Владимир Зайцев. Главное, чтобы пела душа

Сам я родом из Егорьевска, из простой семьи. Папа у меня всю жизнь работал строителем, а у мамы было два образования – торговый техникум и дошкольный воспитатель. Я родился в январе 1945 года, время было тяжелое, голодное, мы жили вшестером в пятнадцатиметровой комнате: папа с мамой, нас трое и бабушка за загородкой. Потом еще двое детей родились. Спали на полу, ели что попало, бывало, полдня на одном куске хлеба бегали. 

В 1951 году папу арестовали за анекдот. Помню, как приехал «черный воронок», и папу увели, руки за спину... Это было самое трудное время для нашей семьи. Выручило нас то, что бабушка работала в больнице поваром и приносила нам остатки еды, которые она собирала с тарелок пациентов, – это нас и спасло. 

Первый год папа сидел в егорьевском СИЗО, а наша школа находилась совсем близко от него, прямо стена к стене, и я, сидя на уроке, все время выглядывал из окна в надежде разглядеть папу… Затем его перевели в Горьковскую область.

Папу осудили на восемь лет, но после смерти Сталина освободили – можно сказать, крупно повезло. Но родители так на всю жизнь и остались пуганые, всего боялись.

Когда мне исполнилось одиннадцать, мама решила записать меня в музыкальную школу. Тогда в Егорьевске только-только открылась музыкальная школа, и все бросились учить детей музыке. Мама хотела записать меня на баян, потому что баянистов приглашали играть на свадьбах и хорошо им за это платили. Но на баянном отделении все места уже были заняты, и мне предложили пойти на виолончель. Я был не против, мне все было интересно, а мама очень расстроилась…

Я учился одновременно в двух школах – в музыкальной и в спортивной, занимался гимнастикой, причем довольно успешно: в четырнадцать лет у меня уже был юношеский разряд.

А в 1959 году к нам в школу приехала скрипачка, преподавательница Новомосковского музучилища, прослушала меня и еще нескольких ребят и предложила попробовать поступить в их училище. И я решил попытать счастья: бросил музыкальную школу (семилетку я к тому времени уже закончил) и поехал в Новомосковск. Я, конечно, тогда еще слабо играл, ведь я всего три года учился музыке, но я был способный, все схватывал налету, и, видно, она это во мне разглядела. 

Мне повезло, что в тот год не было конкурса на виолончельное отделение, а то бы я точно не прошел. Это, как я сейчас понимаю, был Промысел Божий. Среди студентов я был моложе всех, и все ко мне относились, как к «сыну полка». Заботились, подкармливали… 

Жизнь в общежитии была для меня настоящим раем: ведь я до того жил в самой что ни на есть халупе, а тут нам дали комнату, светлую, огромную, с высокими потолками, и нас там было всего трое! Жили мы очень дружно – я, трубач и балалаечник, оба лет на десять старше меня. У нас прямо за училищем было картофельное поле, и мы по вечерам таскали оттуда картошку. У меня была стипендия – 14 рублей, и еще десять мне присылали из дома – больше не могли. И вот на эти 24 рубля нужно было как-то прожить месяц. Мы в складчину покупали соленые огурцы, ну а картошка у нас была «своя»!..

В Гнесинский я поступил без проблем, сыграл на вступительных экзаменах очень сложную вещь П.И. Чайковского, и меня сразу заметили. Меня взял к себе профессор А.К. Власов. Там я и познакомился с моей женой Леной – она работала у Власова основным концертмейстером. Но это было позже – сначала я отслужил в армии. В те годы была «демографическая яма», и нас забрали в армию прямо посреди учебы, на втором курсе. Я попал в железнодорожные войска. С марта по декабрь мы работали на строительстве дорог, а в свободное время занимались самодеятельностью. Со мной  служили два пианиста и теоретик, и мы как-то посовещались и решили организовать музыкальный коллектив: собрали гитаристов-любителей, ударников, а сам я на чем только ни играл: на трубе, на фортепьяно, на ударных… Вот только виолончели там не было.

Вообще, у меня об этих годах остались самые теплые воспоминания. Ничего плохого вспомнить не могу. Я по характеру легкий человек, всех люблю, и всегда был уверен, что и меня все любят, так что проблем с людьми у меня не возникало. 

В 1970 году мы с Леной поженились, три года спустя у нас родился Леша, а еще через год – Катя. А еще у Лены была дочь от первого брака, Юля. Лена была из интеллигентной московской семьи, не то, что я, и знакомые у нее были непростые, можно сказать, интеллектуальная элита, среди которых было немало верующих. Сам я был крещенный, но в церковь никогда не ходил, хотя жили мы в Егорьевске буквально в 300 метрах от храма – там красивейший собор Св. Александра Невского. Но духовный поиск у меня шел – я еще в училище серьезно заинтересовался йогой. 

Я в те годы преподавал во Втором областном музучилище и параллельно подрабатывал в оркестре Драматического театра. И вот я как-то разговорился с одним гитаристом, а он оказался верующим. Дал мне почитать книжку – «Свет незримый» о Серафиме Саровском. Эта книга меня очень заинтересовала, особенно беседа старца с Мотовиловым. Я ведь в то время уже был «йогом со стажем» и сразу почувствовал, что это что-то совсем другое: оказалось, что, чтобы стяжать благодать, не нужно тренироваться, какие-то особые позы принимать… В общем, что называется, «почувствовал разницу». Я эту книгу домой принес, Лене показал. А она увидела мой интерес и начала приносить от друзей разную духовную литературу. 

