Матушка как служение (О матушке Лидии Каледа-Амбарцумовой)

В день отпевания монахини Георгии в воскресном Евангелии звучали слова Спасителя: «Ищите прежде всего Царствия Небесного и правды Его, а остальное все приложится вам». Эти слова Господа очень созвучны жизненному пути монахини Георгии, который был неразрывно связан с жизнью Церкви. Семя веры, посеянное в ее сердце в детстве, произросло и дало обильные плоды. Самым важным было для нее исполнить волю Божию, и самое главное, что она дала нам, своим детям, – это православная вера. Стоя у гроба своей родительницы, я поняла, что недостойна даже ее стоп. Потому что отошел ко Господу человек живой веры во Христа. К сожалению, подобных людей осталось уже мало.

Великое счастье для нас в том, что мы имели возможность столько лет общаться с таким человеком, и особенно я благодарна Богу за то, что последние годы своей жизни мать Георгия провела в нашем монастыре. И для меня, и для сестер обители она была удивительным примером для подражания. Сестры в ней видели живой образ веры и любви не только ко Христу, но любви во Христе ко всем окружающим. Многие из сестер до пострига называли ее бабушкой. И она действительно была всем им бабушкой. Слово «бабушка» заключает в себе что-то доброе, ласковое, теплое. Сестры любили побыть возле нее, о чем-то расспросить, поговорить с ней. Нельзя сказать, что они приходили решать какие-то серьезные, глобальные вопросы, нет. Просто старались побыть рядом. Сестры говорили, что им с мать Георгией всегда так хорошо, так просто и как-то легко.

Своим постоянным предстоянием пред Богом она являла (не только сестрам, но и многим прихожанам) поразительный образец мужества и преданности Богу. В последние годы жизни мать Георгия не стояла на службах в храме в прямом смысле этого слова, а почти всегда сидела и только в определенные моменты службы привставала, опираясь на свой ходунок, но это было настоящее стояние пред Богом. Несколько раз я была свидетелем того, как она молится в келье. (В последнее время она не всегда слышала, когда кто-то к ней заходил, и зрение ее уже было совсем слабенькое.) Можно было видеть, как человек именно предстоит Богу, что он просто беседует с Богом, с Матерью Божией в сокрушении и смирении, в покаянии, исповедуя какие-то свои слабости и немощи. И это предстояние продолжалось до последних дней ее жизни. Мы должны благодарить и благодарить Бога за то, что Господь дал нам возможность и счастье общаться с монахиней Георгией, ну а нам, детям, родиться в такой семье, быть детьми таких удивительных родителей – подвижников веры и благочестия XX и, можно уже сказать, XXI века.

Во время моего детства воспитание детей в лоне Церкви было настоящим исповедничеством. Мы не могли носить нательный крестик, когда ходили в школу, но заботливая рука матери зашивала крестики в воротнички формы, а на белых физкультурных футболках вышивала их белыми нитками. Сколько я себя помню, каждый наш субботний вечер и воскресное утро проходили в храме. Папа ехал со старшими детьми к началу службы, а мама с нами – малышами – попозже.

С самых ранних лет она воспитывала нас в страхе Божием. Как-то, когда я была еще совсем маленькой, то, ни о чем не думая, перешла через центр храма, не перекрестившись, в тот самый момент, когда на урени из алтаря вынесли Евангелие. И вдруг мама мне говорит: «Ты что?! Господь стоит!» Я очень удивилась и испугалась: «Где Господь стоит?» «Вот видишь, Евангелие вынесли – это Сам Господь вышел!» Этот случай врезался в мою память и остался на всю жизнь. В другой раз, когда мне было уже лет тринадцать-четырнадцать, жарким летним вечером я стояла на службе, накинув на плечи кофту. В таком виде я подошла и под елеопомазание. Когда же я отошла, мама мне говорит: «Ты же под елеопомазание подходишь, ведь так, с накинутой кофтой, нельзя даже стоять в храме, это неблагоговейно, а ты к батюшке подходишь! Ты или сними, или надень ее и застегни, а так нельзя!»

Она с детства нас приучала искать, прежде всего, Царствия Небесного. Когда я стала настоятельницей монастыря, сестры часто обращались ко мне с вопросами: матушка, почему это, почему то? Я удивлялась и иногда не знала, как ответить на тот или иной вопрос, потому что для меня это было как дважды два – четыре, настолько ясно и понятно. В этом огромная заслуга моих родителей, в первую очередь, конечно, мамы, потому что именно она учила нас с детства основам православной веры, когда самые элементарные вещи объяснялись с помощью церковных понятий. Помню, я должна была идти в школу, но все никак не могла запомнить, где левая сторона, а где правая, и мама мне очень просто объяснила: «Правая рука – это та, которой ты крестишься, а левая – другая», после этого объяснения я все сразу поняла и запомнила.

