Наталья Иртенина. Равноапостольные филологи, или Еще немного о «церковном мракобесии»

Что написано пером, то не вырубить топором. Иногда приходится добавлять — «к сожалению». Приходится сожалеть, что написанная ложь не только продолжает жить своей жизнью, но в век интернета обретает второе рождение. Казалось бы давно похороненные временем литературные творения ударников коммунистического безбожия теперь уютно обосновались на интернет-просторах.  Их оцифровывают и выкладывают в сеть современные поборники антирелигиозной пропаганды. Поборников совершенно не заботит, что эти сочинения большей частью написаны в жанре научно-популярной фэнтези — мифов и легенд отдела по борьбе с религией при ЦК КПСС. Поборникам нужны «броские факты», а там они в изобилии.

Большая группа подобных «фактов» (иногда просто сочиненных на ходу по принципу — если и не было, то должно было быть) изобличает «церковников» в вековом невежестве: Церковь-де гнала просвещение, отнимала у народа грамоту, запрещала читать книги и заниматься наукой.

Дело даже не в том, что по каждому такому «неоспоримому факту», что-то якобы доказывающему, нужно выяснять  степень его искаженности ложными и субъективными интерпретациями, передергиваниями, скрытием (незнанием) сопутствующих фактов или тенденциозным фантазированием.  И не в том, к примеру, что Восточная Церковь отчего-то должна делить ответственность с Западной за сожжение оккультиста Дж. Бруно и мытарства Галилея. А в самой установке:  Церковь и невежество — сиамские близнецы, это доказано учеными атеистами и давно всем известно, поэтому разговор на эту тему не требует глубоких знаний ни церковной культуры, ни церковной истории. Иными словами, обвинители Церкви в невежестве сами не усердствуют в собственном просвещении, довольствуясь мифами и легендами.

Ирония судьбы: российский сегмент критики «церковного мракобесия» использует для своего дела образовательный инструмент, когда-то созданный Церковью в рамках христианской миссии и просвещения народов. Создание письменности для бесписьменных славян и на ее основе литературного языка (церковнославянского) — факт очень неудобный для «критиков», раздражающий. О нем либо не говорят, либо пренебрежительно цедят, либо вспоминают мифические руны русов (разумеется, все образчики русской рунической письменности злобно сожжены Церковью, навязавшей восточным славянам чуждую кириллицу).

И ладно бы это был единичный факт — тогда его можно списать на исключения, подтверждающие правило «Церковь невежественна». Но он, увы для критиков, не единственный.

Что заставляло русских церковных подвижников уходить из городов на глухие окраины страны, в земли, еще не ставшие русскими, поселяться в диких, неосвоенных цивилизацией краях, среди народов, которые по римско-европейской традиции назывались бы варварами, да и по русской звались сыроядцами, терпеть там лишения и подчас враждебное, до попыток смертоубийства, отношение к себе местного населения — и не просто говорить язычникам о Христе, но создавать им азбуки, учить письму на их языке, делать литературные переводы, организовывать училища? Если, как будет уверять сторонник теории «церковного мракобесия», миссионеров толкало к тому стремление забивать головы темных инородцев Законом Божьим, то проще было б делать это устно, не прилагая стольких усилий для разработки новой письменности. Ибо, как известно любому борцу с религией, неграмотных легче обманывать и держать в узде. Так что непротиворечивый ответ на вопрос «зачем?» у поборников церковного невежества вряд ли найдется. 

Ответ же прост. Христианство немыслимо без книжности. Приходя в новые земли и страны, оно прежде всего утверждало в них культуру книжного слова, ставило книгу и письменность на вершину культурного делания новокрещеного народа. Звучащие в книгах письмена почитались как образ и отзвук Слова изначального — Премудрости Божьей.

Словоцентричность христианства была причиной быстрого распространения грамотности и образованности в прежде языческих народах. Церковная литература требовала переводов на местные языки, создания новых алфавитов. Новорожденная письменность у дотоле бесписьменного народа служила залогом сохранения его самобытности, прорастания новой ветви на культурном древе христианской цивилизации. Эта волна просвещения, начавшись у границ Римской империи, со временем доходила до пределов знаемого мира. Но сам знаемый мир с течением веков расширялся, в орбиту христианской вселенной попадали все новые земли и народы.

