О границе допустимого в искусстве - между свободой и кощунством

Человек XXI века, то есть, мы с вами, живем в интересное, но противоречивое время, которое по глубокомысленному выражению философов современности — названо эпохой постмодерна. И, вольно или невольно, но мы вынуждены находиться в информационном пространстве, сопутствующем этому странному времени — столь же непростом и нелинейном, как и породившая его среда, где ни одна идея или утверждение не имеет право на абсолютное значение. Где все относительно настолько, что порой теряет грань разумного и порождает абсурд, трудно поддающийся пониманию даже самими творцами этих идей.

Но какое же место и роль занимает культура в этом мире, переливающемся всеми цветами и красками, стремительно меняющихся идей и идеалов? Как оказывается – самое непосредственное. Это можно видеть хотя бы по ряду нашумевших выставок современного искусства, прошедших в Москве на протяжении последних лет десяти. Можно долго спорить о художественном наполнении этих культурных событий, но вот обойти стороной смысловое их значение нам вряд ли удастся.

Так где вообще проходит та тонкая и еле уловимая грань, которая отделяет подлинную Божественную свободу Творца от откровенного кощунства и банальной глупости, особенно когда речь идет об использовании в культурном пространстве сюжетов, связанных с библейским откровением и имеющих тот или иной религиозный контекст?

Повторюсь, что значение культуры в современном мире велико. При этом надо понимать, что культура – это часть отображения духовной жизни в нашем тварном мире. Она оказывает огромное влияние на жизнь людей, причем, не меньшее, чем религия. Поэтому в советское время, например, когда религия была выдавлена из жизни общества, именно тяга к культуре считалась проявлением «духовности».

Поэтому тут стоит, я думаю, привести одну известную мысль русского религиозного мыслителя отца Павла Флоренского о том, что культура происходит от культа, то есть, религии, как некое отщепление, отшелушивание от нее. Получив автономность, культура присваивает себе даже некие атрибуты культа. Хоть и делается это без его внутреннего содержания, без религиозной бытийной основы, но, тем не менее, она это делает, поскольку имеет корни в вере в Бога.

Поэтому, если хронологически проиллюстрировать путь западноевропейского искусства, то его условно можно поделить на три следующих исторических формата:

– сотериологической («сотерио» — спасение, от Рождества Христова до начала XV века, то есть, до эпохи Возрождения), где культура выражала главную жизненную ценность ранней Церкви — праведную жизнь во Христе и поиск Царства Небесного;

– эвдемонической («эвдемония» – счастье жизни, от эпохи раннего Ренессанса до начала XX века), где главной жизненной ценностью становится мир человека;

– нигилистический. Этот формат раскрывается в системе кардинального отрицания и пересмотра традиционных духовных и культурных ориентиров, фактически воплощая в себе ницшеанский идеал глобальной ревизии всего миропонимания.

В качестве иллюстрации такой интерпретации современного авангарда можно привести короткую, но яркую характеристику абстрактного искусства школы Пикассо, сделанную в 1963 году ссыльным церковным писателем С.И. Фуделем: «современное искусство – это не столько смена эстетических предпочтений, сколько бунт и очень глубокое богоборчество, какой-то уже не базаровский, а космический нигилизм. Точно какая-то ненависть к плоти мира, к самой материи мира все сильнее поднимается в человеке, пожелавшем своими нечистыми руками тронуть первооснову бытия, то «основание, которого, — как сказал Апостол, — художник и строитель Сам Бог» (Евр. 11:10)».

Конечно, человек не является некой марионеткой в руках Создателя, потому как от Него же наделен весьма значимой наравне с разумом чертой образа и подобия Божия – свободой, благодаря которой он может как приближаться всеми аспектами своей жизни (в том числе, и творчеством) к своему Господу, так и удаляться от Него. А вот теперь подумаем, как этот общий принцип прилагается к культуре. И тут нам надо сказать, что, конечно же, свобода в христианстве никоим образом не означает сужение творчества до круга церковной или околоцерковной тематики.

