Неудобные вопросы скептика - Рождество Христово

– Начиная с IV века одним из методов обращения язычников в христианство было использование языческих верований, их «сублимация» – очищение, наполнение христианскими смыслами. Например, в декабре язычники праздновали день Солнца, а христиане стали в тот же день отмечать Рождество Иисуса Христа. Был ли удачным этот миссионерский ход? Ведь прошли сотни лет, и в народе утвердилась «вера» в Рождество как в главный зимний праздник, но что можно сказать насчет утверждения веры в спасение человечества через рождение Бога на земле?

– Я бы не сказал, что цель была именно миссионерская. Миссия обычно направлена на иноверцев или неверующих, чтобы обратить их, а в данном случае «целевой аудиторией» были христиане, но христиане немощные, которые не умели отказать приглашавшим их на свой праздник друзьям или родственникам-язычникам, или не то чтобы не умели, а не понимали, «что тут такого».

В древней Церкви была очень строгая дисциплина, с длительными отлучениями за некоторые тяжкие грехи, потому что для немощных иногда нужна строгость, некая встряска, суровый пример, но порой нужны милосердие, мягкость, раскрытие объятий для людей, не вполне определившихся.

– То есть речь идет о том, чтобы люди могли сидеть за общим столом, но одни при этом празднуют языческий праздник, а другие, не афишируя, празднуют Рождество Христово?

– Нет, проблема как раз в том и состояла, что за одним столом сидели те, кто сознательно праздновал «звезде по имени Солнце», и те, кому на тот момент по их вере нечего было праздновать; как «хозяева», сознательно соединявшиеся в идолопоклонстве, так и «гости», вроде как и не поклонявшиеся ложному божеству и формально от Христа не отрекавшиеся, но, придя просто «хорошо посидеть», по малодушию всё же предававшие Его, пусть и косвенно, лишь отчасти, но всё же соучаствуя в языческом культе. Вот чтобы помочь немощным, не находящим в себе мужества отстраниться от «своих», и простецам, которые не были в состоянии усмотреть в этом отступничества, был найден такой повод собирания Церкви именно в этот день.

Для этого из некогда единого праздника Богоявления было «изъято» событие рождения в мир Сына Человеческого (как один из аспектов Богоявления) и поставлено особняком. Именно потому так было сделано, что Рождество Христово являлось противопоставлением языческому празднику Бога-Солнца. Если язычники поклонялись твари, то христиане призывали поклоняться истинному Солнцу – Творцу всего видимого и невидимого, противопоставляя идолопоклонству истинную веру. Еще в первой главе книги Бытия внимание акцентируется на предназначении небесных светил – они не могут быть предметом поклонения, потому что имеют служебное значение.

Так что установление этого праздника было адресовано не язычникам, а своим, которые недопонимали неуместность участия христиан в праздновании Митре.

Это им был дарован праздник, который помогал отвлечься от ложного поклонения солнцу и повернуться к истинному Солнцу, Которое рождается, чтобы просветить и оживотворить нас. Солнце дает возможность не только видеть – оно и питает. Так и благодать Божья дает не только возможность видеть истинно, но и питает в нас вечную жизнь.

– Но почему в народе это богословское понимание праздника не привилось за две тысячи лет?

– Языческое мироощущение было всегда свойственно народным массам, это никогда не было изжито до конца. Но нельзя сказать, что всё было бессмысленно – как упавшее зерно приносит или сторичный плод в плодородной земле, или – в тернии – что-то прорастает, но уже не с такой силой, так и Церковь подошла к этому вопросу: наше дело сеять, взращивать, а от человеческой свободы уже будет зависеть, насколько приживется и какой плод принесет.

Нельзя лишать человека шанса удержаться в Церкви. Если немощный уйдет, то тем, кто посильнее, им станет полегче дышать – это понятно. Но человек-то погибнет.

А тянуть его немощи, подстраиваться под него – тяжело, это ослабляет общий нравственный, духовный фон, но если бы Церковь действовала иначе, это было бы, наверное, вопреки ее природе. Потому что это было бы не по любви, а прагматично-организационно. Не было бы заботы о заблудшей овце, ради которой пастырь уходит, на время оставляя свободно пастись девяносто девять незаблудившихся.