Славянские страны, чья очередь наступила  в IX в., Болгария, Сербия, Русь, буквально в одночасье становились искушенными в книжности. Русский писатель Нестор Летописец создал в начале XII в. настоящий гимн искусству книжного слова: «Велика бывает польза от учения книжного; книгами наставляемы и поучаемы на путь покаяния, ибо от слов книжных обретаем мудрость и воздержание. Это — реки, наполняющие вселенную, это источники мудрости; в книгах неизмеримая глубина… Ибо кто часто читает книги, тот беседует с Богом и святыми мужами…»

Окончательное формирование русских как народа  приходится на это время бурного развития церковнославянской книжности. Поэтому в основании русской культуры лежит литературное слово, книжно-учительные письмена. Естественное следствие из этого — стремление делиться своим сокровищем с другими народами, так или иначе вовлеченными в бытие русского мира. На протяжении веков на Руси появлялись собственные Кириллы и Мефодии, равноапостольные просветители инородцев-язычников, создатели новых азбук, переводов, училищ, монастырей и духовных миссий, становившихся центрами просвещения на землях малых народов.

Святитель Стефан Пермской в 1379 г. получил благословение  на проповедь среди коми-зырян. Хорошо зная их язык, он разработал зырянскую азбуку, для чего использовал значки, которые зыряне употребляли для своих торговых дел. В коми-пермяцких лесах Стефан крестил язычников, в основанной им школе учил детей зырянской грамоте, делал переводы Евангелия и богослужебных книг. «И священники на пермском языке служили… и чтецы читали на пермском наречии… — рассказывает Житие. — И когда произошло все это, многие люди, видя и слыша это, изумлялись… Особенно в Москве удивлялись, говоря: "Как он умеет пермские книги писать, откуда дана ему премудрость?" Другие говорили: "Это воистину новый философ. Тот был Константин, прозываемый Кириллом, философ, который дал славянскую азбуку в 38 букв, а этот сложил числом в 24 буквы, по числу букв в греческой азбуке, одни буквы греческого письма, а другие из пермского языка"».

Преподобный Феодорит Кольский (XVI в.) для приложения своих просветительских трудов выбрал самый дикий, неприютный край — Кольский полуостров, холодную  страну лопарей (саамов). Их язык, включавший несколько диалектов, он знал в совершенстве. В 1530-х гг. он разработал лопарскую письменность, сделал переводы богослужебных текстов, молитв. Для создания алфавита Феодорит, возможно, использовал Стефанову зырянскую азбуку — поскольку эти народы принадлежат к общей финно-угорской языковой группе.

О встрече с Феодоритом упоминал в своих записках голландец Симон ван Салинген, назвавший просветителя «русским философом»: «Он написал историю Карелии и Лапландии, а также осмелился составить письменность для карельского (саамского. — Авт.) языка, на котором никогда ни один человек не писал. Так, он показывал мне алфавит и рукопись, "Символ Веры”, "Отче наш”…». Века спустя Н. М. Карамзин писал: Феодорит Кольский «имел славу крестить многих диких лопарей; не убоялся пустынь снежных; проник во глубину мрачных, хладных лесов и возвестил Христа Спасителя на берегах Туломы; узнав язык жителей, истолковал им Евангелие, изобрел для них письмена… просветил Божественною верою без насилия, без злодейств, употребленных другими ревнителями христианства в Европе и Америке, но единственно примером лучшего».

Особенно широко просветительская деятельность среди малых народов России развернулась в XIX в. Эпоха героических одиночек-миссионеров уже осталась в прошлом. Тем не менее в трудах по приобщению язычников к высокой христианской культуре роль отдельной энергичной личности, вдохновляющей многих иных делателей, по-прежнему была велика. Теми же оставались и принципы работы миссионеров с народами, не знавшими или плохо усваивавшими русский язык: они должны были слышать Евангелие и обращаться к Богу на родном языке, на нем же постигать азы книжной премудрости, для чего им следовало иметь свою письменность.

В 1824 г. был высочайше утвержден проект христианского просвещения самоедов (ненцев) Архангельской губернии. Во главе миссии встал архимандрит Вениамин (Смирнов).  В течение пяти лет по самоедским тундрам колесила передвижная церковь, были приобщены к христианству больше 3 тыс. самоедов, более половины из них не понимали по-русски. Архимандрит Вениамин, изучив ненецкий язык, составил его грамматику и словарь, перевел книги Нового Завета, катехизис, молитвы. В основу письменности он положил кириллицу с добавлением букв для специфических звуков ненецкого языка. Он же стал первым бытописателем этого народа, оставил этнографические записки.