Какими бы трудными ни были обстоятельства жизни, она всегда радовалась о Господе. А к трудностям относилась с чувством юмора.

Папа часто отмечал, что много говорят о высоком служении священника, но мало кто говорит о служении матушки, жены священника. А это служение бывает в своем роде выше служения батюшки. И оно осложняется еще тем, что батюшку все видят, все знают, все любят, а матушка всегда в стороне – несет тихонечко свой крест. И действительно, мать Георгия так «негромко» исполняла свое служение. Причем подвиг, который она несла, усугублялся тем, что она была супругой не просто священника, а тайного священника, что накладывало, конечно, большую ответственность и очень многого требовало и от самой мамы. Папа не только был тайным священником, при этом он еще и работал. Я помню, мама как-то сказала: «Вот хорошо матушкам. У большинства из них батюшка только служит, и все. А у меня не только служит, но еще и работает, и научные работы пишет. И ему надо все совмещать, а нам надо ему помогать».

Еще необходимо отметить такой важный момент в жизни мамы, который, конечно, тоже свидетельствует о глубокой вере в Бога, о ее преданности воле Божией. Я имею в виду последние дни жизни отца Глеба и его уход. Когда мы, дети, узнали о том, что у папы все уже поражено метастазами и что по-человечески нет никакой надежды на выздоровление, то мы стали думать о том, как бы это сообщить маме. Как подготовить маму, как сказать ей, чтобы она вынесла этот удар. Мы молились, мы думали, и старшие братья поехали к маме и все сообщили. И она сказала: «Ну что ж, понятно, пришло время, надо готовиться. Я прошу вас, возите меня чаще в больницу, чтобы я была с ним. А сейчас я буду шить воздух, с тем, чтобы с этим воздухом отслужить одну литургию и затем накрыть им лицо отца».

Когда папа скончался (он умер поздно вечером), то утром мы поехали в больницу, чтобы забрать его тело и повезти домой облачать. Подъезжая к дому, я очень переживала за маму, как она выдержит все. Каково же было мое удивление, когда мама вышла на улицу из подъезда (мы жили на первом этаже), открыла дверь, и, когда машина подъехала и стали выносить тело, то она запела «Христос воскресе!». Тогда ей было уже трудно ходить, она держалась за стенку, но потихоньку шла и продолжала петь. Так, под пение мамой «Христос воскресе!» папино тело внесли домой, стали его облачать. Когда начали приезжать духовные чада – все в скорби, в печали, в слезах, мама всех утешала и всем сказала, чтобы никто на похороны не одевался в черное. Говорит: смерти нет, священник лежит в белом облачении, священники, которые его отпевают, тоже в белом облачении, черного ничего не надевайте. Сама она покрыла голову своей венчальной фатой, но только надела ее как шарфик. И после отпевания, после того, как папу похоронили и на могилу поставили крест, первое, что все услышали, – это мамин голос, она пела «Христос воскресе!».

В жизни нашего дедушки, священномученика Владимира, был такой удивительный момент. Когда он уже стал священником, к нему пришел один человек и рассказал о том, как он уверовал в Бога. Он был на Ваганьковском кладбище и увидел удивительную похоронную процессию. Все были в светлом, пели какие-то песнопения. Процессия так привлекла его внимание, что он пошел за ней. Когда подошли к могиле, то он узнал, что хоронят молодую женщину. И после того как тело было предано земле, муж этой женщины сказал какое-то совершенно удивительное слово, и этот молодой человек был поражен, что не было плача и безутешной скорби. И это его привело к Богу. Когда он поведал это дедушке, тот сказал: «Это были похороны моей жены».

И вот, подобная ситуация повторилась с монахиней Георгией. После ее кончины я получила письмо от одного священника, иерея Иоанна – ключаря кафедрального храма в Сыктывкаре. Он выразил мне соболезнование и сообщил о том, что они в храме все время молятся о упокоении новопреставленной монахини Георгии, точно так же молятся и о протоиерее Глебе, и попросил меня, чтобы я сообщила ему даты дней рождения и именин своих родителей. Я ему ответила и попросила написать, откуда он знает мать Георгию (он писал, что его знакомство с монахиней Георгией было очень кратким, но оказало на него большое влияние). Отец Иоанн мне в ответном письме описал, как, будучи молодым человеком, оказался на похоронах отца Глеба. И его настолько потрясло, что после погребения тонкий женский голос запел «Христос воскресе!», что вся его жизнь перевернулась. Он по-другому стал смотреть на смерть и благодаря этому стал священником. Теперь этот батюшка все время поминает монахиню Георгию и протоиерея Глеба, и почти каждый день в соборе они служат или литии, или панихиды. Все время народ собирается. И он говорит: мы всегда такую радость испытываем после молитвы о упокоении приснопамятных протоиерея Глеба и монахини Георгии.

