Россия без науки - это труба

 

 

По словам одного из участников конференции, на вопрос друзей, чем он занимается на работе, он рассказывает им об астрофизических измерениях, экспедициях на Шпицберген, научных исследованиях.

В ответ друзья удивляются: почему же они не видят всего этого по центральным телеканалам, но лишь по редким-редким кабельным?

Почему по центральным каналам нет передач про науку, но в избытке транслируются новости про Донбасс и передачи вроде «Битвы экстрасенсов»? Почему центральные телеканалы у нас занимаются пропагандой мракобесия, тогда как, например, в Австралии существует уголовная ответственность за публичное занятие гаданием?

 

Основным средством реформы Академии нынешние власти полагают реструктуризацию.

Однако опыт учёных подсказывает: академические институты необходимо сохранить. Крупные проблемы, поставленные перед наукой, мелкие подразделения вроде лабораторий решить просто не смогут.

Существует миф, что в поисках заработка молодые академические учёные могут перейти работать в федеральные вузы. Однако никто не отменял фактор научных школ. Полноценно функционировать наука может только при их сохранении. Что же до созданных недавно федеральных центров, то они просто «скупают» научные кадры, но не выращивают их.

Сейчас предложено создать ещё несколько федеральных центров. Они могли бы формироваться именно как объединение близких по профилю институтов — поскольку после присоединения к Большой Академии нескольких малых — в том числе Академии сельскохозяйственных наук — в РАН появились маленькие институты по 30–40 человек. Но объединять разнопрофильные организации опасно — вряд ли подобные структуры будут управляемы.

Нужно провести рейтингование институтов. Однако ведущие научные организации, работающие в тех или иных отраслях, должны остаться неприкосновенными. То есть институт — это рубикон, дальше которого отступать нельзя. В целом же многие научные области приблизились к состоянию, за которым находится точка невозврата.

 

Основной проблемой отечественной науки учёные считают не необходимость реструктуризации, а хронический недостаток финансирования.

Предложенная в проекте реформы идея конкурсного финансирования работ решением проблемы не будет. В этом случае вместо работы учёный занят, главным образом, оформлением и добычей грантов. Уже сейчас финансовую поддержку получает только один грант из десяти. Перекладывать же на гранты 80% финансирования, как это предлагает проект реформы, — совершенно нереально.

К тому же финансирование по грантам доходит до учёных нерегулярно — как правило, в конце года. То есть основная проблема здесь — даже не отсутствие финансирования, а перебои в нём. Разумеется, при такой жизни молодые учёные уходят из академических институтов, причём не в федеральные центры, а в коммерческие структуры.

Основные показатели научной деятельности — участие в конференциях и научные публикации. Но при нынешнем финансировании специалисту из Сибири невозможно доехать до научной конференции даже в европейскую часть страны. Невозможно опубликоваться — публикации в западных журналах стоят денег, как правило, это — около 50 долларов за страницу.

Особый цинизм ситуации состоит в том, что, предлагая учёному, уезжающему в командировку, 500 рублей в день на оплату гостиницы и 100 рублей — на еду, его заставляют ещё и писать заявление на отпуск. Потому что, если он за эти дни получает зарплату, это считается двойным финансированием.

Вместо предусмотренной проектом конкуренции за финансирование было бы гораздо полезнее поощрять соревнование между подразделениями. Но с кем могут конкурировать уникальные высокотехнологичные лаборатории численностью в несколько человек, которые есть в Академии?

Заинтересованные в научной работе сотрудники способны как-то перетерпеть один-два года перебоев финансирования. Но такие перебои совершенно недопустимы для высокотехнологичной базы. Сложные приборы и установки перебоев в обслуживании не терпят.

Отдельный источник кадровых проблем в Академии — неопределённость её судьбы. Многие потенциальные аспиранты не решаются сейчас выбирать темы диссертаций, так как не понимают, продолжатся ли, и будут ли полезны их работы через три года.

Финансирование науки по принципу «наиболее успешно развивающихся направлений» напоминает выращивание отдельных органов в организме — тех, которые быстрее всего растут.

Кроме того, существуют законы социологии, которые гласят: в обществе ВСЕГДА эффективны лишь 20% населения. Если из ста учёных сократить восемьдесят, эффективными останутся четверо.

