Как православное воспитание влияет на развитие детей: методики милосердия

Я традиционно всегда начинаю с некоего такого представления для того, чтобы слушателям было понятно, с кем они имеют дело в ближайшие полтора часа, и чтобы они для себя сделали уже определенный выбор, как им работать, в режиме слушания, либо взаимодействия – и так далее. Я представлюсь. Зовут меня Татьяна Владимировна. Теперь – чем я конкретно занимаюсь и чем я могу быть полезна, может быть, столь почтенному собранию. 

Я – доктор педагогических наук. Вот уже третий год я возглавляю педагогический факультет православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. А до этого почти двенадцать лет возглавляла и сейчас продолжаю возглавлять кафедру социальной педагогики в этом университете. И, как вы понимаете, вот такой послужной список обязывает человека заниматься теоретическими построениями – анализировать, сопоставлять, систематизировать, писать какие-то там умные работы. Но делается это не для того, чтобы стяжать очередные степени и звания, а для того, чтобы каким-то образом собрать тот нектар знаний, какого-то опыта, каких-то находок, и, собрав его, так грамотно упаковать – я надеюсь, что это грамотно – чтобы потом в удобной форме, в подходящем месте для людей, которым это необходимо, развернуть это, подать так, чтобы это было удобоваримо, приемлемо, съедобно и интересно. И вот эта задача – упаковки знаний, то есть сначала – их поиска, обобщения, систематизации, а потом такой вот, более-менее приемлемый, приятный, может быть, даже в распаковке знаний и передаче их, этих знаний, тем, кому они нужны, кому они необходимы. 

Это, в первую очередь будущие педагоги – вот студенты, которых я уже двадцать с лишним лет учу в системе высшего образования, работники образования, которые трудятся в поле и лучше меня знают, с чем сейчас мы сталкиваемся, воспитывая, обучая, развивая наших детей. Очень часто это бывают администраторы. Вот в данной ситуации я имею дело со своими коллегами, все вы – руководители, и у всех у вас есть насущная необходимость составлять всевозможные бумаги, документы, отчеты, думать, как это вписать, как за это отчитаться... И, таким образом, вот эта систематизация, некое теоретизирование – неотъемлемая часть нашей жизни, без этого никуда не деться. И я могу сказать, что у меня сердце кровью обливается, когда я вижу, как бедные педагоги вымучивают вот эти отчеты, составляют какие-то планы, и каждый раз говорят, что делают они это просто потому, что это просто необходимо – там министерство требует, начальство требует, еще что-то такое, вот, а сам бы я с большей радостью... Вы знаете, все в этой жизни можно делать хотя бы без отвращения – это мое святое убеждение. 

Поэтому писать эти отчеты, составлять эти планы, читать какие-то там необходимые документы тоже можно с определенной долей даже приятия, а иногда даже и пользы. И вот, наверное, этим как раз я и могу пригодиться вам, как в таком вот жанре – простите, может быть, за не совсем скромный – некоего интересного собеседника, то есть как вот сейчас эти требования модернизации, технологизации, информатизации, там стандартов, компетентного подхода там и всего прочего – что с этим частоколом требованием делать, как во всем этом не потерять живого ребенка и тот процесс, который необходим нам для того, чтобы как-то чувствовать удовлетворение от того, чем мы занимаемся? Вот, здесь, мне кажется, можно меня как бы попытать вопросами, позадавать мне, может быть, даже не совсем удобные каверзные вопросы, потому что я по долгу службы все равно этим занимаюсь. Все равно я читаю все эти стандарты, иногда даже их пишу, смотрю, что, где, как происходит, участвую во всевозможных экспертных и прочих комиссиях. 

Но, раз уж так получилось, что вот вынуждена заниматься теоретизированием, то пытаюсь в этой сфере хоть какую-то пользу людям приносить. Это – первое предложение, которое вот так... а нам сегодня с вами две пары предстоит общаться, и, чтобы вы не заскучали, я обязательно вам дам такую возможность, если у вас будет возможность, может быть, даже мы выйдем куда-нибудь сюда – тут такие дни замечательные – где-нибудь на какую-то скамеечку сядем и поговорим о том, какими требованиями вас огораживают, как вы с ними пытаетесь, с этими требованиями, совладать, и что в этой ситуации можно делать. Это – первое. Но это скучно, неинтересно, поэтому я с этого начала. Дальше будет интереснее, как в любой сказке. 

Второй сферой моей многолетней профессиональной деятельности является психолого-психологическая подготовка специалистов для работы в системе образования, в системе воспитания и развития детей. И я понимаю, что психология и педагогика – это вот такие два крыла, без которых птица не полетит. Они связаны между собой, но каждое из них имеет свое как бы функциональное предназначение, и не будет правого крыла – будет левый крен, будет провисать левое крыло – повернется не туда корпус нашей птицы. И вот это вот рассуждение о том, какую психологию учить, читать, как повышать свою компетентность в сфере психологии, и какая педагогическая наука нам с вами необходима, какие педагогические, может, методики, технологии, какие-то разработки – вот это тоже сфера моей многолетней деятельности, и здесь вот я тоже могу принести определенную, как мне кажется, пользу людям, если им она нужна, эта польза.

Вот об этом я как раз сегодня и хотела с вами говорить, и такой жанр лекционный, который будет, я надеюсь, не очень долгим, будет посвящен двум частям: психологическим каким-то основным закономерностям, характеристикам, условиям, на которые стоит обращать внимание и которые стоит учитывать при организации нашей работы, при взаимодействии с детьми, с педагогами, с самими собой. И потом уже вторая часть – она более удобная, более такая, знаете, уже можно сказать, даже увлекательная – это как раз педагогические технологии, педагогические методики, которые в современной практике педагогической используются. Где их искать, как их адаптировать к нашим условиям, чем пользоваться, чем вдохновляться – вот об этом будет вторая часть. Таким образом вот я сказала вам, кто я, чем я могу быть вам полезна и то, чем мы будем с вами заниматься в ближайшие два занятия, две пары. 

Вот первая пара, которая сейчас у нас с вами уже началась, будет посвящена, так как вы еще пока свеженькие – более такому тяжелому теоретическому материалу, связанному с какими-то психологическими теориями и концепциями. Ну, опять же, те, кто уже был на предыдущих курсах – это как-то зимой было – слушали мои лекции, могут узнать, услышать много нового, что называется – да? – пожалуйста, я не держу, потому что какие-то вещи, которые я когда-то для себя открыла, считая очень ценными, их как-то дополняю, но тем не менее говорю эти основные вещи постоянно. Это как раз – то, что значится у нас в теме с вами, в программе: это влияние православной культуры на становление самосознания ребенка. Вот, такое как бы фундаментальное, причем уже много лет назад в книге в моей, в учебнике написано, в статьях есть, на форумах, на сайтах все эти статьи-материалы существуют. А вторая часть психологическая – из области экспериментальной нашей работы. Вот, у нас уже третий год сейчас идет такая работа с шестью московскими школами. Две из них очень православные, настоящие православные, то есть у них даже в уставе написано, что они православные, две являются по уставу просто гуманитарными гимназиями, но по своему устроению – православные, и две – православноориентированными. То есть шесть школ с разной степенью церковности, воцерковления и православности. Но объединяет все эти шесть школ то, что педагоги, руководство этих школ, обратились к психологам образования с тем, чтобы они помогли им организовать построение систематизации учебного процесса. 

Два года, с 2009 по 2011-й, психологи образования – есть очень хороший центр психологии, психологического сопровождения образования, «Точка Пси» – сопровождали этот учебный процесс, а на третий год они вышли на наш педагогический факультет, призвали наших сотрудников с тем, чтобы мы совместно с педагогами, психологами и сотрудниками нашего университета, которые все-таки свою работу мыслят, как православно ориентированную, на православно-мировоззренческом каркасе, с тем, чтобы мы строили вот эту вот педагогическую технологию. Я с большой радостью поделюсь с вами – вот это будет впервые в моем исполнении, это еще даже, может быть, в большой степени сыро я буду говорить, потому что эти моменты мы сейчас обсуждаем, проговариваем, совсем мало еще написали в качестве статей – но тем не менее это живой опыт. 

Я расскажу вот, что там, в процессе поиска, обретается, что выносится на экспериментальную проверку, что мы пытаемся обрести вот совместным таким деланием, как раз-таки вот – это все психология будет. И на этом, после того, как я расскажу об этом опыте, мы сделаем перерыв. А вторая часть после перерыва будет посвящена уже педагогическим методикам, технологиям, опыту работы – и она тоже будет с неким элементом теоретизирования, я бы даже сказала, размышлений моих, потому что я сама сейчас очень много думаю об этой вот технологизации, информатизации, о диктате гаджетов в нашей жизни, об этих изменившихся условиях нашего существования, а эти условия существования меняют наше восприятие, меняют нашу психологию, особенно – детей. У такой работы кратковременная память, практически не включается восприятие, если процесс не яркий, не динамичный, а такой неторопливый. И вот что с этим происходит, как с этим быть как бы, как в этих условиях детей воспитывать, развивать, самим выживать, даже, как руководителю – я думаю, у вас то же самое: двадцать телефонных звонков и тридцать писем каждый день в почтовом ящике. И как-то же надо с этим что-то тоже делать. Вот тут как раз мы с вами порассуждаем, поговорим о технологиях, и, я надеюсь, закончим весело, радостно, в игре. Вот эта вот ориентировка. 