Сопоставляя эти события, я думаю, как же это удивительно и промыслительно. Подобно тому, как погребение супруги священномученика Владимира Амбарцумова привело к Богу молодого человека, так и мамино отношение к смерти своего супруга определило жизненный путь одного из священнослужителей нашей Церкви.

После кончины отца Глеба мама, если можно так сказать, продолжила его служение по окормлению заключенных. Практически до последних дней своей жизни монахиня Георгия переписывалась с заключенными, со смертниками, с которыми общался отец Глеб. Она их очень любила, заботилась, переживала за них. Под конец ей трудно было прочитать какое-то письмо, написанное неразборчивым почерком, и она ждала, чтобы какая-нибудь сестра пришла и прочитала, переживала, если кто-то быстро не мог прийти и прочитать,  – ну как же, ведь они ждут, они нуждаются. Им же там трудно, тяжело. Она всегда пыталась найти добрых людей, которые бы организовали какую-нибудь посылочку, чтобы к празднику их порадовать. И вот удивительно, что после кончины матери Георгии я получала письма от заключенных, выражавших свои соболезнования, писавших, что в ее лице они потеряли очень близкого, очень дорогого человека. Потому что мама имела любовь, щедро изливавшуюся на всех. И она, точно так же как и папа, видела в каждом из этих заключенных именно человека, больного человека, который оступился, но который очень нуждается в любви и заботе. Папа мог поехать на рынок и купить клубнику этим заключенным, точно так же и мама старалась их чем-то порадовать, утешить и как-то облегчить их участь.

Наверное, самым значимым событием для всей нашей семьи было прославление в августе 2000 года на Юбилейном Архиерейском Соборе нашего дедушки. Не только его, конечно, а всего Собора новомучеников и исповедников Российских. Потому что Церковь жива кровью и молитвой наших новомучеников. И подвиг их был жив в памяти, в частности, наших родителей. Именно поэтому и храм у нас дома был освящен в честь Русских святых. В 1989 году мы узнали о расстреле дедушки, а через несколько лет началась работа по подготовке документов к канонизации мучеников и исповедников Российских к Юбилейному Архиерейскому Собору. Сначала, наверное, никто из нас не мог предположить, что дедушка тоже будет канонизирован. Конечно, для нас он всегда был святым и мы всегда обращались к нему за молитвенной помощью. Но когда нам позвонили и сказали, что документы прошли и что сейчас Архиерейский Собор принял решение о канонизации дедушки, всех нас охватил трепет.

Меньше чем за месяц до этого, 24 июля 2000 года, в автомобильной катастрофе погиб наш старший брат Сергей вместе со своей супругой. Конечно, в этом мы видим Промысл Божий. Как не бывает Воскресения без Голгофы, так и не бывает, наверное, радости без искушения, без печали. И для нас всех, но для мамы особенно, это было такое серьезное испытание. Удивительно и промыслительно, наверное, то, что именно Сергей, сын-первенец, который по обету был назван в честь преподобного Сергия, стал, если можно так сказать, жертвой от нашей семьи в год прославления дедушки. В этом проявляется сокровенный смысл, Божий Промысл. Сергий был строителем первого деревянного храма в честь Новомучеников и Исповедников Российских в Бутове, на месте, где был расстрелян дедушка.

Мама приняла это тяжелое испытание с христианской преданностью воле Божией. Когда кто-то пытался утешить ее и говорил, что, матушка, у вас ведь еще пятеро детей осталось, она отвечала, что, если даже один пальчик отрежешь, все равно больно. Хоть и без этого пальчика можно обойтись, но больно.

Когда канонизировали дедушку, мы все присутствовали на прославлении в Храме Христа Спасителя. И так величественно все это происходило. В последний раз пропели «Вечную память», затем запели тропарь и величание. Потом, когда мы приехали в монастырь, то здесь, в тесном кругу, в первый раз запели величание священномученику Владимиру. Конечно, совершенно удивительное было чувство, когда соединилось небесное и земное. С одной стороны, радость, с другой стороны – трепет, волнение. Хотя для нас он был всегда святым и подвиг его был неоспорим, но то, что он теперь прославлен всей полнотой Церкви, – вот это приводило в благоговейный трепет.

Вскоре, когда монастырю передали храм Святого Духа, возникла мысль о том, чтобы в южной его части, которая была келейной пристройкой начала XX века, устроить придел во имя священномученика Владимира. Естественно, я обратилась за благословением к Святейшему Патриарху Алексию II. Когда Его Святейшество услышал фамилию, то немного сосредоточился, такое ощущение, что он что-то вспоминает: «Амбарцумов?» Я говорю: «Да».

– Матушка, простите, а вот отец…

– Евгений.

– Да, отец Евгений Амбарцумов какое-то отношение имеет к священномученику Владимиру?

– Это его сын, мой дядя и крестный.

