Этнический национализм и гражданский национализм в современном мире

В современном мире национализм, особенно его крайние проявления, представляют сложную проблему. Однако, предрасположенность многих людей к той или иной форме этнического национализма зачастую не столь иррациональ­на, как это порой представляется его критикам, которые, иногда сами этого не замечая, фактически отстаивают идеи государственного национализма. Скрытая полемика между этническими и государственными националистами была и остается одним из факторов, способствующих объективному анализу одного из центральных фено­менов нового и новейшего времени.

Национализм проявляется в разных видах и с разной интенсивностью. Некоторые из этих видов относительно мирные, наподобие чешского и каталонского, другие – агрессивные и замкнутые, как в предвоенной Германии или в сегодняшней бывшей Югославии. Кроме того, нет однозначной связи между этническим национализмом и исключительностью, что подтверждается теми же чешским и каталонским движениями.

Как правило, при первом рассмотрении схватить сущность граж­данского национализма крайне сложно. С точки зрения затрагиваемых мень­шинств этот вид национализма отнюдь не столь толерантен и бес­пристрастен, как может показаться на первый взгляд. На деле он может быть столь же жестким и бескомпромиссным, как и этнический нацио­нализм. Ибо гражданский национализм требует в качестве цены за получение гражданства и его преимуществ капитуляции этниче­ской общности и индивидуальности, перемещения этнической ре­лигии в приватную сферу, маргинализации этнической культуры и наследия меньшинств в границах национального государства. Именно так французский гражданский национализм отнесся к черным элитам и евреям: их культура и наследие обесценивались, религии презирались и вытеснялись из общественной жизни либо подавлялись, а этничность была у них отобрана. Чтобы стать гра­жданами Франции, они были принуждены стать черными или еврейскими французами.

Поэтому не только этнический, но и гражданский национализм может требовать искоренения культуры меньшинств и общностей как таковых, исходя из предположения, разделяемого марксистами и либералами, о равенстве через единообразие, большей ценности «высоких культур» и «великих наций» по сравнению с «низкими» культурами малых наций. Назидательная история за­падных демократий оказывается столь же императивной и жесткой и на практике этнически односторонней, как и в незападных авторитарных государствах-нациях, поскольку предполага­ет ассимиляцию этнических меньшинств в пределах национального государства посредством усвоения этнической культуры господствующего большинства.

Гражданское равенство уничтожает все ассоциации и организации, которые стоят между гражданином и государством, а идеология гражданского национализма выталкива­ет все традиционное и неписьменное на обочину общества, в сферу семьи и фольклора. Поступая таким образом, она делегитимирует и девальвирует этнические культуры как коренных меньшинств, так и иммигрантов и делает это сознательно и преднамеренно.

Это преднамеренное и открытое подавление культур и обычаев всех групп, кроме доминирующего «гражданского большинства», способствовало возникновению нынешнего кризиса национального государства. «Научное государство» не просто вторглось в какую-то сферу общества, распространяя свои законы, нормы и требования на каждый класс и регион, не считаясь с этническими и культур­ными различиями, но в то же время оказалось не в состоянии удовлетворить социальные ожидания бедных и меньшинств, тем самым способствуя развитию сознания и росту активности ранее молчавших слоев и эксплуатируемых регионов. Этническая гетерогенность, подъем ранее дремавших и полурастворенных этнических меньшинств в результате социального проникновения и культурной регламентации «научного государства», управляемого элитами доминирующего этноса, а также несбывшиеся ожидания и вызванное этим нарастающее давление со стороны недовольных меньшинств на политической арене центра и на доминирующую этническую группу — все это вместе привело к обострению про­блемы нации-государства[1].

По мнению В. Тишкова, в рамках общепризнанного подхода также различаются две основные формы национализма: гражданский (или государственный) (civic or State nationalism) и культурный (или этнический) (cultural or ethnic nationalism). Первый основывается на понятии нации как политической общности или согражданства; второй рассматривает нацию как этнокультурную категорию, как общность, имеющую глубокие исторические корни, социально-психологическую или даже генетическую природу. Первый чаще всего отождествляется с патриотизмом, но в своих крайних политических формах может обретать формы государственной агрессивности, шовинизма или изоляционизма.

Второй, выходя за рамки культурной деятельности и становясь политической программой, служит для этнических предпринимателей средством обеспечения доступа к власти и ресурсам, подавляет частные стратегии и интересы и порождает попытки реализовать принцип этнической государственности через узурпацию власти представителями одной группы, через подавление меньшинств или через сецессию и создание новой «национальной» (читай: этнической) государственности[2].