Что я сейчас сделала? Перевожу на язык педагогики. Я дала вам ориентировочную основу наших действий, ближайшей нашей деятельности. Я сориентировала вас в том, что вам предстоит, чем буду заниматься я, и показала вам ту сферу, где можете вы начать со мной сотрудничать, предложила вам варианты сотрудничества: это, это, это и это. Это – ваша возможность. Вы ей можете воспользоваться, можете не пользоваться, но тем не менее ориентировка уже существует. 

За сим начинаем. Да? Уже закончились все вводные слова, теперь мы начинаем. Если говорить совсем-совсем обобщенно, если здесь есть профессиональные психологи, я заранее прошу прощения. Я – популяризатор науки, я избегаю умных точных терминов, слов и так далее, пытаюсь это сказать так, чтобы было понятно простому человеку. Иногда точность воспроизведения страдает, а иногда – такая, знаете, как бы упрощенность редукции возникает. Но, я думаю, аудитория меня поймет и простит. 

Так вот, чем важна, актуальна для нас с вами психология, особенно когда мы говорим о работе с проблемными детьми? К проблемным детям я отношу и детей, у которых нет семьи, и детей, у которых особенности в развитии, патологии в развитии и так далее. 

Для чего нам хоть какой-то уровень вот этой вот компетентности психологический, на уровне там терминов и понятий, которыми он оперирует, и концепции теории, которая уже наработана, необходима? Вы знаете, для того, чтобы выстроить контакт – с ребенком, с группой детей – нужно иметь представление – как минимум, а как максимум – понимать и работать с потребностями этого человека. Вот те потребности, которые у него есть, на уровне физических потребностей – мы хорошо с вами знаем, про депривацию вы тоже уже наслышаны – да? – потребности в тепле, в пище, в свете, в движении. Физические потребности человека. Если они каким-то образом нарушаются или не реализуются в силу ряда причин, начинает страдать сначала физиология, а потом очень быстро это все переходит в психический план, и психические процессы тоже начинают пробуксовывать. А некоторые – если это нарушение этих потребностей, депривация происходит в раннем возрасте – они вообще не проклевываются, не формируются. 

Большинство интеллектуальных процессов начинают проклевываться у ребенка в процессе движения, когда вот он начинает держать голову, когда он начинает пытаться вставать, когда он начинает удерживать свое равновесие – вот эта вот моторика запускает механизм интеллектуального освоения восприятия, и чем активнее и эффективнее ребенок движется, тем эффективнее он воспринимает цвет, звук, запах и так далее. Удивительная вещь, но это уже как бы априори доказано. Так вот, вот эти потребности физические, потребности психологические... Какие мы знаем с вами психологические потребности? Элементарные, без которых человек не выживет?

Сон, еда? 

Сон, еда – это физиологические. Мы говорим о психологических потребностях. В принятии, в защите, в любви, в безопасности, в тепле эмоциональном, в эмоциональной реакции. Есть даже такой термин – эмоциональная холодность родителей, или тупость родителей. Родители неэмоциональны. И на радость, и на печаль – одно и то же выражение лица и один и тот же комплект жестов. Все! У ребенка не формируется... какой процесс, знаете? Чувствования другого человека. То, что называется сенситивностью. Родитель не дает эмоционального отклика – у человека нет понимания, что другой человек – уставший, больной, расстроенный, или, наоборот, радостный, счастливый, влюбленный – он его не чувствует. Откуда это берется? Это берется от образца. От образца, который дает взрослый человек. 

И вот эти вот потребности, которые у человека в процессе жизни, в процессе его психического развития раскрываются, разворачиваются, начинают проявляться, нужно как минимум считывать, угадывать, то, что делает на самом деле любящее сердце, вот чувствующий родитель. Да природа так устроила – ну, как же не смотреть на это чудо и не пытаться понять, какая же у этого чуда сейчас потребность? Но потом это чудо вырастает, и вот эти потребности вместе с ним растут, и уже иногда не хочется настраиваться на эту волну, какие же там потребности в нем бушуют, почему же он сейчас вот бросает институт? Вот сейчас вот я как бы переживаю со своим сыном, вот есть у него потребность бросить институт – и я понимаю, что это уже событие; а какая потребность за этим лежит? Вот, чтобы понять вот эти вот движущие механизмы, запускающие эти процессы, нужно каким-то образом, хотя бы минимально ориентироваться в тех психических процессах, которыми все мы наделены просто-напросто от своего рождения, и которые в процессе нашего развития начинают разворачиваться и проявляться. И вот это как раз-таки – понимание, узнавание, то, что психология называет диагностикой вот этих вот потребностей – это первый этап, первая ступень для того, чтобы потом уже организовать взаимодействие, организовать какую-то совместную деятельность, участвуя в воспитании, обучении, в развитии нашего ребенка или даже группы детей. 

И вот теперь как раз важно поговорить о каких-то таких теоретических фундаментах понимания, на что же обращать внимание? Да, понятно, если мы говорим о физических, психических потребностях, то очень быстро можно дойти до того, что природа человеческая повреждена, что потребности тоже несовершенны, очень часто эти потребности бывают во вред – мы-то с вами понимаем, что они во вред идут совершенно – а она есть, она, как фонтан, бурлит, эта потребность, что-то такое делать надо с этой потребностью. И вот здесь как раз важно понимать, что процесс развития – психического, физического развития, эмоционального развития, интеллектуального развития – это то, что существует и идет помимо нашего с вами желания, воли и эстетических наших с вами пристрастий. Но мы можем участвовать в этом процессе развития, мы можем содействовать или не препятствовать как минимум этому процессу. На что же обращать внимание для того, чтобы участвовать в этом процессе развития? Знаете, это уже как раз надо копнуть теоретические конструкты психологов, которые в начале двадцатого века как раз-таки и пытались ответить на вопрос, что же толкает развитие психики ребенка? Вот что же является тем вот моторчиком, который запускает развитие интеллекта, эмоций, чувств человека, волевой деятельности сферы? И надо сказать, что школ вот этих теорий психического развития очень много. И тоже интересно – даже в советские времена как раз наши психологи все равно работали в русле такой вот русской ментальности, ментальности русской культуры, и вот традиционно в нашей отечественной психологии со времен Выготского Льва Семеновича утвердилось, что два фактора, важнейших фактора, которые запускают, которые определяют, которые являются ведущими в развитии психики ребенка, два фактора... это вот – отечественная культурная традиция, которая вырастила отечественную психологию. Какие два фактора?

Кто был на прошлых лекциях, наверняка знает – это моя любимая тема, я всегда о ней говорю. Два фактора: культура и деятельность. Культура, в которой ребенок окружен, в которой он живет, и деятельность, которая доступна ему – ребенку – в сотрудничестве с взрослым человеком. Не моя деятельность, не мои телефонные нескончаемые переговоры, увещевания и все прочее, а то, что я с ним совместно делаю, с этим ребенком. И культура, которая не в книжках написана, у меня на полках в антресоли стоит, которая окружает этого ребенка, а культура предметная, культура общения, культура смысловая, ценностная – все, что мы ценим, то, что мы сохраняем, то, что мы воспроизводим, то, к чему мы хотим приобщить наших детей – вот эта культура, окружающая ребенка... как потом уже научные внуки Выготского говорили: тот рассол, в котором огурец солится, вот понимаете, вот тот вкус, который... вот то, что окружает ребенка – цели, ценности, смыслы, идеалы, которые есть, предметная сфера, которая есть – вот эта культура запускает процесс развития ребенка. И по возрастам – это уже давным-давно открыто, прописано во всех учебниках, зафиксировано – в каждом возрасте у ребенка открывается свой окуляр на восприятие культуры. Вот он только родился – и этот окуляр у него один: лицо мамы. И, как писал святитель Феофан Затворник, «взор – есть единственный проводник от души к душе». Вот взгляд матери является важнейшим средством воспитания ребенка в первые дни жизни. Именно взгляд материнский. Он еще только учится фокусировать этот взгляд, а уже имеет такой вот мощный механизм воспитания, если этот механизм действует.

Дальше этот окуляр расширяется, у ребенка появляются механизмы воздействия на восприятие этой культуры, он уже пытается сфокусировать взгляд, следит за движущимся предметом, он вслушивается в звуки, он внюхивается в эти запахи – это культура. Что его окружает? И какими смыслами мы наделяем эту культуру? Это все формирует психику ребенка. И дальше – больше: дошкольное детство, когда появляется первая такая осознанная собственная деятельность игровая... Она еще не прагматическая, не нацеленная на какой-то результат и все – вот игра ради игры. А что в этой игре происходит? А в этой игре, оказывается, происходит великое приобретение в психике и вообще в жизни человека, в личности его – он учится свои непроизвольные реакции эмоциональные, чувственные – увидел палку, хочется ее взять и лупить этой палкой так, чтобы звук был ой-ой-ой какой – да? – и мы это делаем до трех лет, до четырех лет мы это делаем. Колокольчик увидел – позвонил, мячик увидел – пнул, стоит ведро – надо обязательно с ним что-то такое сделать – да? А дальше в игровой деятельности, когда даются образцы, что с ведерком делается, вот что, можно донести и вылить в цветочек эту воду, а этот песочек можно особым образом развернуть и сделать такой вот куличик. Ребенку даются образцы вот этой деятельности, которая наполняет его другими переживаниями, эмоциями, чувствами. 