Вот так и случилось, что в 1976 году я впервые пришел в храм и сразу угодил на канон прп. Андрея Критского. После канона ушел – тяжело показалось. А потом втянулся, стал петь на левом клиросе. Тогда там одни старушки пели, а тут вдруг пришел бас – целое событие! Летом 1976 года мы с Леной обвенчались, а спустя год у нас родилась Маша, а потом и Аня. 

Петь мне на службе очень нравилось, а вот устав мне никак не давался. Серьезно я за него взялся только тогда, когда увидел, что моя старшая, Юля, отлично разбирается в гласах. Это меня задело. Мы в те годы ездили на каникулы в Анискино – там у родителей Лены дом, и местный батюшка, отец Сергий Казаков, упросил меня регентовать на службах. Я ему говорю: «Я устава не знаю, для меня все гласы на одну мелодию». А он мне: «Вот и будешь учиться». 

Вот так я и научился регентовать. А в 1991 году отец Владимир Воробьев пригласил меня руководить хором в Николокузнецком храме. 

Вначале у меня вообще не было представления, каким должно быть народное пение. Да меня, собственно, никто в этом и не поддерживал. А потом Патриарх Алексий призвал в каждом храме организовать народный хор, и люди сразу откликнулись, пошли и до сих пор идут и идут. Сейчас у меня на праздничных службах человек пятьдесят на клиросе. 

Для меня важно, чтобы православный русский народ запел. И не профессионально, а как дома, в семье. Вот у меня пятеро детей и двадцать восемь внуков, и все поют! 

Я считаю, что все стоящие в храме должны стать одним большим хором. Ведь когда люди вместе поют, они поддерживают друг друга. Народное пение сплачивает, вдохновляет, плохое настроение уходит. Это же прямо как по апостолу Павлу: «Носите бремена друг друга»! Певчие ведь часто устают от того, что из года в год поют одно и то же. Но когда поет весь храм, тяжесть однообразия распределяется на всех, и возникает обратный эффект: вдруг – раз! – и усталость исчезает. 

У меня в хоре есть поющие и подпевающие. Задача регента так организовать хор, чтобы слабый был «пристегнут» к сильному и тянулся за ним, а сильный должен взять «шефство» над слабым. Он должен поступиться своими амбициями – из любви к слабому. И регент тоже должен руководствоваться, прежде всего, любовью, любовью к немощному. 

Конечно, есть проблемы с теми, кто поет фальшиво, но я считаю, что любой человек может со временем научиться. Чтоб совсем медведь на ухо наступил – это все-таки редкий случай. Если таких и есть 2-3 человека на храм – их в общей массе не слышно. 

Я часто говорю своим певчим: «Возлюби богослужебное пение всем сердцем, всей душой и всем разумением и возлюби голос ближнего, как свой собственный». Или: «Поем не мы, но поет в нас Христос». Может, это нехорошо переиначивать Слово Божие, но меня эти слова очень вдохновляют. Все-таки на клиросе много искушений – про них можно целый том написать, а такие фразы очень помогают, особенно когда тяжело на душе…

Если народное пение будет внедряться в церковную жизнь, то и качество его постепенно улучшится. Конечно, вначале уровень будет низким, но он будет постепенно расти. Здесь важна не красота, а чтобы все участвовали, все пели, неважно, есть слух или нет. Главное, чтобы пела душа. 

Ведь народ только и ждет, чтоб ему дали возможность петь на службе. Я на днях ездил в Лавру – меня пригласили присоединиться к группе, чтобы место в автобусе не пропало. Просто съездить, помолиться у мощей преподобного… А потом вдруг оказалось, что мне придется регентовать. Ну, я встал и объявил: «Кто может, пойте! Петь можно всем». И храм в одну минуту запел – так все вдохновились! Потом после молебна подходили, спрашивали, кто я, из какого храма – мне даже неловко стало. Вот как народ соскучился по пению!

А в Лобне меня и вовсе бабульки после службы окружили и говорят: «Ой, какой же вы нам праздник устроили! Оставайтесь с нами! У нас тут такая благодать! У нас и кладбище близко, мы Вас там похороним, за могилкой ухаживать будем!..»

А в остальное время я работаю дедушкой. В последние годы это стало моей основной работой, а в хоре я теперь «по совместительству». Если надо кого-то встретить, проводить, сходить с детьми на прогулку – мне звонят, и я еду. В общем, «дедушка по вызову».  

Воспитатель из меня никакой – я слишком добрый, все разрешаю. Я вообще не руковожу детьми, не давлю на них, просто наблюдаю за ними, изредка подсказываю одно-два слова, а так даю им полную свободу, чтобы они почувствовали себя свободными личностями, всегда имели возможность выбора. Когда я иду с внуками гулять, это они меня ведут, а не я их. 

Лена в этом отношении совсем другая. Она у меня вообще очень ответственная, пунктуальная, все всегда делает правильно и вовремя – это у нее от родителей, они настоящие праведники, можно сказать, идеальная семья. А я по натуре анархист. Так что мы с ней хорошо дополняем друг друга. 

Это была идея Лены – основать музыкальную династию, и так оно и вышло: Юля и Леша окончили консерваторию, Катя – Гнесинское училище и Свято-Тихоновский институт, Маша и Аня – Гнесинский институт. Несколько лет назад Леша стал диаконом, младшие девочки – матушками. У Юли муж занимается реставрацией храмов. 

Вообще, я считаю, мне повезло с детьми, дети у меня прекрасные, но в этом абсолютно нет моей заслуги. Это в чистом виде дар Божий – я только молился. 

Меня часто спрашивают, в чем секрет семейного счастья. Я никакого рецепта дать не могу. Надо просто верить и радоваться жизни, а Господь Сам все устроит.