Этот образ пастыря с овцой на плечах – ключевой, он обязывает нас всех, ориентирует. Это не значит, что надо потакать, но надо создавать возможность удержаться на ногах. И эта возможность была создана.

Говорят, что, мол, за две тысячи лет после Христа человек какой был скотиной, такой и остался. Это неправда. Церковь хоть и была стеснена союзом с государством, но общество всё равно преображалось, дикость нравов менялась. И парадоксально, но гуманизм, вытесняя теоцентризм антропоцентризмом, стал отстаивать те христианские идеи, с которыми Церковь пришла в мир. Все идеи о равенстве, достоинстве людей, независимо от пола, происхождения – они взяты из христианства.

У нас профанировано понятие «член Церкви». Мы привыкли быть членами некой организации, однако давно уже забыли, что «член» – термин анатомический. А мы воспринимаем его механистично, как если бы речь шла о детали какого-нибудь станка. Отсюда и это пошлое выражение: «незаменимых у нас нет». Мы забываем, что Церковь – это живой организм с живыми членами, и когда болен один член – страдает весь организм. Боль переживается всецело – вот признак церковности. А если мы легко отсекаем члены организма, значит, и организм неживой, раз не чувствует боли за члены. Да, гангрену, например, надо отсекать, иначе смерть неизбежна, но в основном болезни лечат, до последнего стараясь не допускать хирургического вмешательства. Себя-то и свое мы терпим, порой даже чересчур, во вред здоровью, но на то и врачи, чтобы определять, что к смерти, что – нет.

– В Рождество мы слышим: «На земле – мир, в людях – благоволение». Часто светские люди упрекают Церковь за то, что, мол, Евангелие проповедует кротость, любовь, мир, а некоторые священнослужители в то же время призывают к «священной войне», говорят, что мир не полезен для человека…

– Тут всё не так просто. Если считать, что христианство всегда говорит только о кротости, мире и милосердии, то как быть с целым сонмом святых воинов? Как быть с теми, кто освобождал Русь от Орды, или с образом Александра Невского? Христианство не отвергает возможность защиты ближнего, в том числе и с оружием в руках. Вопрос: ради чего берется в руки оружие?.. Вынужденная ли это мера ради защиты слабого или повод «раззудить плечо»?

К тому же мы не можем отрицать, что беды и войны порой приносили пользу народу. Испытания приводят к положительным результатам. Господь попускает зло для того, чтобы в итоге обратить его ко благу. А если человек не сумел вынести правильные уроки из испытаний, то это уже его выбор, но часто ведь делались и верные выводы из перенесенных скорбей.

Воля Божья бывает двоякой: она всегда благая, но не всегда «благоугодная», порой она бывает и «попустительной». Преподобный Иоанн Дамаскин говорит, что одно бывает «по благоволению», а другое – «по снисхождению»: «То, что по благоволению, хорошо, видов же снисхождения много». Например, праведник страдает, чтобы была явлена его добродетель (Иов), или чтобы не превозносился («жало в плоть» у апостола Павла). Попускаемое – это зачастую уступка свободной воле человека.

Авва Дорофей пишет: «Всё бывающее бывает или по благоволению Божию, или попустительно, как сказано у Пророка: Аз Господь Бог, устроивый свет и сотворивый тму (Ис. 45:7). И еще: или будет зло во граде, еже Господь не сотвори (Ам. 3:6). Злом здесь названо всё, что отягощает нас, т. е. всё скорбное, бывающее к наказанию нашему за порочность нашу, как то: голод, мор, землетрясение, бездождие, болезни, брани – всё сие бывает не по благоволению Божию, но попустительно, когда Бог попускает этому находить на нас для нашей пользы. Но Бог не хочет, чтобы мы сего желали или сему содействовали.