– А я был знаком с ним по Питеру, знал его сына, отца Николая, тоже уже покойного.

Святейший с радостью благословил устраивать этот придел, и мы приступили к работам. Храм тогда совсем не был похож на храм, так изуродовали его в советское время. А придел вообще никогда не был приделом. Начали дело с Божией помощью. У нас там не очень-то все поначалу складывалось. То денег не было, то еще что-то. А дедушка наполовину был армянин, наполовину немец. И вот удивительно, когда мы не знали, где взять рабочих, вдруг появились армяне, которые нам предложили помощь. Потом пришел человек, оказавшийся тоже армянином, он изъявил желание оплатить иконостас. Я говорила: «Надо же, дедушка присылает сюда армян, которые нам очень помогают». И удивительно, что храм был освящен уже 2 ноября 2005 года малым освящением. А 3-го числа, в день, когда было заседание «тройки», которая приговорила дедушку к расстрелу, была отслужена первая литургия. Почему 2 и 3 ноября, а не 4-го и 5-го? Потому что в тот год 5-е число совпало с родительской субботой. Поэтому мы не могли в тот день служить, перенесли на другой день. По благословению Святейшего Патриарха Алексия II освящал придел малым чином протоиерей Владимир Диваков, наш благочинный. Матушка Лидия тогда присутствовала на службе, молилась. В тот день отец Владимир с каким-то особым словом обратился к ней, и говорил, что вот, матушка Лидия, какая же радость у вас должна быть сейчас на душе, что вы молитесь в приделе в честь вашего отца. Как жалко, что отец Глеб не дожил до этого времени.

Мама всегда очень благоговейно подходила к иконе священномученика Владимира, своего отца, ставила свечки, и даже дала нам денежку, чтобы мы лампадочку повесили. Постриг ее был тоже в этом приделе, и отпевали ее здесь же. В 2011 году, удивительно, первая годовщина матери Георгии совпала с Троицкой родительской субботой. Служба, конечно, была во Владимирском приделе. Мама была очень хорошим уставщиком, ревностным, она блюла, чтобы все было как надо по уставу. Она очень любила период Цветной Триоди и не любила, когда в праздничные службы вдруг начинали вставлять какие-то заупокойные молитвословия. И вот получилось, что мы и устав не нарушили, и ее помянули.

За два с половиной года до кончины у мамы случился микроинсульт, и она в течение недели была в реанимации, в тяжелом состоянии. Причем, когда она поступила в реанимацию, у нее частично была нарушена речь, немного нарушена ориентация, и она что-то забывала. Естественно, все молились, переживали. Вечером под Введение во храм Пресвятой Богородицы ее из реанимации перевели в палату. Мы с сестрой туда поехали, я очень волновалась: что мама помнит, чего не помнит, узнает она нас, не узнает, говорит она, не говорит. И вот каково было мое удивление, когда ее вывезли из реанимации, то первое, что она мне сказала: «Слушай, ведь завтра Введение во храм Пресвятой Богородицы. Сегодня же начнут петь ирмосы: "Христос рождается, славите!” Вот ты знаешь, я вспомнила почти все ирмосы, но никак не могу вспомнить, как же начинается четвертый ирмос. Остальные я все вспомнила». Тут я поняла, что у мамы с головой и с памятью все в порядке. Сама я не помню все ирмосы, чтобы так с ходу напеть.

Удивительно, но она многие службы знала наизусть. Хотя в последнее время, видимо, вследствие инсульта, она иногда могла что-то по два раза переспрашивать, какие-то бытовые вещи. Но что касается службы, то совершенно четко всегда все помнила. Как-то я зашла, она мне говорит: «Ты знаешь, я пропела тут все стихиры преподобному Сергию на память, но не могу вспомнить, как такая-то стихира начинается, какие там слова, что-то я забыла». Я, к своему стыду, ни одной из этих стихир не знаю наизусть.

Точно так же, помню, было на службу Сретения. Я к ней пришла (вечером должна быть служба под Сретение), а она утром почти все стихиры уже пропела на память и все ирмосы. Мать Георгия очень хорошо знала службу и всегда четко подмечала, что и как поют и читают. И если замечала вдруг что, как ей казалось, что-то не так, тихонько меня звала и со смирением говорила: «А мне кажется, или я запамятовала, но там надо было вот так спеть или прочитать. Ты там посмотри в уставе». Бывало, сестры ко мне прибегут: «Матушка, а как сейчас полагается по службе?» И я часто подходила к ней и говорила: «Мать Георгия, как сегодня полагается?» И она мне отвечала: «Ну, я могу перепутать, но мне кажется, что так». И она всегда оказывалась права. Действительно, для нее самым главным было богослужение.

