Явление «новой братолюбивой жизни» (из опыта общинной жизни в Русской Православной Церкви)

ема христианской общины и возможности ее возрождения в современных условиях в последнее время весьма активно обсуждается как в церковных СМИ, так и на различных дискуссионных площадках. Чаще всего, размышляя о христианской общине, авторы статей обращаются за примерами к временам апостольским, справедливо оговаривая, что исторические условия бытия Церкви с тех пор значительно изменились. Не отрицая необходимости ориентироваться на первохристианский идеал, мы полагаем уместным и своевременным вспомнить несколько примеров из истории Русской Церкви XIX–XX веков, позволяющих увидеть нынешние проблемы в более близкой исторической перспективе.

В поле нашего внимания будут не теоретические размышления об устроении общины, коими была весьма богата порубежная эпоха, но практический опыт создания объединений христиан, пытавшихся жить единой духовной семьей.

Идея возрождения приходских общин как деятельных объединений мирян была весьма популярна в Российской Православной Церкви во второй половине XIX – начале XX века. Эти общины часто называли себя приходскими братствами, действовали на основании высочайше утвержденных уставов, ежегодно публиковали отчеты о своей деятельности, в большинстве случаев имевшей социально-благотворительный или просветительский характер. Так, например, Петербургское братство Святого Креста при церкви св. Марии Магдалины при училище лекарских помощниц имело две основные цели: «1. Поддержание благоустройства храма и содержание церковного хора; 2. Содействие распространению религиозно-нравственного просвещения в среде больных, находящихся на излечении в Рождественском Барачном лазарете, больничной прислуги, а также прихожан училищной церкви путем учреждения библиотек и устройства соответствующих чтений»[1].

Однако в начале XX века, когда был остро поставлен вопрос о необходимости восстановления соборности в жизни Церкви, деятельность ряда приходских общин-братств стала существенно меняться. Так, в 1908 г. упомянутое выше братство Святого Креста возглавил свящ. Иоанн Егоров, один из активных участников группы «32-х» петербургских священников, которая видела свою «важнейшую практическую задачу» в содействии «возникновению и устройству… церковных кружков и союзов из духовных и мирян, считая это наиболее верным и целесообразным путем к тому, чтобы благотворное церковное движение разрослось и охватило всю русскую церковь, подготовляя почву для предстоящего всецерковного собора и для новой жизни и деятельности нашей Церкви…»[2]. Отец Иоанн Егоров сместил акценты с внешней деятельности братства на его внутреннее устройство, понимая, что для настоящей христианской общины важна в первую очередь не способность к совместному функционированию, не правильная организация, а совместная жизнь, общение во Христе.

Свой опыт созидания общины Егоров изложил в брошюрах под общим названием «братские письма», изданных в 1909 и 1910 гг. Ориентируясь на первохристианский идеал, о. Иоанн отмечал, что община не может собираться по территориальному принципу, возникшему в эпоху расцвета церковно-государственной симфонии, но должна иметь более существенные основания для своего единства: «Эта сплоченность – была не географической только, но религиозно психологической, прежде всего. То есть не место, и не плотское, что связано с местом; не человеческое, например, единство обычаев, воспитания, состояния, образования, связывало группу; но единство религиозных переживаний <…> взаимные отношения христиан определялись единством живого ощущения Живого Бога, единого в Троице. Это единство было руководящим правилом жизни, определяло все поступки»[3].

Вторая проблема, с которой столкнулся о. Иоанн Егоров в процессе создания общины при приходе – отсутствие у прихода четких границ и, следовательно, его принципиальная открытость людям, не стремящимся жить полнотой христианской жизни. Невозможно было рассчитывать на глубину и подлинность христианского общения с людьми, приходившими в храм редко, случайно, для исполнения треб и традиционных религиозных обрядов: «Скажешь: "Они называют себя христианами, они крещены, они ходят в церковь…". Но назвать себя христианином, не значит быть христианином; от благодати крещения можно каждую минуту отречься, и тогда она не действует. Можно ходить в церковь, но молиться по-язычески, себялюбиво».

Сходный опыт описывает о. Николай Опоцкий (с 1922 г. – епископ Макарий), пытавшийся создать христианскую общину на Велебицком приходе Новгородской епархии. Он застает приход в состоянии разложения: «Каждый член прихода управляется сам собой: своим собственным соображением, догадкой; управляется часто какой-нибудь плотской страстью – чревоугодием, лакомством, пустой славой, жаждой наличной наживы, страстью к убранству, нарядам и власти»[4]. Призыв пастыря отложить житейское попечение и объединиться в духовную семью-общину разделяет приход на две части: «…С одной стороны – слушающие меня как пастыря, заинтересованные моим братским делом (одни – вступившие в семью, другие – готовящиеся); с другой – противящиеся моему призыву сосредоточится на Боге – Отце и Господе Иисусе Христе и потому равнодушные или недоброжелательные к делу братства»[5].