Например, как я сказал, бывает попустительная воля Божия на то, чтобы город был разорен, но Бог не хочет, чтобы мы – поелику есть Его воля на разорение города – сами положили огонь и подожгли оный, или чтобы мы взяли топоры и стали разрушать его. Также Бог попускает, чтобы кто-нибудь находился в печали или в болезни, но хотя воля Божия и такова, чтобы он печалился, но Бог не хочет, чтобы и мы опечаливали его, или чтобы сказали: так как есть воля Божия на то, чтобы он был болен, то не будем жалеть его. Этого Бог не хочет; не хочет, чтобы мы служили таковой Его воле. Он желает, напротив, видеть нас столь благими, чтобы мы не хотели того, что Он делает попустительно».

Думаю, что священнослужители, которые, как вы говорите, призывают к «священной войне», авву Дорофея читали. Другое дело – что было ими оттуда воспринято. Так на то мы – люди, нам нужно обсуждать волнующие нас вопросы, спорить, доказывать свою позицию, но только честно, без «аргумента к городовому».

А расхожие выражения «лишь бы не было войны», «худой мир лучше доброй ссоры» мне не нравятся. Так можно начать оправдывать любое насилие по принципу «лишь бы не было скандала». А скандала, конечно, нет, когда наглецу позволяют подавлять слабых. Но ведь это неправильно: слабых надо защищать, а народ должен защищать свою Родину. А как ее защищать, если сосед хочет ее оккупировать?

– Агрессор ведь тоже часто уверяет, что он защищает свой народ от тех, кто, возможно, мог бы этот народ обидеть…

– Да, агрессор еще и уверяет, что он идет освобождать другой народ, как фашисты якобы собирались освобождать мир от коммунизма. И некоторые верили. Поэтому всё на самом деле непросто.

Является ли секуляризация, обмирщение сознания злом? – Да, является. Хуже ли это, чем войны? – Не кидайте тапками, но да, я так считаю. После войны человек может покаяться, измениться, а секуляризация сознания ведет к невозможности покаяния, потому что в основе покаяния – стремление к Небесам, а секуляризация мало-помалу делает из человека жвачное животное.

– А война делает из человека убийцу…

– Не обязательно. Человек в экстремальной ситуации может обнаружить в себе скотское начало, которое подавляет в нем всё благородное, возвышенное. Может возобладать зверское начало, когда человек начинает подминать под себя всех остальных, наслаждаясь властью, насилием. Но может в человеке проявиться и мужество, и отвращение к насилию, умение жертвовать собой.

Вспомним Форреста Гампа (из одноименного фильма). Ему подруга заповедовала: «Беги!» Он и бегал – выносил раненых с поля боя. В детстве он был трусливый, бегал от тех, кто над ним издевался, а на войне проявилось мужество. У него оказалась живая душа, в которой есть любовь к людям – вот он и не озверел на войне. Именно открывшаяся в нем любовь к ближним побудила этого робкого человека к отваге.

И во Второй мировой войне (из которой многие, к сожалению, не вынесли уроков) было немало примеров человеческого мужества, когда люди жертвовали собой из милосердия.

Воинский подвиг именно в этом заключается – когда воин за кого-то отдает свою жизнь.

Да и среди мирных жителей многие рисковали собой, своими семьями за совершенно посторонних людей, укрывая их от нацистов.

Однако рассуждать о ценностной неоднозначности войны или вреде сытой жизни имеет некое право лишь тот, который первым пойдет в бой, отдаст своего ребенка в «горячую точку», сам поселится среди бомжей (но не в виде экстремального развлечения, а всерьез и надолго), а потом уже послушаем его, как замечательно жить, ничего не имея, и как хорошо «хату покинуть, пойти воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать» и т.д.

Важен тон, которым мы говорим. Чувствуем ли мы свое право или его отсутствие говорить нечто, заявлять авторитетно. Нельзя одобрять и, тем более, сакрализовать саму войну, агрессивный дух. Даже признавая, что порой война и может послужить благим последствиям, нельзя поддерживать милитаристские настроения, соучаствуя в пропагандистском разжигании ненависти и страхов.

– Почему у обычного человека день рождения в один конкретный день, а Рождество Богочеловека отмечают все по-разному? С точки зрения скептика, это нелепость.