Опыт подсказывает, что ход, например, математических исследований невозможно запланировать — они управляются только текущим ходом рассуждений при решении той или иной проблемы. Что же до учёного, то это — особый тип людей, склонных решать те или иные задачи. Если уж такой тип людей сформировался, нужно просто не мешать им работать.

Небольшие научные школы существуют и в вузах — даже там, где, по документам, их быть вообще не должно. То есть люди работают просто ради удовлетворения собственных творческих потребностей.

Увы, нынешние чиновники совершенно не представляют, что такое внутренняя мотивация учёного. Так наука постепенно превращается в машину по зарабатыванию индекса цитирования, производству публикаций и отчётов. К научному процессу эти вещи отношения не имеют.

При этом результат труда учёного может пригодиться и через несколько лет, и через несколько десятков. Есть исследования — например, из области физики нейтрино, — которые прикладным технологиям и бизнесу не пригодятся никогда. Поэтому механическое перенесение методов бизнеса на научные исследования неприменимо.

Как работать в нынешних условиях? При подготовке экспедиции растаможивать оборудование приходится несколько месяцев. Заказ на оборудование оформляется на несколько месяцев вперёд — то есть директор института должен заранее предугадать всё, что может сломаться. Уже сформированный и отправленный «наверх» заказ оплатить можно только через полтора месяца.

Для оформления всех бумаг некоторые институты вынуждены нанимать юристов.

Некоторые показатели, по которым требуют отчётов, — абсурдны. Например, отдельными графами в бумагах фигурируют «число сотрудников научного подразделения» и «число сотрудников, принимающих участие в исследовании». Но это — одно и то же. Требуется ежеквартально пересчитывать количество научных публикаций — при том, что финансирование производится по итогам года.

Научные сотрудники отдельно отчитываются по тому, на каком языке они публикуются (при этом русский язык им как раз и не засчитают). Официальной инструкцией предложено публиковаться только в журналах «с высоким IMPACT-фактором», то есть с низким процентом отклоняемых при публикации статей. Какое отношение этот индекс имеет к научному процессу?

Особенно печалит, что руководство страны учёных не слушает и не слышит — например, на конференцию «послушать учёных» пришла только замминистра образования Людмила Огородникова. В итоге участники конференции выслушали доклад замминистра, после чего она ушла.

 

Деятельность ФАНО в последние годы ясно показала — её руководство совершенно не понимает сути научного процесса, которым оно призвано руководить. ФАНО плодит бумаги, не имеющие отношения к сути процесса, однако при этом претендует на управление научным процессом.

Вместе с тем, объяснить провал России даже по тем внешним арифметическим критериям учёта, которые предлагает ФАНО, просто. Россия в последние годы действительно провалила суммарное число публикаций примерно в два раза. Но количество научных публикаций на одного научного сотрудника в год во всём мире примерно одинаково. То есть сокращение числа публикаций вызвано сокращением общего числа научных сотрудников.

Само руководство ФАНО демонстрирует очень низкий уровень научной компетентности. Создаётся ощущение, что велосипедисту предложили управлять самолётом.

Самое опасное — сами чиновники ничего не решают, а только доносят до Академии решения, которые им спускают сверху. Например, сегодня могут сказать, что реформа приостановлена; завтра — возобновить реформу по требованию сверху.

В итоге учёный в России унижен, подчинён неграмотному чиновнику.

Участники конференции предлагают ограничить полномочия ФАНО хозяйственной деятельностью, а курирование и оценку научных вопросов — передать РАН.

 

С присоединением Крыма к России сотрудники находящихся там академических учреждений связывали большие надежды. Однако эти надежды не оправдались. До сих пор из десяти академических учреждений, находящихся на территории республики Крым, в число организаций, подведомственных ФАНО, включены только Институт биологии южных морей и Морской гидрофизический Институт. Это произошло после ряда протестов их сотрудников.

Институт археологии республики Крым до сих пор управляется властями республики, остальные учреждения — подчинены самым разным организациям и могут вскоре вовсе прекратить существование.

Ожидаемого оживления научной жизни и роста связей с российской наукой не произошло.

Среди предложений конференции звучало предложение обратиться за поддержкой в Союз промышленников России.

Также было принято заявление конференции в поддержку фонда «Династия». В заявлении отмечалось, что фонд «Династия» оказывал реальную поддержку отечественной науке, а его закрытие наносит урон репутации властей страны.