И вот эти вот новые переживания, эмоции, чувства запускают волевой процесс. Представляете? Воля-то формируется в эмоциях, в чувствах. Дается приятное чувство, дается хорошая эмоция ребенку – и ему хочется себя преодолеть и сделать такой же куличик, и сразу это не получается. Но он над этим работает. И вот весь возраст дошкольного детства, с трех там до шести с половиной, до семи лет, вот в этой вот несерьезной совершенно игровой деятельности – через эмоции, через чувства, через воображение – что делает ребенок? Учится произволять свои поступки, свое действие. От непроизвольности – ах, взбрело в голову, сейчас сделаю! – до произвольности поведения: вот надо делать вот так. И он учится это делать. Не у всех сразу получается. И завершение дошкольного детства не потому, что в школу отдали, а наоборот, потому что научился что-то делать, принуждая свою волю. Если не научился, то к школе еще не готов. И надо учить его. Учить в игре. Взял он свою роль и ведет ее до конца. Помните рассказ «Честное слово»? Стоит, кушать хочется, спать хочется – а он стоит, слово дал. Что произошло в психике этого ребенка? Научился произволять свою непроизвольность.

И вот этот вот переход, появление вот этого волевого, первого волевого процесса, который мы как раз с вами наблюдаем именно вот в такой, казалось бы, несерьезной деятельности – он нам дает сигнал о том, что этот человек выходит на новый уровень развития. Теперь с ним можно организовывать взаимодействие так, чтобы он начинал себя волить. Сам, себя. Не мы его, а он – сам себя. А мы ему создаем условия и помогаем ему начинать справляться с самим собой. Время осознанной работы над самим собой. Время начала над тем, чтобы изменять свой ум. Метанойя – преображение ума. Первая исповедь – в семь лет. Почему? Потому что рефлексивные процессы появляются в психике. А если не появились, он начинает нам байки рассказывать. Он еще в фантазии, в воображении, у него еще пока явь как бы с этим не разделена. Разделяется она волевым внутренним процессом, который должен потихонечку-потихонечку созреть. И вот понимать, на каком этапе развития сейчас находится ребенок, осознавать, что ему может сейчас помочь, а что ему препятствует в формировании, в развитии, в становлении этого нового качества – это как раз-таки именно психологическая компетенция, это не педагогическая. Педагогическая – это когда мы условия уже создаем и придумываем ту деятельность. Помните, я говорила, вторая – культура и деятельность. Мы создаем ту деятельность, в которой он будет это делать – он будет учиться осваивать, рождать в себе этот новый процесс – это уже педагогика. 

Теперь – следующий такой блок информационный, который мне хотелось донести до вас. Когда мы говорим о том, что культура и деятельность являются важнейшими факторами формирования психики ребенка... А, кстати, да – вот я хотела еще разницу показать – я не против и спокойно отношусь к хорошим западным психологическим работам – того же Пиаже, более поздних – Эриксона и современных психологов... Но – здесь есть одна такая методологическая особенность: западная психология –это наиболее подробная... именно Пиаже – даже есть целое направление, как их такие вот споры с Выготским, потому что Выготский как раз, заложив, что культура и деятельность формируют психику человека, показывал, что в разных культурно-исторических условиях, в разных сообществах формировались те или иные качества психики у человека, то есть они, собственно говоря, по природе своей одни и те же, но особенность у них начинает как бы отражать ту культуру и ту деятельность, в которой ребенок развивался. Ну, когда вот там – я не знаю – в дореволюционной России четырнадцатилетний отрок уже свободно на трех языках говорил, музицировал на всех музыкальных инструментах – это же не особенность его, просто он находился в той культуре и ему предоставлялась та деятельность, которая сделала возможным это. Да? 

Когда мы смотрим наши современные фильмы о царских генералах, то понятно, что даже самые лучшие наши актеры не прошли школы вот этой вот выдержки спины, которая была тогда, когда там в 1918 – 1919 годах просто по выправке определяли офицеров царской армии. Вот... Культурная деятельность – делали физический облик человека, его мимику, его речь и так далее. И, понимая эту особенность, мы можем организовать соответствующую культуру и продумать те виды деятельности, которые сделают... Хотите прямую спину? Пожалуйста! Два года – и ваши мальчики будут иметь прямую спину. Хотите легкую походку девочек? Тоже можно это сделать. Да? Вот надо понимать, какие цели и задачи мы ставим и какими средствами мы этого достигаем. Но это все, что называется, технологично, это можно сделать. 

А вот подход западных психологов, начиная с Пиаже, Эриксона в том числе – это то, что психика человека развивается, адаптируясь, как бы, знаете, приспосабливаясь к окружающей среде, к окружающей культуре, к окружающей деятельности. И она вырабатывает необходимый приспособленческий механизм и функции, чтобы человеку не пропасть, существовать и более-менее было комфортно. Вот понимаете, опять теория, казалось бы, да? – ну, что там? Работа Пиаже, его диагностика интеллектуального развития – великолепные вещи, работают, ими надо пользоваться. Но теоретический конструкт, лежащий в основании, таков, что это идет приспособление. И вот это вот теоретическое положение, как в науке говорится, что это приспособление – оно время от времени прорастает в то, что природа человека, его культурные потребности могут быть такими, такими, такими, главное – к ним приспособиться, он должен каким-то образом приспособиться. И наоборот – наша отечественная психология: вот какую мы создадим культурно-деятельностную среду – вот такого человека мы и получим. Чувствуете разницу? Да?

Сейчас мы как бы отказываемся от многих разработок, которые сделаны на Западе. Но, понимая, что лежит в основании, вот видим, что называется, ту область применения и ту область неприменения этих методик, где осознаем уже какой-то вот определенный сигнал опасности, что до конца приспособиться, адаптироваться к этому обществу – собственно говоря, утеряется суть человека и как бы его ядро и его предназначение. А вот создавать культуру и деятельность, так, чтобы человек вырастал в меру того, какие образцы, какие идеалы, какую вершину культура обозначила – это пожалуйста, это тоже возможно. Вот, здесь как раз такую тоже маленькую проекцию скину, поэтому термин формирования, который я, учась в институте, в аспирантуре, не переносила – мне казалось, что человек – он не кирпич, его не формируют. А вот сейчас, уже с годами, начинаю понимать, что все-таки он очень точно отражает вот тот процесс становления человеческого в человеке, духовного в человеке, что надо как бы участвовать вот в этом становлении, в этом формировании. Вот, это как раз в русле нашей отечественной культурной, педагогической и психологической традиции одновременно. 

И вот теперь уже – к конкретике. Что происходит с ребенком в первые годы жизни, и когда – вот это любимый вопрос всех педагогов и психологов – когда же он становится личностью? Ну, нам с вами легко стоять, занимая позицию православную антропологическую, что личность-то прямо с момента зачатия имеет все свои личностные дары, только они в процессе жизни начинают как бы проявляться, разворачиваться... Но, если переходить на язык психологии, то очевидно, что в первые годы жизни интеллектуальные процессы не доминируют в развитии, доминируют эмоциональные, чувственные, вот там сенситивные восприятия от постижения мира. Но вот на всем этом фундаменте – эмоционального, чувственного восприятия – постепенно формируются более высокие психические функции, в том числе – самосознание человека, осознание человеком самого себя. И, думаю, никто в этой аудитории спорить не будет, что наша основная задача – довести взрослеющего человека до той поры, до того уровня, когда он скажет, что я понимаю, знаю, считаю так, я за это отвечаю. И дальше уже в своей деятельности своим поведением, своим волевым проявлением он подтверждает сказанное, свой сделанный выбор. 

И понятно, что вот эта вот мера ответственности – помните у святителя Феофана: взрослым человек становится не тогда, когда делает то, что другие говорят ему, а когда он сам полагает так нужным, важным и деятельным, это – путь ко спасению. А вот когда, в какой момент, где вот эта вот точечка, когда мы говорим, что вот все, оно началось? Трудно это определить, невозможно практически, но мы понимаем, что определенные какие-то метки, зарубки можно для себя поставить. Особенно когда мы организуем коллегиальную деятельность по воспитанию большой группы детей, нам надо договариваться просто о том, что мы делаем, чтобы мы понимали, что мы идем в одном русле, и на какие-то определенные значки мы обращаем внимание. То вот это вот как раз, мне кажется, одним из показателей является именно становление самосознания человека, как он себя осознает, этот человек.

И вот структура самосознания в нашей психологии отечественной тоже достаточно подробно описывалась и исследовалась, в связи с чем опять же, так как это было в ранние даже советские времена, надо было понимать, как это контролировать, как в этом действовать, на что обращать внимание, какие такие реперные точки надо не упустить, чтобы понимать, как сознание формируется. Но вместе с тем вот этот теоретический поиск, эти все психологические упражнения, привели к тому, что концепт формирования структуры самосознания у нас достаточно неплохой, достаточно такой, знаете, если... и практически не измазан идеологией, я бы так сказала. Я вам сейчас подробно эти звенья назову, но самое главное – что вот это вот формирование самосознания начинается буквально вот с первых часов такой, как бы уже земной жизни ребенка. 