– Я живу как раз в регионе, где эта проблема как нигде актуальна. Эстония позиционирует себя как страна европейского мира, в ней Рождество Христово по западному календарю – это государственный праздник, хотя в последние годы государство стремится истолковать этот праздник как нерелигиозный – не только по смыслу, но и по происхождению, путая Рождество с тем самым днем солнцеворота.

Поэтому православные, придерживающиеся старого стиля, здесь оказываются в двусмысленной ситуации, когда речь идет хотя и не об участии в языческом культе, а о праздновании того же события Священной истории, но всё же на дворе разгар поста, а их приглашают в гости, часто и родственники – много смешанных семей. И обидятся, если не придешь. Есть некоторые коллизии, что создает неудобства, конечно.

Но я на данном этапе сторонник сохранения старого стиля. Каждый год сталкиваюсь с этим неудобством (на мой взгляд, намного большим, чем празднование Нового года в посту), но согласен это терпеть. Если в какой-то момент переход на новый стиль будет продиктован соображениями церковного блага, если это не будет обусловлено секулярной направленностью как извне, так и внутри Церкви, тогда, наверное, я тоже скажу: пора.

А пока сохранение старого стиля дает нам некую точку опоры, символ сохранения себя от влияния мира.

Это важно для тех, кто внутри церковной ограды. А тем, кто снаружи, я мог бы посоветовать или помалкивать на эту тему, или – если действительно интересно – задавать вопросы, интересоваться, стараться понять, но не диктовать, не навязывать Церкви принцип соответствия современному секулярному миру в ее внутренней жизни.

– То есть Церковь идет не в ногу с миром? Тогда почему некоторые Поместные Церкви живут по новоюлианскому календарю?

– Если копнуть данный вопрос поглубже, то окажется, что этот переход нигде не приветствовался православным народом, а часто был продвигаем из приспособленческих соображений достаточно одиозными деятелями, в частности, патриархом Константинопольским Мелетием IV (Метаксакисом), который лукавым путем добился избрания на Константинопольский престол, убедив соперника самоустраниться ради блага Церкви, которой Мелетий обещал эффективней послужить, благодаря стоявшим за ним «денежным мешкам».

Метаксакис и был инициатором введения нового стиля, если мне не изменяет память, сначала в Элладской Церкви, в бытность ее предстоятелем, а затем и в Константинопольской (введение нового стиля Мелетием IV вызвало бурную негативную реакцию среди православных в Стамбуле, что привело к погрому Патриарших покоев и нанесению побоев самому Мелетию. Вскоре он был вынужден покинуть Стамбул и отречься от престола. Новый стиль, навязанный патриархом Мелетием, приняли в 1923 году лишь три Поместные Церкви: Элладская, Румынская и Константинопольская. Остальные Церкви отказались от него, опасаясь расколов и негативной реакции народа. – Прим. ред.).

Поэтому всё зависит от того, приносит ли это благо Церкви. Вполне допустимо жить по новоюлианскому календарю там, где это ни на что негативно не влияет. Побывав в 1992 году в Польше, я не заметил проблем в том, что Вроцлавская и Щецинская епархия жила по новому календарю, а, например, Белостокская и Гданьская – по старому. Или у нас, в Эстонии, до раскола одни приходы жили по старому стилю, а некоторые другие (как и Финская Православная Церковь) – по новому, причем даже нельзя сказать, что по новоюлианскому, потому что Пасху и другие «подвижные» даты они праздновали по григорианскому календарю с католиками и протестантами. Справедливости ради надо отметить, что константинопольская структура в Эстонии с недавних пор празднует Пасху вместе со всем православным миром, оставив Финскую Православную Церковь в гордом одиночестве.

Так что можно сосуществовать мирно, решая эту проблему разумно, взаимодоброжелательно и уж всяко не позволяя влиять на этот процесс «внешним». Это наш, внутренний, церковный вопрос. Удивительно, что многих равнодушных в религиозном плане людей он так сильно волнует, хотя сами они не ходят в храм на Рождественскую службу ни по новому, ни по старому стилю.