У мамы был очень хороший слух, его она унаследовала от дедушки Владимира, у которого был абсолютный слух. Как и дедушка, она любила 3-й и особенно 7-й глас. (И удивительно, что тропарь священномученику Владимиру составлен на 3-й глас, а кондак – на 7-й глас.) Дедушка знал голоса многих птиц. Когда он входил в лес, то мог с каждой птичкой, если можно так сказать, поговорить. Он напевал и повторял голоса птиц. Он очень любил природу. Я не могу сказать, что мама могла точно так же, как дедушка, передавать голоса птиц, но она тоже очень их любила. В последние годы жизни она часто летом бывала у нас на монастырском подворье и любила сидеть там на крылечке: читала, молилась. И когда какая-нибудь птичка запоет, она по голосу узнавала, какая это птичка. Она, бывало, говорила сестрам, когда кто-то засиживался допоздна: «Птичка такая есть – "спать пора! спать пора!”. Она так поет: "Спать пора! Спать пора!” Так что спать уже всем пора».

В последний год я ей говорю: «Мать Георгия, поехали в Барвиху. Там так птицы поют, послушаешь». Она говорит: «Подожди, сейчас Троица, потом Все святые, потом все Русские святые, потом твои именины, а потом…» А потом, говорю, и поедешь. Там так птицы поют.

– Они летом не так поют, как весной.

Я, честно говоря, до этого никогда не задумывалась, что весной птицы как-то по особенному поют. В тот год я только и услышала. Потом, после кончины матери Георгии, я приехала, послушала – действительно птицы по-другому стали петь.

У нас в монастыре сейчас находится дедушкина фисгармония. Дедушка на ней играл, когда они еще собирались с кружковцами и пели духовные песни, псалмы, канты. Есть такой сборник, называется «Гусли». Там разные христианские песнопения, добрые, очень хорошие. И мама очень любила эти песнопения. Фисгармония потом стояла в доме дяди Жени. После его кончины она оказалась в доме отца Александра Зайцева, мужа сестры. Когда же освятили придел в честь священномученика Владимира, то на семейном совете было принято решение, что фисгармония должна быть в монастыре.

Придел священномученика Владимира, если можно так сказать, – семейный. Всегда было очень трогательно, что в день его памяти, когда еще мать Георгия была жива, собиралось огромное число родственников. В одной из стихир службы священномученику Владимиру есть такие слова: «соберитеся внуцы». И вот удивительно, мы с сестрами всегда начинали улыбаться, когда видели, как эти «внуцы» собирались. «Внуцы» самого разного возраста, в разном положении, всегда собираются на память священномученика Владимира. За полтора года до кончины матери Георгии, за месяц до принятия пострига множество этих «внуцев» приехали не только с разных концов Москвы, но и из Питера. Не помню точно, сколько священников служили, а потом даже сделали большую фотографию с матушкой Лидией. Многие понимали, что, может быть, ей немного осталось еще прожить. И действительно, этот придел связан не только со священномучеником Владимиром, но и с матерью Георгией. Потому что когда она там сидела, как-то это было всегда трогательно видеть. И многие, кто сюда приходил, говорили: ну надо же, живая дочка священномученика. Живая дочка святого. Туда приходил и духовный сын священномученика Владимира, единственный оставшийся в живых, – Глеб Борисович Удинцев, приходил племянник священномученика Владимира, ныне покойный Евгений Аршакович Амбарцумов. И удивительно, что на иконе священномученика Владимира, в клейме, изображена будущая монахиня Георгия, тогда девочка Лидочка, вместе со своим братом Женей. После кончины матери Георгии я, когда прикладываюсь к иконе, невольно прикладываюсь к ней и прошу помощи не только у священномученика Владимира, но и у монахини Георгии, чтобы она там, в Царствии Небесном, за нас помолилась.

15 сентября 2008 года, в день преподобных Антония и Феодосия Печерских, в Зачатьевский монастырь неожиданно приехал старец схиархимандрит Илий (Ноздрин) из Оптиной пустыни. Когда к нему подвезли под благословение маму, он спросил ее: «Матушка, а когда постригаться будем?» Мама этого не ожидала, стала говорить, что у нее дети, внуки и правнуки. А старец: «Ну, будете за них молиться, а они за Вас, а постриг не позже Великого поста, и я буду за вас молиться».

