 9). Иосиф и есть тот самый богатый, похоронивший у себя, в своем собственном гробу, Того, Кто взял на Себя наши немощи и понес наши болезни (Ис. 53, 4).

Чтобы лучше увидеть духовный облик Иосифа, вспомним еще одну книгу Ветхого Завета — неканоническую книгу Товита. Праведный Товит жил за восемь веков до Рождества Христова. Вместе с другими израильтянами его увели в плен в Ниневию. В книге он рассказывает, как жил в плену: алчущим давал хлеб мой, нагим одежды мои, а если кого из племени моего видел умершим, и выброшенным за стену Ниневии (так относились ниневитяне к телам пленников! — М. Б.), погребал его. Тайно погребал я и тех, кого убивал царь Сеннахирим, когда, обращенный в бегство, возвратился из Иудеи. А он многих умертвил в ярости своей. И отыскивал царь трупы, но их не находили. Один из Ниневитян пошел и донес царю, что я погребаю их; тогда я скрылся (Тов. 1, 17–19). Вот она, безусловная праведность: нельзя не похоронить человека по-человечески, чем бы это ни грозило. Товит — духовный предшественник Иосифа Аримафейского.

Что мы знаем об Иосифе? Он человек знаменитый (Мк. 15, 43), то есть более чем известный среди евреев. Он член совета (синедриона), но при том человек добрый и правдивый, не участвовавший в совете и в деле их (Лк. 23, 50–51), то есть в расправе над Иисусом. Иосиф сам ожидал Царства Божия (см.: Мк. 15, 43), и он вовремя понял, что это Царство уже пришло — он ученик Иисуса, но тайный из страха от Иудеев, уточняет евангелист Иоанн (19, 38). Значит, Иосифа можно упрекнуть в некоей робости — ведь не боялись же апостолы?.. В том-то и дело — апостолы после казни Иисуса рассеялись каждый в свою сторону (Ин. 16, 32), а Иосиф, подчиняясь безусловной для него нравственной необходимости, осмелился (глагол, используемый только евангелистом Марком) войти к Пилату и попросить у него тело Казненного — дабы тело это не выбросили собакам.

Об Иосифе пишут все четыре евангелиста, но только Иоанн сообщает, что у него был помощник — Никодим, приходивший прежде к Иисусу ночью (19, 39). О той ночной беседе апостол и евангелист Иоанн рассказывает в 3‑й главе. Именно тогда Иисусом были произнесены слова: Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную (16). Никодим — один из начальников Иудейских (1) — не забыл услышанного в ту ночь, когда настала ночь совсем другая.

 

А Мария стояла у гроба и плакала. И, когда плакала, наклонилась во гроб, и видит двух Ангелов, в белом одеянии сидящих, одного у главы и другого у ног, где лежало тело Иисуса. Они говорят ей: жена! Что ты плачешь? Говорит им: унесли Господа моего, и не знаю, где положили Его. Сказав сие, обратилась назад и увидела Иисуса стоящего; но не узнала, что это Иисус.

Иисус говорит ей: жена! что ты плачешь? кого ищешь? Она, думая, что это садовник, говорит Ему: господин! если ты вынес Его, скажи мне, где ты положил Его, и я возьму Его.

Иисус говорит ей: Мария! Она, обратившись, говорит Ему: Раввуни! — что значит: Учитель! (Ин. 20, 11–16)

Конечно, не об одной Марии из Магдалы здесь нужно сказать, а обо всей небольшой группе женщин, сохранивших верность Учителю в самые страшные часы — во время казни и сразу после Крестной смерти. Точно сказать, сколько их, жен-мироносиц, было, мы не можем. Матфей (27, 56) называет Марию Магдалину, Марию, мать Иакова и Иосии, и мать сыновей Зеведеевых (апостолов Иоанна Богослова и Иако­ва). Марк (16, 1), кроме Марии Магдалины, называет еще Марию Иаковлеву и Саломию — она, предположительно, и есть мать сыновей Зеведеевых. Лука (24, 1) говорит о женщинах, пришедших с Иисусом из Галилеи, а также сообщает, что ко Гробу вместе с этими галилеянками пришли и некие другие женщины. Апостолам же весть о Воскресении принесли Магдалина Мария, и Иоанна (которая в 8-й главе названа женой Хузы, домоправителя Иродова), и Мария, мать Иакова (не Зеведеева, а другого Иакова, скорее всего) (24, 10). Евангелист 

Иоанн, который, как известно, сам стоял у Креста рядом с Богоматерью, свидетельствует о стоявших там же Ее родственнице Марии Клеоповой и Марии из Магдалы — Магдалине (19, 25). Итак, список варьирует, но эта последняя Мария из него не уходит.

Что мы о ней знаем? Да практически ничего. Кроме того, что она действительно пришла с Иисусом из Галилеи (поскольку город Магдала и ныне находится именно там) и что из нее вышли семь бесов (Лк. 8, 2). Что это были за бесы, как они в нее вселились, чем ее мучили — неведомо, а сочинять не нужно. Западная традиция — видеть в Марии Магдалине что­-то вроде раскаявшейся блудницы — Православием отвергается, именно потому, что в Священном Писании ничего подобного о ней не сказано. Зато сказано другое — три евангелиста из четырех ( Мф. 28, 9–10; Мк. 16, 9; Ин. 20, 11–15) сообщают нам, что именно Мария Магдалина (по Матфею — вместе с другой Марией) была первым человеком на земле, увидевшим Воскресшего Господа.

Почему именно она? Можно сказать, что ответ на этот вопрос нам неизвестен; а можно почувствовать чистоту ее сердца, полноту ее любви, ее отчаянное горе и ее великую радость…

Сколько поколений хрис­тиан видели только что Воскресшего Господа сквозь радугу ее слез — слез вестницы Воскресения!