– Почему Христос родился именно тогда, когда родился, а не раньше на сто, тысячу лет или позже? Говорят, что люди к тому времени стали «готовы» – но не «готовые» ли люди через тридцать с небольшим лет распяли Христа? Разве в последующие две тысячи лет люди стали чище, лучше, умнее, меньше нарушать заповеди? Или это было ради будущих праведников? Но ведь и раньше Рождества люди могли жить праведно, быть «христианами до Христа»?

– Сложно ответить, потому что это вопрос из области толкования Промысла Божьего. Отчасти мы что-то можем отвечать, но надо, во-первых, доверять Божественному Откровению, согласно которому Закон был «детоводителем ко Христу», а во-вторых, делать поправку на непостижимость Промысла Божьего до конца, допуская, что мы не всё в нем понимаем – этакий здоровый скепсис в отношении себя самих.

Священное Предание скептично, догматика скептична, в том смысле, что она не претендует на формулировку истины, трезво относится к ограниченности возможностей познания человеческого разума. Догмат – это граница между истинным и ложным, но исчерпать догматом истину невозможно. Поэтому говорить о планах Божьих можно, только относясь скептично к себе. А когда доминирует уверенность в своем понимании Промысла – это должно настораживать.

Согласно Божественному Откровению, да, к тому времени, когда Бог воплотился, человечество созрело настолько, насколько это возможно и необходимо. Все люди никогда не будут готовы. Но речь, возможно, идет о готовности той части людей, которая стала закваской для мира, который к тому времени стал «готов» принять эту закваску. Общее духовное разложение языческого мира тоже, по-своему, готовило почву для принятия христианства.

– Почему и для чего важно, что Христос был ребенком, подростком? Почему Ему нужно было расти в безвестности до тридцати лет, а не сразу явиться к людям на проповедь откуда-нибудь с гор, из-за моря?

– Канонические Евангелия мало внимания уделяют детству Христа, кроме одного случая в 12 лет, произошедшего на праздник в Иерусалиме, в храме. Апокрифы, наполненные придуманными историями о детстве Спасителя, Церковь не приняла.

Церковь не уделяет детству Богочеловека особого внимания, потому что Христос был нормальным мальчиком. Может, проказ было поменьше, а так – просто нормальным. Но нам важно, что Он именно родился и жил, как обычный ребенок, со всеми естественными отправлениями, Его воспитывали, Он рос нормальным человеком.

Бог захотел стать человеком, а это было невозможно без зачатия, рождения и развития естественным путем. Единственное отличие лишь в том, что Он родился через бессеменное зачатие. А если бы Господь явился сразу взрослым человеком, то это было бы человекоподобное существо, т.е. гуманоид, но не человек (эта идея, кстати, о мнимом, призрачном «человекоподобии» стала основой для ряда ересей). Как сказал святитель Григорий Палама: «Богу было угодно сначала принципом правды низложить диавола, – именно, как тот является ее нарушителем, – а затем уже и силою (низложить его) в день Воскресения и Будущего Суда».

Христос побеждает правдой, когда становится одним из нас, подлежавших смерти, и, принимая вместе с человеческой природой на Себя грех мира, как один из нас Он побеждает диавола, потому что Он – еще и Бог. Дьявол, при Его сошествии во ад, ожидал встретить человека, но «подавился» Богом. Именно единство двух природ служит нашему спасению. Как выразился святой Ириней Лионский: «Он стал Сыном Человеческим для того, чтобы человек сделался сыном Божиим». О том же говорит и святитель Иоанн Златоуст: «Он родился по плоти, чтобы ты родился по духу».

А то, что о детстве Спасителя почти не говорится, кроме одного эпизода, свидетельствует о том, что Промыслу Божьему не было угодно, чтобы божественность Христа как-то особенно проявлялась в детстве.

– Для скептика история волхвов выглядит как сказка, театрализованное представление, которое христиане каждый год как дети разыгрывают. Какую роль в спасении людей она играет, в чем ее исторический смысл? Или она нужна лишь ради символизма даров, звезды, для того чтобы показать, что земные мудрецы кланяются Христу?