Апостол Русской Америки и Сибири святитель Иннокентий (Вениаминов; XIX в.) долгие годы служил в духовной миссии Аляски и Алеутских островов,  превосходно изучил местные наречия. На базе кириллицы он создал алеутско-лысьевскую письменность. По составленным им учебникам и в основанных им школах он учил детей грамоте. Он перевел на алеутский Евангелие, молитвы, катехизис, богослужебные тексты, для духовного руководства написал по-алеутски книжку «Указание пути в Царствие Небесное». Плоды этих усилий были велики — обитатели островов и Аляски массово принимали крещение. Попутно просветитель занимался написанием научных трудов по этнографии, лингвистике, географии и гидрографии Русской Америки.

Апостол Алтая преподобный Макарий (Глухарев) тоже считал залогом успеха проповеди переводы церковной литературы на местный язык и сам внес в это дело немалый вклад. Основанная им Алтайская духовная миссия начала работу в 1830 г. Изучив несколько местных диалектов, архимандрит Макарий на основе кириллицы создал алтайскую азбуку. Ему принадлежит перевод на одно из основных алтайских наречий книг Нового и Ветхого Завета, катехизиса, молитвослова. Сотрудники  миссии кроме катехизации и крещения обучали алтайцев земледелию, оказывали медицинскую помощь, учили детей и взрослых грамоте по первым учебникам алтайской грамматики. Архимандрит Макарий отводил огромную роль и русскому языку, который становился средством приобщения инородцев к высокой культуре, к русской цивилизации.

Продолжателем его  трудов стал другой Макарий (Невский). Свидетель алтайского служения святителя писал: «…Макарий снискал среди населения Алтая такую любовь, что был у них не только пастырем-учителем, но и судьею совести. А его духовные стихи знали там и до сих пор знают наизусть почти все дети. Этот неутомимый труженик 28 лет обогревал ниву православного просвещения на Алтае своею поэтическою душою, исполненною чувством глубокого благожелания».  Среди его трудов: установление транскрипции алтайской письменности, перевод на алтайский и публикация многих богослужебных книг, издание алтайской азбуки с параллельными текстами на русском, обустройство на Алтае школьного образования. Переводы делались очень тщательно. Как пишет современный биограф, Макарий «чтобы найти и ввести в употребление новый термин, нередко специально отправлялся на несколько недель или месяцев в глухие места Алтая и после многих бесед с местными жителями, убедившись, что для выражения того или иного христианского понятия подходит, а для алтайцев понятно то, а не другое слово или выражение, принимал его к употреблению».

Конечно, создаваемые миссионерами национальные письменности не оставались неизменными. В XIX—XX вв. их развивали, совершенствовали. На этой ниве подвизались и светские ученые, особенно в советское время. Зырянская и лопарская письменности вовсе растворились в веках, уступив место более «конкурентоспособной» русской. Но само явление «равноапостольной филологии» нисколько не меркнет от этого.

Ко всем русским Кириллам и Мефодиям можно применить слова философа Г. П. Федотова, сказанные в адрес Стефана Пермского: они смиряли «себя и свое национальное сознание перед национальной идеей другого — и сколь малого — народа». Иными словами, не делали ставок на обязательную  русификацию инородцев. Еще один факт, неудобный для создателей и потребителей мифов и легенд. В их представлении Церковь — что-то вроде держиморды на службе русского империализма, в чьи обязанности входило крестом загонять инородцев в российскую «тюрьму народов», истреблять этнические культуры, изгонять из школ национальные языки. Они даже как-то не задумываются, что прежде чем изгонять что-то национальное из школ, надо было сперва эти школы на национальных началах организовать.

Летом 1859 г. в кафедральном соборе Якутска прошла необычная литургия. Очевидец писал: «Первые звуки якутского языка, на котором отправлялось решительно все богослужение, казались удивительными для всех… Якутов до того тронуло это событие, что родоначальники их от лица всех своих собратий представили Владыке Иннокентию (Вениаминову. — Авт.) покорнейшую просьбу, чтобы 19 июля навсегда было днем праздничным, потому что в этот день они первый раз услышали Божественное слово в храме на своем родном языке».

Во второй половине XIX в. Переводческая комиссия при Православном Миссионерском обществе  составляла учебники русского, церковнославянского и родного языков для инородцев, издавала  библейские книги параллельно на инородческом и русском языках. Переводы делались на татарский, чувашский, удмуртский, марийский, мордовский, зырянский, киргизский, башкирский, калмыцкий, якутский, чукотский, бурятский, остяцко-самодийский, арабский и аварский языки. Уж такая была «тюрьма народов».