В результате ни в том, ни в другом случае пастырям, несмотря на искреннее желание, не удалось трансформировать приход в общину, понимаемую как явление «новой братолюбивой жизни», как «проникновение душ любовью ко Христу до подражания Ему во всем, пробуждения глубокого искреннего уважения друг к другу…»[6]. Более того, отношения общины и прихода рано или поздно обнаруживали свою конфликтность, причиной которой была не закрытость общины, а инертность прихода. Отец Николай Опоцкий писал, что для обличаемых в нехристианской жизни он всегда был «горек и неприятен, вызывая наружу недобрые их чувства гнева и злобы». Община о. Иоанна Егорова в послереволюционные годы была вынуждена покинуть Введенский храм, поскольку представления о смысле и формах церковной жизни у этой группы-общины и приходского совета были весьма различными. Приходской совет делал акцент на хозяйственной деятельности: «снабжении собора лампадным маслом, свечами, церковным вином, просфорами», «мерах по ремонту храма», «приобретении дров», «поддержке хора». Представители общины жаждали, в первую очередь, духовного устроения: «В виду этого мы выбыли из состава членов приходского совета, причем главным поводом послужило то, что совет уделял все свое внимание хозяйственной стороне, не занимаясь религиозной работой, мы же ждали этой работы с марта по октябрь и не дождались»[7].

История XX века усугубила проблему невозможности создавать общину в рамках прихода: приход оказался открыт и для прямых врагов Церкви, представителей идеологического аппарата советской власти, приходивших на богослужения, чтобы следить за собравшимися и доносить на них в соответствующие органы.

Всем тем, кто в истории Церкви пробовал созидать общину, быстро становилось ясно, что духовная семья, семья во Христе не может быть создана исключительно организационными усилиями. Так, еще в 1864 г. основатель Христорождественского братства в Петербурге о.Александр Гумилевский писал: «Современные братства только принимают название "братства", но мало заботятся о возрождении духа братства, заповеданного Спасителем. Мы должны заботиться о том, как воскресить в народе нашем дух истинно братской любви к своим собратьям, а не о том, как сформировать то или иное общество»[8].

Рождение «общины равных, равноценных для Бога людей, вступивших с Ним в общение Любви», собранных «по принципу духовного, свободного единства и сродства, по Дару и личностным дарам Святого Духа»[9] – всегда тайна, действие Божие по собиранию Своего народа, Церкви Христовой. Мы можем только указать на принципы, вне осуществления которых рождение общины невозможно. В первую очередь, это личностность и соборность. Так, Н.Н.Неплюев, основатель Крестовоздвиженского трудового братства, начинает свой путь к созиданию духовных семей-общин с воспитания крестьянских детей, которых надо было «научить думать и чувствовать по-христиански, чтобы вера их из слепой стала сознательной; с которыми возможно будет по завету Христа Спасителя жить в единодушии и единомыслии любовного, братского общения»[10]. Отец Николай Опоцкий обращается к своим прихожанам со словом проповеди об «Иисусе Христе как Главе нашей богоугодной жизни и мысли»[11], чтобы пробудить в них жажду подлинно евангельской жизни, оторвать от порабощающих начал века сего. Отец Иоанн Егоров писал членам своей общины «братские письма»– о молитве, о воспитании детей, о благодатной радости, – призывая своих духовных чад к воцерковлению всех сторон их жизни.

Особые духовные труды были нужны для созидания соборного единства членов общины. Так, отец Иоанн Егоров и отец Анатолий Жураковский на первое место ставили объединяющую силу молитвы. «Если Братство наше должно быть церковью, – писал о. Иоанн Егоров, – то первое и главное, в чем выразится жизнь нашего Братства-церкви, – это соборная, едиными устами и единым сердцем молитва в храме». Члены братства призывались объединяться в молитве друг с другом и устранять все внутренние и внешние препятствия к этому. Внешние препятствия – неблагоговейное поведение в храме (шум, разговоры, ненужные хождения и т.д.); внутренние – гордое, себялюбивое выделение себя из других. Сщмч. Анатолий Жураковский особенно высоко ставил собирающую силу Евхаристии. Он настаивал на том, что Евхаристия не может быть началом, движущим индивидуальное религиозное возрастание, но должна возродиться как Таинство, имеющее общественную и космическую природу: «Несомненно, что возрождение мыслимо лишь наряду с возрождением любовного единомыслия во всех частях распавшегося церковного организма. Оно должно начаться совместно с внутренним, религиозным, любовным собиранием в евхаристическое единство христиан, ныне отъединенных и бесконечно далеких друг от друга»[12].