Вы знаете, наши психологи – вот Выготский там, его последователи – они рассматривали психические процессы с момента рождения ребенка. Не потому, что отказывали ему в существовании во внутриутробный период, а потому что сразу сказали, что в этот период другие психические механизмы влияют, и они еще нуждаются в отдельном изучении. И вот только сейчас, когда появляется медицинская всевозможная диагностическая техника, стало возможным в исследовании в области перинатальной психологии понимать, какие там психические механизмы действуют, ровно потому, что инструментарий появился для этого исследования. А все эти социально-психические функции с момента рождения ребенка потому, что психика проявляется именно во взаимоотношении, во взаимодействии с окружающим миром, с самим собой, с другими людьми. И вот это вот самосознание ребенка формируется как бы в течение всего детства, достигая... определенно вот этот каркас оформляется к завершению подросткового возраста. 

Интересная вещь: последним возрастом детства традиционно считается возраст юности. Но самосознание формируется к концу подросткового возраста. То есть получается, что вот этот каркас самосознания, сформировавшись, как бы дает человеку еще один период, такой безответственный – юность: уже взрослый, но еще не ответственен, еще не взрослый период – дается именно для такого, что называется, апробирования самого себя вот в том понимании: кто я, зачем я, с кем я, для чего я, что я буду делать? А из этого следует, что все предыдущие возраста до подросткового возраста нужно успеть поучаствовать в становлении этого самосознания. И в каждом возрасте – свои сенситивные периоды... то есть что значит «сенситивные»? То есть какой-то определенный процесс психический вот наиболее сейчас хорошо формируется, наиболее гибок, наиболее отзывчив на наше воздействие. 

Знаете, мне очень нравится этот пример – он совершенно банальный – с луковицами тюльпанов. Вот они у нас лежат всю зиму где-то там в холодном месте, а потом – вот есть такой период, когда их надо вытащить и на какое-то время положить в теплое место, а потом – в светлое место, а потом – закопать в землю. Если все правильно сделать, то тюльпаны будут о-го-го, какие. А если сдвинуться там на два-на три дня там, на недельку – они тоже вырастут, тюльпаны, но не такие будут. И вот этот – аналог того, как в психике тоже какие-то процессы начинают запускаться, и надо успеть сейчас на свет вынести, тут полить, тут, может быть, окучить, тут, может быть, проредить как-то, с тем, чтобы потом этот процесс уже занял свое место в общей структуре психики ребенка. Так вот, становление самосознания – оно в течение всего детства происходит и вот целостность его достигается, как я уже сказала, к подростковому возрасту, и когда уже этот конструкт у человека сформирован, мы имеем дело уже с первым проявлением самостоятельности, как бы взрослости человека, и от этого очень часто нам становится очень-очень трудно, сложно, грустно, потому как это вот оно, уже все, вот, уже проявилось, и теперь заявляет о своих правах, обязанностях и так далее. 

А давайте отмотаем назад и посмотрим, откуда же взялись эти права и обязанности, и как это все происходит. Сама структура самосознания в работах Валерии Сергеевны Мухиной – еще ныне жива, уже достаточно такого, солидного возраста наша психолог – вот она очень достаточно давно сделала то же, это – тот же теоретический конструкт по большому счету, но он на многие вещи проливает свет и помогает нам понять, что происходит с ребенком, а как теперь сделать... И в качестве вот этой вот структуры она предложила аналог цепи такой, вы знаете, цепи с отдельными звеньями, которая замыкается как раз к концу подросткового возраста, она как бы сцепляется воедино, и получается такой вот целостный конструкт самосознания, и вот эти звенья – посмотрите – тут их пять сейчас названо, основные – в некоторых работах они разбиваются на шесть, сейчас я буду объяснять, как это делается. Это – то, как человек... то есть на какие реперные точки человек нанизывает представление о самом себе. Вот из чего формируются в нем представления, кто я такой, пять либо там шесть звеньев? 

Первое – представление о своем имени и о своем теле. Ну, правильно: кто я такой? И мы-то с вами знаем, как ребенок сначала слушает, как его называют, потом он откликается на это, потом он в третьем лице о себе говорит: «Я – Петя», «я – Маша». Да? Вот это вот постижение своего имени – это целый процесс усвоения. Потом он уже хорошо это усваивает. Потом к этому имени добавляется фамилия, потом начинается экспериментирование с именем где-то вот в начале раннего подросткового возраста, когда вот я не Петр, а Петенька, или я там не Маша, а Мария. Вот, ребенок пробует разные варианты того, как добавляется фамилия, добавляется отчество, добавляются какие-то ласковые или не очень ласковые прозвища, клики и так далее. И вот эти вот наименования– это важные составляющие восприятия человеком самого себя. В связке с представлением о моем имени идет представление о моем теле. Это тоже мы хорошо знаем, что ребенок постигает знакомиться. Более того – в первые месяцы, дни жизни взрослый формирует представление у ребенка о своем теле. Все эти телесные игры – помните, так сказать? – все эти игры, массажики, с пузиком, с ручками, с ножками, с щечками, с ушками, с глазками и так далее – мы знакомим ребенка с пространством его тела. Делаем мы это в конкретном телесном взаимодействии, сопровождая, что называется, приправляя теми смыслами, теми эмоциями и чувствами, которые мы вкладываем, как мы это делаем. И вот это знакомство с телом ребенок усваивает сначала от взаимодействия со взрослым, потом – узнавая самого себя, то есть воспринимая самого себя, потом – узнавая себя уже в зеркале восприятия другого, потом – это как раз вот конец дошкольного и начало младшего школьного возраста – в телесном оформлении вещи детские, взрослые: мальчики не носят шортики, они носят брюки; я – девочка, поэтому я одену вот такой бантик или такую юбочку. Вот это все – представление... то есть это – расширяющее пространство своего тела, которое нужно еще и оформить, прикрыть, украсить, одеть, обуть и так далее. Оформить каким-то образом. И вот это представление о своем теле у ребенка растет вместе с ним, достигая пика – опять мы с вами приходим к подростковому возрасту – это можно отдельно много об этом говорить – как они постигают свое тело в подростковом возрасте, как они его оформляют, украшают, экспериментируют, благоукрашают и все такое... Почему? Потому что все, уже конструкт в голове созрел, уже как бы необходимо сопоставить, войти уже в мир вот так, как я считаю нужным, тем эсминцем, который я себе представил уже. И работа с образом восприятия моего тела – это ваша педагогическая задача. 

У меня-то есть образ восприятия своего тела. А вот какую культуру, какую деятельность – вы, наверное, успеете показать – какие образцы, с какими образцами вы меня познакомите – такой уровень моего движения, звучания будет. Один маленький пример. Я вот все время наблюдаю за взрослением наших детей в нашей православной гимназии, ну, наверное, и в ваших тоже учреждениях традиции хорового пения, музыкального образования детей – это то, что как бы просто считается однозначно обязательным. И вы хорошо знаете, что там к концу младшего школьного возраста – началу подросткового, начинается эксперименитрование со звучанием и начинаются вот эти наушники с тяжелым роком, еще с чем-то таким или бренчанием под гитару, и вот моя дочка говорит: «Мы в поход идем, но почему у нас не принято под гитару петь? Ведь так же хорошо петь под гитару. И почему-то все время – хором, хором, ну, скучно все...» Прошло какое-то время – она говорит: «Я понимаю, почему под гитару не... ведь никто из нас хорошо не играет. Вот на других инструментах – хорошо, а на гитаре как бы звучание совсем другое. Когда нам разрешили, мы поняли, что мы не звучим, мы звучим только, когда мы хором поем.

Это вот – экспериментирование, это вот – один из вариантов проявления моего тела, как я звучу, как я в хоре звучу, как я звучу под гитару, либо а-капелла. То есть вот это, конечно, еще и эстетическое экспериментирование, я понимаю, там много моментов. Но в том числе это – и проба возможностей моего тела: как я двигаюсь, как я звучу, как я выгляжу, как я украшен, как я сам себя представляю. И в каждом возрасте есть своя линия формирования того или иного проявления моей телесной сущности. Важная совершенно сторона, без которой нам никак не воспитать взрослого, ответственного, самостоятельного человека. Мы должны понимать. Если эта сторона у нас провисает, опускается, мы потом удивляемся: ну, как же он так, как он мог себя так вести, ну, почему он сделал, так сказать, в людях все это? Образцов не давали. Не воспитывали вот этой вот культуры, и деятельности соответствующие были в латентном или вообще ни в каком виде не представлены. 