Я не могу сказать, что мама спокойно восприняла благословение старца Илия принять монашеский постриг. В первый вечер она была как контуженная. Но вот что удивительно – и здесь проявилась ее преданность воле Божией. Когда я ей сказала: «Мама, ну подожди. Что ты так переживаешь? Сейчас отец Николай придет, мы все обсудим». А она в ответ: «Что говорить, если старец благословил, надо исполнять». Даже мой брат, отец Иоанн, когда услышал, чуть в обморок не упал от такого известия. Говорит: «Как же это?» А мама резко оборвала его и сказала: «Старец благословил, надо исполнять. Я всю жизнь жила по воле Божией, неужели я в конце жизни изменю этому?» Дня три она это осмысливала, была такая задумчивая, задавала мне какие-то вопросы, размышляла. «Отец Глеб не был монахом, а я стану монахиней, а как же мы с ним встретимся?» А потом вдруг она мне говорит, что какого-то батюшку постригали, ему имя не изменили. Потом она стала еще что-то спрашивать: во время пострига, там что такое? Она очень ответственно к этому отнеслась. Помню, как она готовилась к исповеди за всю жизнь, которая полагается перед постригом. Она очень переживала, волновалась, писала, писала, писала… Вспоминала грехи юности, и потом как-то говорит: «Ну вот, пришло мне время собирать камни. Сколько я жила, сколько грехов за всю жизнь насобирала, и даже до конца не осмыслила, сколько у меня, оказывается, грехов». Но когда отец Николай ее поисповедовал, я спросила: «Батюшка, ну как?» – «Что я могу сказать, матушка, святой человек».

Все отметили, что до пострига мама была еще бабушкой, со своими немощами, житейскими заботами, а по совершении пострига произошло мгновенное преображение – она стала монахиней. А ведь отношение к монашеству у нее не всегда было однозначным. Когда я уходила в монастырь, она много плакала и говорила, что ей легче будет меня похоронить, чем увидеть в монашеском одеянии.

Мать Георгия, как я уже говорила, была носителем живой веры. Она всегда очень живо всем интересовалась. Просто поражаешься, что в 88 лет, когда одолевают старческие немощи и трудно жить, ее интересовало все – и дети, и внуки, и что происходит в монастыре, – она за все и за всех переживала.

Мать Георгия очень живо, если можно так сказать, читала духовную литературу. Не просто прочтет и запомнит, но все пропустит через сердце. Перед праздниками старалась прочитывать из книжки митрополита Вениамина (Федченкова) «Царство Святой Троицы» его размышления о том или ином празднике. Помню, иногда к ней приду уставшая, с какими-то своими переживаниями. И вдруг она мне так оживленно начинает рассказывать: «Ты послушай, как же владыка Вениамин пишет. Ну ты посмотри, как же он описывает эти события, как все это глубоко переживает». И начинает с таким юношеским воодушевлением или читать, или рассказывать мне о том, что прочитала.

Здесь, на земле, она жила по слову преподобного Амвросия Оптинского, который учил жить так, как колесо крутится: слегка касаться земли, а в основном все время стремиться кверху. И действительно, мамина жизнь была именно такой. Особенно в последние годы. То есть она слегка касалась земли, потому что мы все-таки на земле живем, а так все время горе, горе. И вот эти книги воспламеняли ее дух, настолько ей это было все созвучно, настолько это действительно была ее жизнь.

Период Пятидесятницы мама переживала как-то особенно. Ничто так ее не радовало, ничто так не вдохновляло, как службы Цветной Триоди.. Всегда она по-особому готовилась, естественно, к Пасхе, Вознесению. Помню, в последний год, накануне Вознесения она пела вознесенские стихиры по памяти. И говорила мне: я не помню, как там третья стихира начинается?

Мама в последний год особенно готовилась к смерти. И для нее не было это чем-то таким страшным, ужасным, а естественным.

Часто из последних сил она собиралась на службу, а возвращаясь в келью, падала на кровать сильно уставшей. В последний раз на службе мама была в день Всех русских святых. Как известно, у нас дома был храм, посвященный Всем святым, в земле Российской просиявшим. И накануне мать Георгия была на службе, уже совсем слабенькая. Во время литии поминали всех русских святых – минут сорок или пятьдесят поминали. Она, бедная, сидит и изнемогает. Я уже сама думаю – побыстрее бы кончили, к ней подхожу и говорю: «Может быть, пойдем?», а она: «Ну как, русских святых нужно почтить, я на полиелей останусь, посижу, и пойдем».

На полиелее я говорю: «Ну пойдем». – «Нет, я еще побуду». Вечером я к ней зашла, она грустная. «Ты чего?» – «Ну как же, сегодня русские святые, мы с 1972 года с папой вместе служили в этот день». И в этот момент я особенно ясно поняла, что ей настолько уже здесь тяжело, настолько сердце ее исстрадалось по встрече с близкими и родными, что действительно ее душа там. На следующий день, в день русских святых, она, слава Богу, была очень радостная, и радовалась, и прославляла Господа.

Мне хочется отметить еще один момент – это ее смирение. Господь так устроил, что, будучи ее дочерью, я стала ее восприемницей в монашеском постриге, стала ее духовной матерью, то есть мы как бы поменялись с ней местами. Еще до пострига, когда мама жила в монастыре, она на все спрашивала у меня благословения. Когда сестры у нее спрашивали: «Вы будете это делать, матушка Лидия?», а она: «А как матушка игумения? Если матушка благословит, то тогда да. Надо у матушки спросить». А когда постриг приняла, то еще более старалась без благословения, без послушания ничего не делать. То есть у нее было такое удивительное смирение, покорность воле Божией. И что касается послушания, если я настоятельница монастыря, дочь или нет, то она должна слушаться, для нее это было однозначно.