Отечественная академическая традиция в значительной мере способствовала утверждению приоритета этнической взаимоисключающей идентичности, огосударствлению и институционализации этничности, а также политической программатике этнонационализма. Ни одно из этих понятий в мировой науке не используется в качестве категорий, а если используется, то исключительно в гражданско-политическом контексте: «национальность» как гражданство, «национальная политика» как политика государственных интересов, «межнациональные отношения» как межгосударственные отношения, «родной язык» как материнский или первый выученный язык и т.п.

Проблемы гражданского национализма в отечественных общественно-политических дискуссиях нет вообще из-за отсутствия самого понятия гражданской нации, хотя в реальности она вполне зримо присутствует в риторике о государственном патриотизме. В чем-то с претензиями на общегосударственный патриотизм выступают представители этнического национализма доминирующей общности русских. В данном случае грань между этническим и гражданским (государственным) национализмом в значительной мере стирается. То же самое может происходить и с периферийным типом этнонационализма, формулирующего точно такую же претензию, но не на обще­государственном, а на региональном (этнотерриториальном) уровне.

Государственная общность как более жестко оформленная террито­риальными границами и фиксированным гражданством коалиция имеет больше оснований называть себя нацией, чем коалиция, основанная на этнической идентификации с ее постоянно конструируемым содержанием, взаимопроникаемыми границами и множественной лояльностью. Понятие гражданской нации более приемлемо для членов многоэтничных поликультурных политических со­обществ и менее конфликтогенно, чем понятие этнонации.

Однако государственными декретами понятие «этнонация», конечно, не может и, видимо, не должно быть демонтировано. Этнонационализм, будучи антиподом основанного на правах человека гражданского общества, в настоящее время компенсирует недостаток демократии и общегражданских лояльностей. Он может быть ослаблен или устранен только через улучшение социальных условий существования и общественного правления в рамках доктрины культурного плюрализма и принципа «единства в многообразии»[3].

Как было отмечено ранее, каждый национализм всегда очень конкретен, его доминирующее течение определяется ближайшими и долгосрочными целями, прежде всего, согласно интерпретации доминирующих групп. Этим можно объяснить сложные коллизии в отношении понимания национализма и его дифференциации с патриотизмом, которые проявлялись на постсоветском пространстве. Известно, что, понятие «патриотизм» в перестроечные годы стало подаваться в продемократических средствах массовой информации как сугубо негативное, если не вовсе ругательное. Но попробуем разобраться, в патриотизме ли здесь дело. Очевидно, что на лицо подмена понятий. То, с чем, как правило, приходится иметь дело – обыкновенный национализм, причем, зачастую в крайних проявлениях, исторически имеющий глубокие корни.

В данном контексте следует учитывать и действие механизма психологической защиты. Советская идеология утвердила в массовом сознании негативное отношение к национализму. Для большинства же, признание самому себе в этом «пороке», даже если это действительно так, явно неприемлемо. Вот тогда-то, в подсознании обывателя и происходит вытеснение неудобного, вызывающего тревогу понятия и замещение его более благозвучным, такими как патриотизм.

В противопоставлении патриотизма и национализма довольно часто ссылаются на высказывания Д. Лихачева, который, разделяя эти два понятия, подчеркивает, что патриотизм, «это даже не чувство, это важнейшая сторона личной и общественной культуры духа, когда человек и весь народ поднимаются над самими собой и ставят себе сверхличные цели»[4]. Национализм же, по его мнению, «самое тяжелое из несчастий человеческого рода...». «Как и всякое зло, оно скрывается, живет во тьме и только делает вид, что порождено любовью к своей стране. А порождено оно на самом деле злобой, ненавистью к другим народам и той части своего народа, которая не разделяет националистических взглядов»[5].

Отсюда и выводы: во-первых, что национализм базируется на чувствах неуверенности и неполноценности, а во-вторых, что «сознательная любовь к своему народу не может сочетаться с ненавистью к другим народам»[6]. Но при внимательном рассмотрении возникают и определенные вопросы.