Следующее звено структуры самосознания – притязание на признание. Ну, это – психологический термин, вернее, формулировка. Если сказать по-русски – это потребность в любви. Для того, чтобы человек дальше развивался, для того, чтобы я существовал, как человек, я должен понимать, чей я, кому я нужен, кто без меня жить не сможет. И вот чем устойчивей, чем как бы фундаментальнее это представление в моем сознании, чей я, кому я нужен, кто меня любит, кто обо мне беспокоится и так далее, тем более онтологически устойчива вся личность ребенка. Мне очень нравится этот термин – онтологическая устойчивость личности. Вот именно быть истинной, вот что бы ни случилось – я так и буду стоять на своих двух ногах, а еще, может быть, даже пойду. Вот мне необходимо, это в детстве формируется. В идеале это формируется в первые дни-месяцы жизни ребенка, когда мать полностью растворена в любви и принятии этого ребенка, когда вот на любой его чих, крик, взгляд и все прочее есть она, любящая, глядящая, занимающаяся им. Вот эта онтологическая устойчивость – их видно, этих детей. Вот смотришь– он всем рад, он все... Это откуда? Да потому что его любили, помните, опять же, как говорил святитель Феофан Затворник – младенец должен быть до корней волос прогрет материнской любовью. Младенец до года. 

Испортить любовью невозможно. Ее много не бывает. После этого, когда он начинает вставать, ходить, стучать своей палкой и все прочее, у него есть эта онтологическая устойчивость. Понимаете? Он уверен, что он все делает хорошо, потому что как же иначе-то может быть? Он же любим. И это вот притязание на признание начинает формироваться в младенчестве в самом раннем, а потом она, конечно же, уже подкрепляется, мы с вами это хорошо знаем – потом он притязает на признание тем, что он выстраивает башню из кубиков у нас на дороге. Правда? Рисует на самом видном месте – на обоях. Он притязает на признание. «Аз есмь», вот он я, посмотрите. «Что же ты сделал?» – говорю я своему сыну. – «А чего? Разве не красиво?» Как мог, так и отличился. Он притязал на признание. С ним должны считаться. Он оставил о себе память здесь. 

А вот уже моя культура и моя деятельность должна сформировать в нем, чтобы потом он уже фрески писал, а не эти граффити, понимаете? Деятельность-то одна и та же – оставить о себе память на стенке. Либо баллончиком, либо мозаикой, либо красивой кладкой архитектурной. Понимаете? Как Федор Михайлович Достоевский говорил: «Человека легко убить – достаточно объяснить ему и внедрить в его сознание, что то, что он делает, никому не нужно». Все. Труп. Нет человека. А чего он делает? А он делает не то, что нам хочется. Он делает другое. А мы говорим: не то ты делаешь. Что мы делаем? Потихонечку-потихонечку умерщвляем его качество – онтологическое, важное, самое нужное качество – притязание на признание. Его деятельность сама по себе очень нужна нам, а вот какая – давай договариваться. Понимаете? Вот это необходимо абсолютно. И вот эти все противоправные действия – это извращенная попытка привлечь к себе внимание: «Ну, хоть так меня признайте? Вы же начали мной заниматься – по судам теперь ходите, лечите меня. Ну, наконец-то, наконец-то настало то, что я хотел – мне уделили время. В силу уделили. Частичку своей души уделили. Мы с этим с вами как раз вот и встретились, наконец-то. 
Половая идентификация. Удивительная вещь. Когда она начинается? Когда и ребенок начинает понимать, что он – мальчик или девочка?

Подростки...

Два года...

Сначала он-то эмоционально реагирует на это, и в роддоме они кричат по-разному. На разные сигналы по-разному реагируют мальчики и девочки. Да. У них разное... Воспринимают руки матери и руки отца по-разному мальчики и девочки.

В смысле – «по-разному»? Что значит – «по разному»?

На разные возбудители по-разному реагируют. То есть мальчики начинают кричать, когда они голодны, девочки – когда чувствуют опасность. Представляете? И девочка одна почувствовала опасность – все остальные в этот хор начинают включаться. Мальчик один почувствовал, что голоден – все остальные за компанию с ним начинают орать. Вот это вот просто я читала, я уж не знаю – не проверяла эмпирически, но читала у умных людей, что вот эта дифференциация по половому признаку проявляется уже в родильных домах, там, где их много и так далее. А потом мы уже с вами видим проявление, то есть они начинают уже осознавать, когда мальчики морщатся от яркой одежды, когда мы одеваем его, а он что-то другое хочет, когда их привлекает что-то то, из чего можно извлечь звук, энергию... Вот как играют мальчики, самые маленькие мальчики? Чтобы был или звук, или движение, или еще что-то такое. А девочки – что?

Как в той песне: «Из чего же, из чего же, из чего же...»? 

Да. Чтобы было красиво, чтобы как-то приукрасить, чтобы оно переливалось, понимаете, чтобы оно нежное было, чтобы оно пахло, чтобы оно было на вку... на осязание приятное. А мальчику взорвалось – так хорошо, разорвалось – тоже неплохо. Пролилось – тоже замечательно. То есть вот эта вот половая идентификация в деятельности очень рано проявляется. Она закрепляется уже как бы потом, вот в этих культурных стереотипах поведения, но проявление ее...

У девочек сердце бьется по-разному.

Да-да-да-да-да. И внутриутробные реакции тоже другие у них, на...

Все-таки больше подстраиваются... 

На звучание, на движение матери, на эмоциональное состояние матери разные реакции у мальчиков и девочек, да. А вот в процессе уже земной жизни, до подросткового возраста, вот эта половая идентификация начинает оформляться. Это называется полуролевой матрицей. Я веду себя в соответствии с тем полом, которым я урожден – да? Я себя веду, я себя украшаю, я общаюсь так. И вот эта вот как бы идентификация меня с моим полом – это целое искусство воспитания, так, чтобы я думал, чувствовал, делал, с собой совладал в соответствии с тем полом, в котором я рожден. И тяжелейшая проблема – это вот одно из проклятий советского периода, вот это вот, как бы сказать... знаете – мужеподобные женщины, женоподобные мужчины – когда вот эти все образцы, нормальные образцы просто истреблялись: мужского поведения – ответственности, защиты, воинства, женского – принятия любви, милосердия, долготерпения женского. Вот с тем, чтобы это было – это как? Это – в культуре в первую очередь, все эти фильмы советские: вот эти девчата – ух, какие, там эти нерешительные юноши и все прочее. Вот, формировался образ полуролевой, такой, которым удобно управлять просто-напросто. 

Ну, дай Бог, может быть, два еще поколения, если все так и пойдет дальше, как должно быть, с тем, чтобы эти стереотипы в поведении, в проявлениях, в оценке, в реакции, в эмоциях были закреплены как бы в принадлежащих к мужскому и к женскому полу. Проблема гораздо глубже и серьезнее, чем эти сейчас досужие рассуждения об однополых браках. Знаете, у нас тоже, как вы помните, очень давно уже существуют «однополые браки» – мама с бабушкой воспитывают мальчиков. Да? Это же тоже безобразие, так сказать. И проблема ничуть не меньше формирования самосознания этого мальчика, чем вот в этих извращенных семейных союзах, которые сейчас пока еще только-только, простите за такой цинизм, эмпирический материал набирается, хотя он есть уже – но он набирается. Что там в психике ребенка происходит, когда его воспитывают непонятные особи по своей половой принадлежности? А вот этот материал уже есть, мы уже имеем поколение нерешительных, безответственных, очень тонких, ранимых, очень чувственных молодых людей, которые не готовы брать ответственность на себя, просто потому как вот не было образцов и не было деятельности, просто-напросто. Все просто. Технологично. Нужны образцы, нужна деятельность. Вот... 

Нет... подождите... Так... а вот что мы должны делать? Вот у нас у всех есть там дети и все. Вот правильная половая идентификация: как она должна выстраиваться? 

Ой, батюшка, сейчас ведь начну говорить...

Зададим вопрос, да? 

Ну, первое, что... Вот знаете, много лет назад я как бы... наверное, вот это – первый призыв в 90-е годы, в церковь мы пришли – и я помню, в 1991 году отец Дмитрий Смирнов как-то так, на какой-то конференции сказал: «Ну, мы рукоположили всех мужчин, не имеющих канонических препятствий, потому что священников-то не было – вот мы их всех рукоположили, они у нас сейчас все служат, вот слава Богу, у нас не осталось как бы вот кандидатов, которые могут быть священниками, и еще нерукоположенных». И тогда мне казалось, что вот оно, возрождение-то церковное, так здорово! А потом вот, работая в том числе в наших образовательных учреждениях, воспитательных, я вдруг начала понимать, что это – огромная проблема. Мальчишки видят образцы– священников. А это – харизма, извините. Это – харизма. У священника есть определенный как бы свой образ, определенные, я бы сказала, ограничения моего ожидания к нему: я же как бы не дам ему тяжелый чемодан и скажу: «Батюшка, несите». А будет передо мной человек в штатском – я скажу: «Вот, ты – мужчина? Вперед, с песней – давай, неси!» И так далее. 

И вот это отсутствие образцов мужчин, но не священников... И потом как раз девчонки мои писали курсовые дипломные по детским нашим домам, и говорили, что «у нас любой сторож, любой водитель, если появляется, он становится уже образцом для мальчишек, и поэтому мы очень серьезно относимся к тому, кто же к нам пришел, потому что да, это вот – мужское поведение, деятельность, культура выражения, культура общения и так далее. Вот... И это, конечно, как в сообщающихся сосудах как бы: мужчина начинает появляться там, где есть настоящие женщины. Да? Тот же самый упрек и к нам тоже, надо быть более женственными, нежными, терпеливыми, хозяйственными и так далее с тем, чтобы вот росли эти образцы мужественности рядом с нами. Но проблема серьезная, проблема – в деятельности. Ну, я далека от идеализации, что там когда-то были времена, когда мужчины в поле выходили, там пахали, косили, а мальчики по ним брали эти образцы – да? Разное все было... Но, тем не менее, дифференциация труда сейчас – вот все сидят за компьютером, все сидят за баранкой машины, передвигаясь. Вся работа у нас вот такая: как бы в деятельности профессиональной все меньше и меньше вот этих вот полуролевых матриц мы можем показать детям...