Всю свою долгую, сложную жизнь мама была очень трудолюбивым. аккуратным и организованным человеком. Нас в семье было восемь человек, папа, конечно, помогал по хозяйству, но главным образом занимался своей научной работой, мы тоже по мере сил выполняли свои домашние послушания, а в основном хозяйство – уборка, готовка, проверка наших уроков и т.д. лежало на маме…

В последние годы ей было уже очень тяжело что-либо делать, но сколько радости звучало в ее голосе, когда она рассказывала мне, что вместе с сестрами на подворье занималась заготовками на зиму, для нее счастьем было то, что она может кому-то помочь и быть полезной. При этом по своему глубокому смирению она сокрушалась и говорила: «Что же я такая лентяйка! До десяти часов лежу и не встаю, а если что поделаю, то снова хочу лечь!» Желая помочь ухаживающим за ней сестрам, она заводила будильник, чтобы пораньше прочитать правило и их не задерживать, при том что рано вставать по болезни ей было уже очень тяжело.

За полгода до кончины монахини Георгии у нас в монастыре случилось несчастье. На подворье был пожар, и в доме сгорела одна сестра. И когда я приехала после похорон, то монахиня Георгия меня встретила и говорит: «Ну что же мать Киприана-то ушла? Ведь моя очередь сейчас была. Что же она вне очереди влезла и ушла». И она вдруг стала у меня просить прощения за все. Трудно выразить мое тогдашнее состояние. Я только что вернулась с похорон монахини, очень мне близкой, которая трагически погибла и которую я буквально по косточкам собирала сгоревшую. И тут вдруг моя родительница говорит, что ей пора умирать, и просит у меня прощения за все. В первую минуту я ей сказала: «Мать Георгия, пожалей меня. Я еще не успела прийти в себя после кончины Святейшего, тут Киприана сгорела, а теперь ты говоришь о своей кончине». Но буквально через минуту-две я собралась и сказала: «Ты знаешь, если настало твое время отшествия, то ты иди. Только прости меня за все: за то, что я вольно или невольно сделала и как-то обидела тебя или согрешила перед тобой. Я тебя очень прошу, ты поклонись там всем от меня – папе, дедушке. И попроси у них молитв за меня, за монастырь и за сестер». Она сказала: «Хорошо». Мы с ней обнялись, поцеловались, я пришла к себе и поняла, что я не имею права ее здесь держать, что если Господу угодно, то пускай Он ее заберет, потому что эгоистично с моей стороны просить продления ее жизни. Я понимала, что ей тяжело здесь жить. Ей трудно вставать, трудно ложиться, трудно сидеть, трудно пойти умыться, ей все трудно, все тяжело. Хотя она и не роптала никогда. Но самое главное, что я поняла, – это насколько душа ее рвалась туда.

И вскоре мама тяжело заболела. У нее был инфаркт легкого. Она попала в больницу. Но я думаю, что Господь по милосердию Своему дал монахине Георгии еще полгодика пожить, чтобы ее дети поняли, что время ее отшествия наступает. Хотя до этого трудно было представить, как мы сможем без нее жить, потому что она действительно была центром нашей семьи, который невидимо всех соединял, и была каким-то таким ее столпом.

За три дня до ее кончины я собралась уехать на дальнее подворье. И вот подхожу к ней, и тут как раз отец Кирилл и отец Иоанн были. Я спрашиваю: «Как ты себя чувствуешь?» – «Ну ты знаешь, что-то у меня живот немножко тянет». Я говорю: «Я же собираюсь уезжать». – «Ты поезжай, поезжай».

Для нее было так важно, чтобы она никому не помешала, никому не была обузой, не нарушила ничьих планов. Она говорит: «Ты собралась ехать, поезжай». Я говорю: «Тебе, кажется, нехорошо». Она: «Да что ты. Ничего страшного. Ты поезжай, обязательно поезжай». Ну, смотрю, она вроде бы ничего себе, сидит, у нее и до этого живот немножко побаливал. Я поехала. Вечером позвонила. «Все хорошо, не переживай, делай свои дела и, самое главное, немножко отдохни. Ты очень устала, ты отдохни». Эта материнская забота была в ней до конца. И на следующий день утром мне звонят сестры: «Что-то-матери Георгии плохо, вызываем "Скорую”, потому что очень сильно болит живот». И опять-таки я тут же говорю: «Может быть, мне приехать?» А она отвечает: «Нет, нет, нет. Все нормально, все будет хорошо. Пускай не приезжает, делает свои дела».