Художник-христианин — не тот, кто пишет пейзажи непременно с сельской церковью на заднем плане; писатель-христианин — не тот, у кого в романе или повести главным положительным действующим лицом будет священник или монах; поэт-христианин — не тот, у которого любовная лирика редуцирована до воспевания Таинства брака и чистых радостей супружества. Любому тут будет понятно, что это скорее какой-то гротесковый лубок на христианское понимание творчества и свободы в нем, но никак не христианский взгляд на искусство как таковое.

Вообще надо сказать, что у хорошего христианского писателя открытое и ярко выраженное религиозное сюжетное наполнение не является доминантной. Справедливости ради заметим, чтобы рассказать о Боге — произведение не всегда может даже содержать в себе Его прямое упоминание. Бывает и так, что иногда роман кажется лишенным такого ярко выраженного религиозного языка даже у авторов, которые были явно религиозными людьми.

Например, в фэнтезийных произведениях знаменитых христианских писателей Толкиена и Льюиса мы не встретим прямого упоминания о Боге, хотя сам их смысл и нравственный контекст без сомнения – христианские. Если же брать кинематограф, то все вышесказанное во многом касается и творчества советского режиссера Андрея Тарковского.

Бывает, что и художник для себя не решил какие-то религиозные и философские вопросы, и он пишет картину. К примеру, есть такая картина Нестерова «Философы», на ней изображены отцы Сергий Булгаков и Павел Флоренский. Бог в ней, вроде бы, не присутствует, но если вдумчиво вчитаться в графический текст полотна, то можно понять, что в ней больше о Боге сказано, чем во многих других картинах.

Но говоря о нелинейной образности хорошей христианской литературы и изобразительного искусства, не стоит забывать, что мир творчества ими не ограничен. А в большинстве своем он либо никак не проявляет своей религиозности, либо откровенно миру Церкви противостоит. Чтобы охарактеризовать эту мысль, возьмем для примера двух, пожалуй, наиболее ярких представителей авангарда ХХ века – художника-кубиста Казимира Малевича и сюрреалиста Сальвадора Дали, выразивших всю его противоречивость и неоднозначность.

Знаменитый абстракционист Малевич в своем искусстве был последовательным богоборцем, и это можно аргументированно показать на примере его работ, творческой биографии, манифестов и текстов. Вообще вызывает удивление (смешанное с естественным духовным отвращением) откровенная – последовательная и хирургически точная операция, произведенная Малевичем над всем, что связывало традиционную культуру с христианскими истоками. Хорошо зная и владея языком современного ему авангарда наряду с иконографией, свои работы он создавал на основе принципа замещения иконографической христианской символики сатанинской.

Например, им был вполне сознательно введен термин «всевидящее око» – как определение скрытого от непосвященных некоего образа, смотрящего с картины на зрителя. Апогеем своей антииконографии он считал «Черный квадрат», как символ бездонной пустоты и духовной бездны. Причем, Малевич сам неоднократно отсылал свои супрематические эксперименты в область традиционной иконописи, называя истоки своих красных и белых квадратов в цветах новгородской школы иконописи.

На самом деле в интеллектуальном отношении примитивно плоские, супрематические антииконы являли собой результат темного духовного опыта общения художника не иначе — как с преисподней, о котором сам Малевич свидетельствовал так: «…я сам переносился в пустынную бездну, в которой ощущаешь творческие сгустки Вселенной вокруг себя… Здесь, на этих плоских поверхностях, можно постичь течение самого движения, словно при соприкосновении с электрическим проводом».

Такая не просто культуроборческая, но и богоборческая, антихристианская позиция художника поражает и многое объясняет. Например – факт его продолжительного сотрудничества с большевиками. И в свете подобной общей оценки творчества Малевича риторический вопрос уже наших дней: может ли современное искусство свидетельствовать о Свете и Истине, если оно имеет в своем истоке откровенно сатанинское начало, – становится гораздо менее риторическим.