А они должны быть? То есть должны быть какие-то сферы, из которых можно делать * мужчину? 

Должна быть деятельность, соответствующая мужскому характеру, как бы мужскому естеству.

То есть нехорошо, когда мама, например, гвозди забивает, а дети это видят? Да? 

Я постараюсь воздержаться от оценок. Давайте вот... да?

Нет, вот просто вот на каких-то вот примерах... 
Ну, примеры – вот я говорю: примеры – это образцы культуры, образцы деятельности. И образцы – не только образцы, но и совместная деятельность с ребенком. Ну, не знаю – гвозди вместе с ним забивать, может быть, электропроводку вместе с ним чинить, что там еще делать – на машинке, как кот Матроскин, строчить, вышивать крестиком – вполне вероятно. Но вышивать крестиком – почему не мужское дело? Потому что требует высокой концентрации и очень большого терпения. Это невероятно тяжело для мужского естества, мне кажется – вышивать крестиком. Это невероятно тяжело. Да? Ну, для того, чтобы себя воспитывать.

Смирить... 

Да. Да. Чтобы воспитать в себе терпение, смирение – да. 

Нет, ну, когда у тебя есть свой характер, то ребята слушают его лучше и... рядом оказывается 

А лучше – что? Еще раз скажите? 

Тракториста или кого-то, вот уважение к силе – оно происходит неосознанно, особенно в подростковом возрасте. Ну, тянутся мальчишки, снова тянутся к тем, кто там... у кого есть... какой-то человек какой-то пьющий был, там еще что-то – они сразу же... 

Ну, к пьющим – понятно...

Тянутся к трактористам... 

К какому-то утонченному даже там педагогу...

А лучше – к пьющему трактористу. 

Да, да, потом что он мужественный... 

Я рада, что, как бы сказать, задела тему... поделюсь с вами сейчас своими опасениями такими, наблюдениями и опасениями. У нас сейчас... вот мы с вами являемся свидетелями того, как одно мужское дело очень активно начинает подниматься и становиться притягательным в глазах мальчишек – вот эта вот воинская доблесть в определенном локальном месте, вот эти вот, так сказать, боевые действия – это такое, как бы мужское ремесло. И вот это – настоящее дело, настоящая деятельность, которая привлекает к себе интерес и так далее. Но – опять же: не буду оценивать, просто буду констатировать, что вот сейчас есть... появляется та деятельность, которая является притягательной для мальчишек. А вот как мы культурно это все оформим? Вот то, что там, на Кавказе, выросло целое поколение мальчишек, которые очень хорошо умеют воевать – это однозначно. Культура и деятельность в последние десять лет способствовали тому, чтобы мужчины выросли воинами. 

А все-таки, хорошо или плохо?

Ну, если я об этом говорю – значит, меня это беспокоит. 

А мальчишки же всегда в войнушки играли. Или здесь какие-то крайние формы? 

Вот. И я не могу сказать как бы, согласна я с этим или не согласна, просто я сейчас об этом думаю. Я смотрю, что происходит сейчас. Вот эта вот – как сказать? – научная работа, получение высшего образования – это какой-то долгий, нудный, совершенно неинтересный путь, который непонятно еще, принесет или не принесет результаты свои. А здесь – вот оно, вот оно конкретно: живешь одним днем, завтра можешь умереть – но тем не менее это будет ярко. Это вот – то, что тянет, притягивает к себе именно в первую очередь мужчин. Одно дело, когда мужчины уже созрели, когда они уже прошли армию там, некоторые – войну, у них есть этот опыт, у них есть своя оценка. А другое дело – мальчишки, которые сейчас вот ищут, с кого бы делать жизнь и как, на что ее потратить?

Героизм... 

Да. Это – геройство. Это – геройство, и вот это удивительным образом мы сейчас имеем дело с тем, что эта вот деятельность, мужская деятельность становится очень значимой. Вы знаете, какой-то один из репортажей был – другой работы нет... Это мама погибшего контрактника, мальчика.

Ну, вот сейчас мы с вами уже близки к тому, что мы запустим дебаты, чего бы мне не хотелось. Но тем не менее это вот просто констатация факта, что один из видов мужской деятельности, если мы говорим, сейчас становится очень-очень притягательным для мальчишек. И что с этим дальше будет, вот как общество, как мы, как вот это поколение совладает с этой ситуацией, куда мы вырулим – это большая проблема.

Разрешите еще вопрос? А вот можно вот так, вкратце: какие вы видите риски, когда, например, в мужском монастыре воспитывается много мальчиков, сирот, и сильно уменьшено женское влияние, или наоборот, в женской обители воспитываются девочки, и, соответственно, крайне мало влияния мужчин на процесс воспитания? 

Вы знаете, я много лет об этом думаю. Даже писала, уже есть... десять лет назад был опубликован первый мой материал о воспитании детей-сирот у нас, в церковных сообществах. То есть вот моя точка зрения, и я с самого начала и сейчас продолжаю считать, что идеальная среда для становления всех психических качеств – это все-таки семья. Это – идеальная среда, и даже не совсем идеальная семья автоматически формирует... они даже не осознают, вот эти вот мужчины и женщины, которые есть, и там члены семьи – они могут... Можно научно даже не называть, что там происходит – но тем не менее важные вехи в становлении самосознания ребенка, волевой его сферы, статических как бы, эмоциональных, эмоциональной, чувственной сферы и так далее – оно на автопилоте все формируется. И, если нет этой среды, такой вот, естественным образом предуготованной, созданной Богом для воспитания ребенка – именно психических качеств... Я говорю – я не затрагиваю духовные стороны жизни, я тут не специалист – я говорю о психических качествах, о психических функциях, которые должны быть сформированы. Вот восприятие, память, мышление, речь, волевые процессы – вот это все вместе, поведенческие какие-то реакции. Если нет такой среды, то любая другая среда должна приложить больше усилий, больше средств, больше ресурсов, чтобы вот этот естественный процесс был создан-реализован. 

И мне очень понравились слова одного из философов где-то там в Америке, которого выгнали из университета за то, что он выступил в поддержку нормальной структуры семьи, и он в своей лекции сказал, что естественным образом Господь создал семью для того, чтобы в этом союзе мужчины укрощали свою необузданность, а женщины чувствовали свою защиту. Понимаете? Вот... ну, лучше не сказать. Вот эти два полюса, которые необходимы в жизни ребенка – такого вот бурления, необузданности, ему нужно, чтобы где-то какой-то вулкан извергался постоянно – и вот эта мягкость, вот эта защита, вот это вот принятие, любовь, забота и все прочее, эмоциональный такой фон, который создается женщиной – вот эти два полюса и дают вот эту вот атмосферу дня и ночи там – я не знаю – зимы и лета, влажности и сухости – для того, чтобы вот вся гамма психических свойств и качеств человека была сформирована. Вот... Я не знаю, ответила ли я на ваш вопрос?

Нет... 

Нет? 

Я про риски спрашивал... 

Про риски?

Ну, вы красиво все сказали, а про риски? 

А риски – это дело сугубо индивидуальное. Надо смотреть на месте, какие риски. 

Ведь можно же как-то их классифицировать? Вы же там много, я понимаю, ездите и работ пишете, и наверняка что-то есть? Или вы просто не хотите? 

Ну, риски... первое, что... вот если мы говорим... Ну, опять же – это же мое превратное восприятие как бы монашеского образа и подвига жизни. Все-таки образ жизни... Такая тишина сразу... Образ жизни человека, удалившегося от мира, предполагает построение какого-то барьера, закрытости, еще чего-то такого – да? А воспитание ребенка – это введение его, это раскрытие ему вот этой, этой, этой двери. И причем мы раскрываем эти двери и в эмоциональном, и в чувственном плане, и в волевом плане, и во всех планах. И вот, когда я писала докторскую диссертацию, я как бы понимала, что я не могу преподавать студентам, потому что я им должна разжевывать и в ротик класть. А когда я пишу диссертацию, я должна умными словами, категориями это все формулировать. Это вот такие вот, два диаметрально противоположных образа жизни. 

Мне кажется, то же самое, как бы вот делание, духовное делание и воспитание ребенка – это тоже вот так. Понимаете? Вот мне надо себя строить... как бы я не знаю, я – профан, простите, может быть, я как-то невольно даже кого-то обижу этим – да? – это мое такое идеальное восприятие монашества. То есть я несу подвиг, как бы собирание себя воедино, какое-то концентрированное все. А тут вот у него сопли, я не знаю, колготки спустились, плачет он, что-то он там вспомнил, еще что-то такое... Ну, какой уж тут подвиг собирания самого себя – надо как бы на эти сопли отреагировать, вот на эти колготки, там еще на что-то такое... Вот, это вот такая вот... А у ребенка из этих мелочей ткется его психический процесс, понимаете? Нельзя это игнорировать – ни сопли, ни колготки, ни насморка, ни его сон сегодняшний или там вчерашние фантазии – и так далее. Это все очень значимо. И получается, что это вот – два процесса, которые соединить очень сложно. Ну, наверное, что невозможно человеку, то возможно Богу.