Ее отправили в больницу. Вечером я опять звоню: «Ну, ты как?» – «Ничего». Хотя мне сестры, которые у нее дежурили, говорят, что она неважно себя чувствует. Я говорю: «Мать Георгия, давай я приеду». «Не приезжай, не приезжай. У тебя дела, тебе там надо все вопросы решить, тебе надо отдохнуть, ты отдыхай, приходи в себя. Не надо приезжать».

Ночью легла спать, утром рано проснулась – и не могу найти себе места. Я поняла, что мне надо срочно ехать. Позвонила сестра, которая дежурила у нее, и сказала, что почти всю ночь не спали, совсем плохо. Хотя накануне мне и главный врач, и все в один голос сказали, что не надо приезжать, все нормально, все идет своим чередом. Я подняла сестер, с которыми была на подворье, мы сели в машину и буквально за четыре часа преодолели больше пятисот километров.

Когда мы утром поехали, я ей позвонила, она стонала, и я ей говорю: «Мама, я еду». И она так тихо и кротко сказала: «Спасибо тебе». А через некоторое время мне позвонила сестра, дежурившая в больнице, и говорит: «Мать Георгия спрашивает благословения (вот удивительный такой момент), может, отца Иоанна попросить приехать ее причастить». Я говорю: «Ну конечно». И когда отец Иоанн приехал, встал вопрос о том, чтобы ее пособоровать. И опять мать Георгия сказала: «Надо матушке позвонить и спросить ее благословения». Естественно, я благословила.

Приехав, я вошла в палату в тот момент, когда отец Иоанн давал отпуст после соборования. Мать Георгия так обрадовалась, что я приехала! Она обняла меня и говорит: «Ну вот, дождалась, дождалась. Спасибо тебе, что ты приехала». Ей полегче стало после соборования. Она всю ночь не спала, я говорю: «Ты отдохни немножечко сейчас. И потом дальше будем смотреть. Завтра обследование». Она немного отдохнула, потом встала, у нее опять начались боли, и буквально у меня на руках она вдруг потеряла сознание. Сначала мы думали, что уже все, но Господь дал еще какое-то время ей пожить. Она пришла в себя, когда мы окропили ее крещенской водой.

Потом ее отправили в реанимацию. Но в последние часы своей жизни мама все время молилась, просила у Господа прощения и говорила: «Какая же я грешная, Господи, помилуй, Господи, помоги». Были сильные страдания, а она только повторяла: «Какая же я грешная, Господи, прости, Господи, помоги. Господи, дай мне силы». Вот такими были последние минуты ее жизни.

Похороны монахини Георгии, если можно так сказать, явили какое-то торжество Церкви. Очень много священнослужителей приехало, и много народу было. Промыслительно, что третий день был воскресенье. Мать Георгия всегда особенно любила воскресенья. На кладбище было очень много народу – человек триста. Была какая-то удивительная похоронная процессия. Мы шли с гробом к могиле и пели пасхальные песнопения. Мать Георгия всегда любила на кладбище петь пасхальные песнопения, тем более, что воскресенье – малая Пасха. С одной стороны, процессия была похоронная, а с другой – торжественная. На кладбище отслужили панихиду, а потом литию.

К девятому дню мы стали готовиться, чтобы на кладбище отслужить панихиду. И Екатерина, внучка монахини Георгии, дочка отца Иоанна, со своим супругом диаконом Романом приехали привести могилку в порядок, убрать, свеженькие цветочки посадить. Вдруг к ним подошла женщина и спросила: «Скажите, пожалуйста, а монахиня Георгия здесь похоронена?» Они говорят: «Да, а что такое?» – «А я вот в прошлое воскресенье была здесь на кладбище. И я очень тяжело болела много лет. Кожное заболевание, вроде как рак кожи. Я куда только ни ездила, к каким врачам ни обращалась. И в очередной раз приехала к отцу Валентину Амфитеатрову, к нему часто на могилку приезжаю. И вдруг увидела необычную какую-то процессию. Похоронная, а в то же время какая-то необычная». И она последовала за этой процессией. Хотя она не знала, кого хоронят. И когда она подошла, то услышала, что поминают новопреставленную монахиню Георгию. И эта женщина, как могла, помолилась. И после этого у нее кожное заболевание прошло, и она исцелилась. Женщина пришла накануне, так как ошиблась, думала, что это девятый день, специально пришла поклониться, принести цветочки, чтобы как-то поблагодарить монахиню Георгию за ее молитвы.

Мама, монахиня Георгия, была молитвенницей, которая тихонько сидела в келии и всегда молилась. И я не сомневаюсь в том, что Господь принял ее в селения Небесные, куда она так стремилась, и что в ее лице мы все приобрели молитвенницу за нас перед Господом. И сейчас, когда она освободилась от уз плоти и встретилась со всеми своими близкими, с которыми жаждала встречи, по которым скучала, она там молится за всех нас.