Даже в контексте русской традиционной трактовки национализма как отрицательного феномена, что, как было отмечено выше, не свойственно западной традиции, к примеру, если отдельный человек в определенных условиях способен «подняться над собой», то народ может лишь осознать себя самим собой, а значит выделить себя по известному принципу «свой – другие»; подняться же над самим собой - значит, если не прибегать к позитивной аллегории, с большой вероятностью потерять этого «самого себя». Или, как это можно отрицать соединение любви и ненависти в одном субъекте? Человек – не электронная машина, не допускающая в своей программе столь значимого противоречия. Он куда более сложен и от природы противоречив. А противоречия лежат в основе его побуждений и действий. В определенной степени данное противоречие корректируется уровнем культуры, изредка смягчая или обостряя его проявление.

Патриотизм – феномен нравственный и обращен к той сфере ценностного мира человека, которая лежит в основе нравственной самоидентификации того или иного народа, формирования, по Д. Лихачеву, его «культуры духа»[7].

Иное дело национализм, который по своей природе уходит корнями в этнонациональную сферу. И если он и обретает нравственное содержание, то в связи в ней. Ярко проявившийся на рубеже XVIII - XIX веков, в эпоху становления национальных государств и опально-буржуазных революций, он сыграл определенную положительную роль, став и объединяющей силой и союзником нарождавшейся западной демократии. Именно национализм придал устойчивость и силу социально-политическим процессам через, как замечает Э. Смит, идеологические конструкты типа «общей судьбы», но в особенности - через миф «исторической избранности», которые, как правило, обеспечивали этнической группе долгую жизнь. Кроме того, в то время, только идеология национализма, выступая «от имени псевдонародной культуры... и беря свою символику из здоровой, простой трудовой жизни крестьян, народа...»[8] могла солидаризировать богатых и бедных. В этом смысле, по справедливому замечанию Н.Скворцова, идеология национализма не только выполняет именно государственную функцию, она политически эффективна и пользуется ответной поддержкой со стороны широких народных масс. Ибо национализм предлагает в данной привлекательной упаковке, «...ощущение безопасности и стабильности в тот период, когда жизненный мир потерял свою целостность, а люди оторваны от своих корней. Таким образом, функцией национализма являлось создание ощущения целостности и исторической непрерывности, связи со своим прошлым, преодоление отчуждения между человеком и обществом, которое несет с собой новый общественный порядок»[9].

Как известно, в двадцатом столетии национализм, особенно в своих крайних проявлениях приобрел преимущественно негативное значение, чаще становясь союзником (или орудием) агрессивных, тиранических режимов, что почти не свойственно патриотизму, в силу своей нравственной природы просто не способному выступать в качестве инструмента негативного воздействия. Тем не менее, в определенной степени, национализм сохраняет свое позитивное значение, ибо, как показывает опыт, эпоха образования национальных государств еще не завершена. Но, во-первых, восточноевропейский национализм, выполняя свою позитивную функцию, тут же проявил и крайние формы и показал свой антигуманный лик, проявившись в давлении на титульные народы по этнонациональному признаку. Во-вторых, он проявился в условиях, по справедливому замечанию многих исследователей, когда средства вооружения стали гораздо более смертоносными, а войны более разрушительными. В современную эпоху националистические побудительные мотивы (как правило, не будучи стабильно выраженными), стали намного более опасными. Поэтому, можно согласиться с Р.Давидом и другими исследователями в том, что «между идеями Гердера или национализмом Мадзини и Гарибальди и межнациональными конфликтами в Восточной Европе наших дней нет ничего общего»[10].

В условиях становления общероссийской идентичности следует относиться к российского национализму как к естественному феномену сопутствующему нациообразующему процессу и немыслимому без такового. При этом следует обращать внимание на его опасные крайности, и, тем самым, выйти за пределы сложившейся российской традиции трактовать этот феномен исключительно в негативном духе, учитывая, с одной стороны, процесс образования российской нации на основе доминирующего русского ядра, а с другой - углубление идентификации народов нашей страны, имеющих свою исторически обретенную территорию. Россия, как все большие и великие страны, поставлена перед необходимостью эмпирически, закономерно искать свой особый путь, дабы не потерять себя. Не «третий», а свой уникальный – обеспечивающий самобытность и безопасность этнокультурной идентичности. Отношения между россиянами в нормальном варианте предполагаются лишь как отношения между своими, но «другими». А само сосуществование осуществляется в трех классических формах: симбиотической (характерной тенденцией к слиянию), ксенической (означающей устойчивое сосуществование различных народов как бы в своих нишах и взаимодополняющих друг друга) и, наконец, в химерической (вызванной временными обстоятельствами, а потому весьма конфликтной и неустойчивой).