Мне кажется, вот... опять же это как раз батюшка спровоцировал меня на откровенность. Мне кажется, словосочетание «православный детский дом» – это позор для нас, для православных людей. Вот, это – позор! Ну, не может быть у православных людей, если мы – православные люди, не может быть у нас детских домов. У нас семьи должны быть православные, которые готовы принять ребенка. Понимаете? Какие-то сообщества, которые вот временным образом... Вот это вот идеальная модель... я понимаю, что в жизни ничего не бывает идеального, но к чему стремиться нужно – то, что называется фостерными семьями. Семьи, готовые принять ребенка. Огромное количество людей. Да, нужна психолого-педагогическая поддержка этих людей, я стопроцентно... у меня несколько моих студентов, которые сейчас как бы стали приемными мамами и все... И она каждый раз звонит и говорит: «Послушайте меня, Татьяна Владимировна, мне просто надо часа два, с вами просто поговорить». Хотя она лучше меня знает, как их строить, что с ними делать, с этими девчонками, она уже двоих вырастила, еще двоих взяла под опеку. Вот... Но... Есть муж, да. И своих трое уже родилось, да. Но, тем не менее, это – величайший подвиг, это – огромный труд, который нуждается в поддержке. Вот этих людей надо поддерживать. Создавать сообщества, которые поддерживают семьи, готовые быстро принять ребенка в семью. Что там, Господи – пять-шесть лет, и все, и он уже выходит в свет. Но ресурсы другие совершенно тратятся на это... 
Слушайте, мы ушли в оффтопик, я не могу свой план выполнить... Да, у меня план есть... 

Мне кажется, что вы на самом деле затронули очень важный вопрос. Но ведь это же вопрос в том числе и к вам? 

Да.

Вы ведь тоже формируете определенную политику через обучение, через все – вот в определенных сферах. Я просто поделюсь вот болью – у нас там на Украине нет образовательных таких возможностей открывать приюты при монастырях, то есть у нас их вообще нет. 

Может, это хорошо?

Да, это отлично. И есть один только там... ну, один наш, один униатский и один протестантский, и все. Но протестанты пошли следующим путем: они создали межконфессиональное свое протестантское объединение огромное, и путем планомерных и постоянных проповедей во всех протестантских церквях добились того, что протестантские семьи сейчас стоят на первом месте... 

По приему детей в семьи?

По приему детей... 

Да, да...

То есть семьи... по рождению дети православные – а большинство из них воспитывается в протестантской среде. И наша Церковь выглядит пассивной и ничего не делающей, и в лучшем... в худшем случае, в лучшем? – она плетется за протестантскими объединениями, Украина... а те вот продвигают проекты, поддерживающие ресурсы и все прочее. 

Батюшка, дорогой, да...

Это в большой степени, конечно, говорит о том, насколько мы вообще... куда мы смотрим, и какие у нас есть цели: то ли мы занимаемся строительством, то ли мы занимаемся... 

Нет, батюшка, тут еще глубже проблема. И вот можно, да, еще об этом тоже скажу? Вы знаете, ведь у нас как бы ничто не ново под луной, были уже эти опыты, эти детские дома, которые Бецкой там с Екатериной учреждали, огромные деньги государственные тогда из казны шли на то, чтобы вот всех этих подкидышей – да в золотые условия, да профессиональных педагогов сейчас им туда поставим, у них будут мраморные колонны и профессиональные гувернантки. А дети вымирали просто-напросто в этих детских домах, в этих воспитательных домах. Остались теперь только эти здания – что в Питере, что в Москве воспитательный дом стоит – как раз в то время строились вот эти воспитательные дома. И когда они умирали, эти дети, никого это не волновало. Я задалась вопросом, когда еще пыталась там книжки читать умные, в библиотеку ездить – ну, почему же так? 

Стала копать – и мое вот решение... я не знаю, может быть, я ошибаюсь, это и плюс и минус – наше православное мировосприятие. Оно какое: цель жизни христианской в православном понимании – спастись. Вот. И неважно, в каком возрасте ты как бы ушел, главное – в каком ты состоянии ушел в мир иной. А в протестанстской философии вот эта земная жизнь имеет ценность, результаты твоей загробной участи в том числе зависят от того, как ты здесь устроишься, поработаешь, какие-то все это... Это – другое отношение к процессу воспитания приемных детей: я взял этого ребенка – я себе уже стяжаю этот духовный капитал, неважно, каким ребенок станет, спасется он – не спасется, останется он в Церкви или не останется в Церкви. А у нас планка другая – у нас высокая планка. Если он пошел, извините за выражение, блудить, если он опять скатился на воровство – у нас же все: у нас же мир рушится, мы вместе с ним умираем, с этим ребенком. И поэтому очень часто, соизмерив свои возможности, многие православные люди, которые серьезно относятся к своему образу жизни и к той деятельности, которую они ведут, не могут позволить себе взять ребенка, потому что православный человек честно признается, что не смогу я его воспитать – себя бы как-то обуздать и так далее. И здесь вот тут, наверное, уже я вообще в запретную сферу вторгаюсь – мне кажется, должна быть другая планка отношения вот к этим детям, к процессу их воспитания, к результатам нашего участия в их жизни. Ну, знаете, ну, жив он остался, до совершеннолетия дожил – уже результат.

Уже слава Богу... 

Уже слава Богу, понимаете? Как бы пьет раз в неделю – уже хорошо. Нет, вполне вероятно, я говорю что-то не то, но как бы это – мое частное мнение, понимаете? Это – другая мера ответственности. Тогда, может быть, как-то по-другому, потому что, когда вот эта вот барышня, которую я сегодня уже вспоминала – она моя бывшая выпускница, Светлана – когда у нее первые две девочки, которых они... сначала они с мужем стали крестными, потом духовник долго не благословлял их этих детей брать, а когда дети в подростковый возраст вошли и уже, так сказать, их понесло, сказал: «Ну, теперь берите их в семью». Понимаете? В самый тяжелый момент... Ну, тоже нарушение психолого-методических условий. Конечно, благодать все покрыла, но можно было легче обойтись, понимаете? Раньше бы взяли – не было бы таких проблем... И вот в этот тяжелый период они их забирают в семью, и она говорит: «Я, оказалось, бегу, говорю: «А-ах, батюшка, все, воровать начали, все!» Он говорит: «Скоро блудить начнут, жди, готовься...» Да, да, да... Другая планка, другая мера, другой формат отношения, и, наверное, вот он как раз не дает возможности человеку как бы совсем свалиться, как бы выгореть и опустить руки...

...То есть, получается, вот мы только об имени начали говорить – а уже у нас такие дискуссии начались, а дальше еще много всего интересного. Помимо того, что есть образ святого, есть житие святого, есть еще способ обращения к нему. С ним можно общаться, с этим святым. Как?

Молитва... молитва... 

Молитва. Тропарь святому. Акафист святому. Особые дни памяти святого – да? Ну, и так далее. То есть у нас есть три параметра организации жизнедеятельности ребенка со структуры его имени. Восприятие образа. Молитвенное обращение. Чтение Жития. Обсуждение, переживания – и так далее. Это – деятельность. Как мы ее организуем, зависит от наших педагогических талантов. Но и она может быть организована, и она дает вот тот фундамент антологический к пониманию того, кто я такой, к чему я призван. Это очень важно, надо успеть это сделать в определенном возрасте, в каждом возрасте своем. 
Представление о моем теле. Что дает нам православная культура? Самое главное что, общее?

Образ... образ... 

Дает целое искусство совладания с самим собой. Называется оно аскетика. И там – все: и целомудрие, и воздержание, и не гневливость, и все, что хотите. Понимаете? И самое-то главное – что вот весь этот комплекс аскетических требований, мы скажем там, или каких-то предписаний – он осмыслен. У него есть смысл, для чего ты это делаешь. Не просто так, чтобы стать крутым парнем или красивой девочкой, как там: диеты, фитнес и прочие-прочие вещи... Сколько всего дети преодолевают: не едят, не пьют, качаются и все прочее, чтобы хорошо выглядеть. Для чего? Чтобы вот образ был такой. Опять же: я не обесцениваю, я не ругаюсь, я просто понимаю, что это – один смысл. А есть другой смысл – выстроить себя так, чтобы в любой момент быть готовым к общению с Творцом мира. Вот это твое состояние дает тебе другой уровень твоего существования. Если ты рассорился со всем миром, то, извини меня, это будет другое состояние. Если ты пребываешь в каком-то таком ровном, любящем настроении – это другой уровень твоего существования, и тебе открываются другие вещи совершенно. И вот эта деятельность по усвоению этих аскетических правил, там не знаю, требований, как-нибудь по-другому назовите – она должна быть осмыслена, она должна быть природосообразна с природой ребенка. Это уже частности, в какое время там начинать поститься, кому и вот это... но то, что у ребенка должен быть образ самоограничения, самостроения, и этот образ должен быть осмысленный – это наша задача педагогическая, мы должны это дело дать. Вот этот смысл мы должны в каждом возрасте свой давать и смотреть, как он усваивается. И тогда уже это все приходит в комплекс. Это уже не безумные какие-то требования, это уже – то, что меня обогащает, то богатство, которое у меня никто не украдет, я не растеряю и так далее. А как мы это сделаем – это опять зависит от нашего педагогического мастерства, сделаем мы или не сумеем сделать. Вот это – деятельность, да.