Другое направление собирания общины о. Иоанн Егоров видел в духовной взаимопомощи. Характеризуя духовное состояние эпохи, он писал об отчуждении и житейском, интеллектуальном («в мыслях»), духовном («религиозном») одиночестве, очень трудно переживаемых людьми. «Нужде материальной или пьянству в большинстве случаев предшествовала нужда в ласковом слове, в искреннем сочувствии». Поэтому члены общины, когда видят страдающего, должны «помочь, утешить, ободрить, успокоить, поддержать…»[13]. Возможность получать в общине (не через какого-то одного из ее членов, а через саму общность христиан, собранных Духом Святым) и утешение, и назидание, и окормление осознал сщмч. Сергий Мечев, который писал своим духовным чадам из ссылки: «Не ищите нормального духовного руководства, не такое сейчас время; и не найдете, а если найдете, то на мгновение. Переключайтесь друг на друга, назидайтесь друг от друга, укрепляйтесь друг другом, утешайте друг друга.  Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов  (Гал.6:2). Помните, что можете остаться совсем без иереев Божиих»[14].

Безусловно, общину собирает и Слово Божие, и общность традиций, и общность судьбы, и в первую очередь – Дух Святой, дары Господа Животворящего. Поэтому в каждом из приведенных здесь примеров христиане искали не формы оптимальной организации совместной жизни, а то качество глубины общения, которое возможно только когда Христос пребывает посреди своих учеников.

Обсуждая проблемы жизни общины, невозможно обойти вниманием вопрос о месте и роли старшего в ней. О чрезвычайно тесной связи основателя (руководителя) общины со своими духовными чадами свидетельствует, в частности, сщмч. Сергий Мечев в одном из своих писем из ссылки: «Вы — мое дыхание, вы — моя жизнь, вы — мое радование. Вы не заслоняете мне Господа, а показуете, вы не отдаляете Его, а приближаете. Через вас познал я Господа, в вас Он открылся мне; с вами и от вас возносил я молитву Ему»[15]. Но эта естественная сращенность пастыря с теми, кого он родил во Христе, ставилась под сомнение не только вмешательством советской власти в жизнь Церкви в XX веке, но прежде всего каноническим положением клириков, привязанных не к общине, а к храму, не к ребрам, а к бревнам. В любой момент священник может быть перемещен на другой приход (территориальную единицу) и даже в другой город, как это произошло, например, в 1866 году с о. Александром Гумилевским, сосланным в Нарву за проповедь, сказанную в день покушения Каракозова на Александра Второго. В его отсутствие делами Христорождественского братства занимались два других священника – члена братства: свящ. В. Маслов и свящ. Кедров. Отец Александр получал от них отчеты, решал некоторые вопросы, но его отсутствие было заметно, начались взаимные подозрения членов совета и брожение среди жителей приюта. «Поражу пастыря, и рассеются овцы» (Мф. 26:29). Под угрозой оказались не только дело жизни отца Александра, но и судьбы людей, за которых он как пастырь взял духовную ответственность.

Описанная ситуация, как и множество других, всем известных, ставят перед нами вопросы: может ли старший оставить общину? Готов ли священник разделить жизнь общины до конца, даже в случае перевода в другой приход? Какую цену готов он заплатить за верность своему призванию, делу и людям, которые ему вручены Господом?

Вторая, не менее острая ситуация, связанная с проблемой старшинства в общине, возникает в том случае, если за духовное собирание общины берет ответственность мирянин. Так, например, во главе Трудового Крестовоздвиженского братства стоял его основатель Николай Николаевич Неплюев, а не те священники, которых епархиальное начальство присылало служить в братском храме. Более того, предполагалось, что члены общины могут сами выбрать себе старшего вне зависимости от того, какое место в церковной иерархии он занимает: «На лоне Братства тоже старчество не может быть учрежденным, а может только самостоятельно возникнуть свободным изволением братьев, сознательно избирающих своим руководителем того или другого опытного и примерного в братской жизни человека, совершенно независимо от того, состоит ли этот человек священником, блюстителем или рядовым членом Братства. Может и священник удостоиться этого положения, но не как священник, а по своим личным духовным качествам»[16].

Подобная семья-община в принципе не иерархична по своему внутреннему устройству, и клирику требуется настоящее смирение, чтобы принять принципы именно евангельского старшинства, основанного не на сословной избранности, а на служении и власти любви. Как писал о. Николай Опоцкий, «у христиан-общинников, таким образом, выдвигается на вид не юридическое первенство сановных господ, а первенство добровольного служения и рабской услуги немощным членам общины»[17].

Таким образом, обращение к истории даже одного не очень обширного периода в жизни Русской Церкви убеждает нас в том, что жажда общинно-братской жизни, подлинного единства со Христом и друг с другом никогда не оскудевала, но также заставляет поставить ряд вопросов, без решения которых сегодняшние попытки создания общин могут превратиться в бесплодные организаторские потуги, не благословленные Тем, Кто заповедал нам: «Где двое или трое собраны во имя мое, там и я посреди них» (Мф. 18:21).