А вот с Сальвадором Дали будет уже не все так просто. Конечно, путь его творчества, как почти и у каждого авангардиста, начинался если и не с богоотрицания, то, по крайней мере, с довольно легкомысленного и провокационного к христианству отношения. Но так было не всегда. Даже свою жизнь он в духе постмодернизма наименовал не иначе как, «вилкой о двух концах», тем самым разделив ее на атеистический и христианский периоды.

И уже в 1950 году Дали издает свой «Мистический манифест сюрреализма». В нем он обвиняет современное искусство в атеизме, материализме и прочих грехах, которые могут разрушить настоящее творчество. Конечно, Сальвадор со свойственным ему эпатажем тут же вызывается быть «спасителем искусства», отчаянно принявшись за работу. Плодом его трудов становится полотно «Христос святого Хуана де ля Крус».

Все последующие его картины на христианскую тематику, а этот период в его творчестве, надо сказать, был довольно длительный – с 1950 по 1989 годы, хоть и далеки от канона, но скорее отражают поиск художником духовного смысла, попытку самому лично разглядеть Христа, и выразить свою внутреннюю борьбу, свое видение на полотне. Несомненно, они полны эпатажа и неоднозначности, как и сам постмодерн XX века, и называя себя христианским мистиком, Сальвадор, тем не менее, не гнушался откровенно асоциального поведения в жизни, доходившего порой до полного абсурда, а иногда и отвращения, что ярко выражено в созданном им самим абсолютно лишенным всякой доли скромности «Дневнике гения».

Таких художников, как Дали, наверное, можно подвести под такой пример. Когда маленький ребенок хочет изобразить икону, а получаются каракули, никто его не будет за это ругать, он хотел, как лучше, но сделал, как смог. Все дело здесь будет в побуждении – что человек хотел своим произведением сказать.

Завершая наш разговор о границах творчества, наверное, надо поставить вопрос об ответственности. Конечно, в современном постмодернистском мире говорить о неких конечных ориентирах довольно трудно. Но, я думаю, что ответственность у каждого творца, будь то художника, писателя или философа, для начала, лежит перед его собственной совестью. Уже затем — перед людьми, зрителями, читателями, слушателями.

А вот художник-христианин должен помнить евангельское «за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда», и знать, что соблазн есть вид духовного убийства и «горе тому человеку, через которого соблазн приходит». И чем более он талантлив, тем большая на нем лежит ответственность. Помнить нужно и о внутренних барьерах. И тут, в первую очередь, свободу творчества не следует понимать как свободу выворачивания собственной гадости на весь окружающий мир.

И дело даже не в стилистике модного сейчас «потока сознания» и не в постмодернизме как методе рассказа о своем взгляде на действительность. Просто нужно быть готовым все то темное и скверное, что есть во мне, а также, то, что порой вызывает у меня некритичную неприязнь к окружающему – уметь оставить при себе и не выливать его на всех подряд. В общем, тут творцу надо остановиться и не выпускать на свободу свои внутренние проблемы и негативные предпочтения, не наполнять ими сверх меры умы и сердца других.

И здесь мы подходим к другой большой проблеме — проблеме соотношения добра и зла. Что есть добро и что есть зло — где добрый злак, а где плевел? Без веры на этот вопрос ответить невозможно, потому что в безбожном мире все относительно: «тебе плохо, а мне хорошо; вы страдаете, вам противно, а нам нравится, мы от этого удовольствие получаем, вы считаете, что это уродливо, цинично, пошло и кощунственно, а мы называем это «актуальным искусством»».

Где определитель, где камертон, где эталон? И вот тут надо твердо сказать — все решается только во Христе. «Тогда сказал Иисус к уверовавшим в Него иудеям: если пребудете в слове Моем, то вы истинно мои ученики, и познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8, 31-32).

Надо стать во Христе новой тварью, надо обрести по слову апостола «ум Христов», тогда Закон Бога будет написан на скрижалях нашего сердца. Тогда, что бы мы ни делали, как бы ни пользовались своей свободой — все будет Божье, «ибо верующему все содействует ко благу», потому что «где Дух Господень, там свобода», а вне этого все разговоры о возможной или невозможной свободе, в том числе свободе творчества просто бессмысленны.