– С одной стороны, это исторический факт, а с другой, конечно же, символическое действо. Волхвы – представители земной мудрости, которая преклоняется перед Христом, не враждует с Ним. Как и пастухи являются символом простецов, и в то же время буквально-исторически идут поклониться родившемуся Богочеловеку так же, как и волхвы, которые идут издалека, а потому приходят позже.

В то же время Христа на всех уровнях отвергает общество, заботящееся о своем комфорте. В гостиницах не нашлось места, а приютить Святое Семейство у себя дома никто не захотел. Самое большее, что им предоставили – это хлев, находившийся в пещере.

Эта история указывает на то, что ни простота, ни мудрость, ни наивность, ни ученость – не являются препятствиями для прихода ко Христу. И через мудрость, и через простоту Бог призывает человека к себе. Препятствием на пути ко Христу является эгоизм. Тот эгоизм, из-за которого люди не пустили Иосифа с беременной Марией к себе в дом – «чтобы не было проблем» (а ну как возьмет, и прямо вот тут родит?!..). А второе препятствие – тоже разновидность эгоизма: жажда власти, такая, что ради ее удержания человек, уподобляясь Ироду, готов убить Христа и в себе, и в других людях, вытравить Его заповеди из умов и сердец, подменить их, переврать, лишь бы только не Он властвовал в нас и среди нас.

– Еще один вопрос скептика: как возможно, что было избито Иродом такое огромное количество младенцев до двух лет: 14 тысяч, согласно православной традиции?

– Не знаю. Возможно, что вырезали «на глазок», «с запасом», не спрашивая возраста, поэтому и жертв было так много. Исполнители могли, в приступе холуйства, переусердствовать. Но это всё не более чем мои личные предположения. Я не знаю, откуда взялось это число. Ни в Писании, ни в Предании об этом не говорится. По правде сказать, это меня и не интересует. Пока не доказано обратного, пусть фигурирует.

– Также сомнительно: откуда могли взяться мощи вифлеемских младенцев, тем более что до распространения христианства еще было далеко?

– Есть масса вопросов, на которые пока нет ответов, но я считаю, что если некий вопрос из этой категории не имеет решающего значения для спасения, то нечего им и голову забивать. Не стоит идти на поводу у левых помыслов и претыкаться о пустые в мировоззренческом отношении вопросы, отвлекаясь на несущественное от главного. По Промыслу Божьему всё возможно, в том числе и чудесное обретение мощей, мы можем просто не знать пока ответов. Но это незнание второстепенного, а то и пустого не должно отвлекать от познания основного и бесценного.

– А дары волхвов? Зачем поклоняться золотым пластинкам и затвердевшей смоле?

– Я оставляю за скобками вопрос их аутентичности, поскольку не являюсь экспертом по части установления подлинности реликвий. Если исходить из общепринятой презумпции (предположительное признание достоверности, пока не доказано обратное) святости традиционно почитаемых предметов, то «пластинки» и «смола» – это символы не только божественного и царского служения Спасителя, не только Его искупительной смерти, но символы самого того момента в истории, когда человеческая мудрость в лице волхвов поклонилась Богомладенцу.

Почитая дары, которые они Ему принесли, мы приобщаемся их радостной надежде, как бы соучаствуя в их поклонении.

И самое главное тут – почитание тех самых даров. Именно оно приобщает. Даже, если сами предметы подложны, как это ни ужасно звучит (я ведь правильно понял, что вы имеете в виду?). Потому что, по неведению почитая подделку, человек в сердце по истине почитает подлинник, вознося через него (даже, если его уже в природе не существует) почитание Тому, Кому он посвящен.

– А что бы вы подарили на Рождество скептически настроенному другу?

– Уфф… Во-первых, чего бы не подарил, так это икону Рождества Христова или иную святыню, потому что не следует провоцировать человека на вольное или невольное кощунство. К святыне надлежит либо прикасаться с полным и благоговейным доверием (прикасаться в широком смысле: хоть взглядом, хоть слухом и т.д.), либо никак. Во-вторых, если бы подарил, то что-нибудь ненавязчиво располагающее задуматься и присмотреться к вере, заинтересоваться ею. Тут всё очень индивидуально. А вообще, «лучший подарок – книга».