Татьяна Владимировна, не совсем, но, может быть, кратко: Как вы относитесь ко множественным аллергическим реакциям у подростков на Церковь? 

Знаете, любая аллергия – это символ несварения чего-то, если говорить физиологическим языком... когда организм не справляется, если медицинские эти... У него нет ресурса переварить, усвоить, переработать, я не знаю, такое или это вещество, продукт там или какой-то образ деятельности. И, если эти реакции возникают, надо смотреть, на что конкретно они возникли, в какой момент они зародились, где что было сделано, может быть, не так, или не туда. И с этим прорабатывать, да, да, да, да...

А правильно вот я поняла, что если иметь в виду деятельность совместную с ребенком, то есть если, например, просто ходить в храм и заставлять его ходить в храм, и там с ним как бы не молиться, не пребывать с ним вместе в храме, тогда он как бы этот храм в конечном итоге не пронесет у себя в душе, и он никак не отложится? 

Ну, от возраста зависит. Если ему два года, то этого достаточно – сходить с ним в храм, держать его в храме – и все нормально. А если ему восемь лет, то уже все.

Ну, то есть я имею в виду, что совместная деятельность и в храме должна быть осуществлена... 

Должна быть осуществлена...
А сейчас мы поставим свечечку, отправим записочку... 

Опять же, Ира, от возраста зависит. А когда он читать научился, то он стоит, он такой гордый, он взял эту книжку и следит за литургией. Вот, это так здорово – у него деятельность новая появилась, понимаете?

Тут его как-то надо похвалить, чтобы у него было притязание... 

Ой, слушайте: по поводу похвал – простите, я сейчас уйду тоже... Знаете, есть замечательный эксперимент, который я часто привожу. Как всегда, экспериментируют на обезьянах – да? Дали обезьяне головоломку, она ее крутит, раз – и собрала, радости – просто ликование. Все. После этого дают ей головоломку, она ее собирает – ей дают банан. Радости уже нет, уже головоломка начинает собираться на банан. Поэтому как бы по поводу похвал надо понимать, что очень часто лучшая похвала – это когда ребенок испытывает чувство радости: вот он одолел, у него получилось, вот он смог это сделать, понимаете, он что-то понял, что-то ему открылось...

То есть такая радость должна быть и у родителей? Например, им нужно радоваться с ним, да? 

Эмоциональные поддержки, да. Поддержки, сопровождения, да, да, да. Нет, понятное дело, что, конечно, хвалить детей нужно, поддерживать нужно. Есть общая закономерность: хвалить надо ребенка всего, целиком – ты хороший, я тебя люблю – а ругать за конкретные проявления. Понимаете? А поддерживать – его всего. Не потому, что вот, наконец-то, ты сегодня выстоял, ты молодец – нет. Ты вообще хороший человек, и, я надеюсь, будешь хорошим христианином, я от этого рада, в целом. А вот частности – надо, да, подкрутить. Да.
Идем дальше. Про тело. Аскетика, да. Закрыли эту тему, все понятно. Тоже организуется деятельность. 

Притязания на признание. Здесь уже очень интересно. Почему? Потому что православная культура дает, на мой взгляд, такой фундамент вот для этого признания, который никакая другая не может вообще даже придумать и дать. На вопрос: «Кто я, чей я и кто меня любит?», ребенок получает исчерпывающий ответ. Да... И когда одна из моих воспитанниц сказала: «Я же понимаю, что крепче, чем Бог, нас никто не любит, но хочется, чтобы вы хоть немножко этому соответствовали». Я понимаю, что у ребенка это уже есть в душе, и это не потому, что она вот так вот сказала, что взрослые так говорят, что вот она с этой мыслью уже существует. И вот это осознание, которое... и деятельность, которую взрослые... Я не знаю, как эту деятельность организовать, но, тем не менее, она тоже должна присутствовать в наших отношениях с детьми, вот это – то, о чем сегодня матушка говорила, что есть промысел Божий. Да, есть вот попечение Божье, о тебе, обо мне, и это тоже часть этого признания, той любви, которой мы все живем – но здесь, конечно, от нас очень много зависит, чтобы ребенок все-таки чувствовал преимущественно любовь, нашу любовь. 

Нет строгости, требований, частокола запретов, которые часто автоматически вылезают. Знаете, это тоже из области экспериментирования психологического: делается среднестатистическая выборка людей, когда группе людей предъявляют другую группу людей и говорят: «Найдите у них общие черты, найдите отличия». Как выясняется, интеллектуально надо больше процессов сделать в мышлении, чтобы найти общность. А различий гораздо меньше надо найти для того, чтобы как бы развестись по каким-то вещам, умам где-то... А чтобы найти признаки для объединения, для совместной деятельности, надо напрячь голову. Да, вот это – удивительная вещь. И мне кажется, что вот это звено, когда с ним начинаешь работать, начинаешь понимать, что притязание на признание, потребность в любви, реализация в любви – это то, что требует огромного интеллектуального – ну, понятное дело, эмоционального там, волевого – но еще и интеллектуального... Надо искать эти основания для того, чтобы ребенок все время получал бы подтверждения того, что он любим, что он нужен, что он значим, что он существует, и поэтому мы счастливы, что вот он есть, он это делает, он так думает, он может об этом сказать. Над этим постоянно надо работать. В каждом возрасте своя работа должна быть, но на это постоянно надо работать. 

Половая идентификация? Здесь начинается очень интересная вещь, мы уже говорили с вами, я боюсь опять уйти в такое бурное обсуждение, в дебаты. Как нас богословие и православная антропология учат, природа человека одна, и мужская, и женская, и нет никаких оснований для разведения по какому-то признаку – а вот естество разное, мужское и женское естество. И это вот понимание того, что в единстве природы есть два разных естества и есть два разных способа существования, спасения, существования в любви – это тоже требует определенной организации нашей педагогической деятельности и какого-то осознания нами и передачи этого детям. Одна из аналогий, которая мне пришла в голову – может быть, она неточная и не совсем отражает вот эту суть – но вот сейчас как раз, в эпоху всех этих компьютерных технологий, можно сказать, что да, на самом деле природа человека одна – это как бы компьютер, мощность его такая, и что мужская, что женская – но вот программы стоят разные. И можно, конечно, на компьютере, на котором установлена программа по обработке изображений, писать музыку, она, конечно, может быть, и будет писаться, но она как бы не очень хорошо будет писаться. А если это предназначение, которой природой, естеством уже создано, использовать по максимуму, то тогда как раз эффект будет максимальный. 

Очень много лет назад мне очень понравились слова отца Максима Козлова, когда он говорил о том, как выбирать профессии, есть ли духовные критерии для выбора профессии. И вот он предложил такую простую совсем схемку, что на самом деле естество – мужское и женское – предназначено функционально к разным вещам, поэтому у женщины хорошо получается детей воспитывать, лечить семью, кормить семью, делать это все, поэтому профессии, связанные с этим функциональным исполнением, будут для женщины естественны, и не помешают ей реализовывать свое женское призвание, а мужское естество предназначено к преодолению каких-то сложностей, трудностей, к двигательной активности, ко всему прочему, все профессии, которые нуждаются в этом функциональном исполнении, конечно – типично мужские профессии. Вот один из критериев реализации собственного естества. Ну, там, конечно, еще и украшения, и одежда, и так далее. Ну, можно бы об этом много говорить, что как раз Церковь имеет те самые образцы женского и мужского поведения, которые в предельном исполнении есть в святых, в образе Матери Божьей, Христа, в тех идеалах, которые нам светят и указывают путь к нашему дальнейшему развитию, совершенствованию и так далее. То есть вот эти вот смыслы, предельные смыслы – я вообще думаю, что люди, которые не усвоили, не присвоили эти ценности православия – они, конечно, не вольны, но их экспериментирование со своим полом – оно отчасти, как-то сказать... ну, можно понять, потому что человек не имеет предельных оснований, почему это так, почему это незыблемо. А когда эти основания есть, тогда, конечно, уже экспериментирование не начинается, а начинается именно прорастание вот в этом естестве, в котором ты родился, в понимании и в исполнении его до той меры, к которой ты призван. 

Психологическое время личности. Красота. Есть возраст, называется дошкольный возраст, в котором все дети верующие. «Взрослые могут себе позволить такую роскошь – называть себя атеистами, а вот ребенок-дошкольник нуждается в Боге, потому что он тогда естественным образом постигает мир и самого себя». Мир не конечен, мир бесконечен, время вечно, у него есть свой Создатель-охранитель – и тогда с моей психикой все нормально. Первые суициды детские – в шесть-семь лет, именно потому, что неразумные взрослые рассказывают, что умрешь ты, лопух вырастет, и какой смысл дальше развиваться и расти, если все это конечно? 

Так вот, психологическое время личности, если мы говорим о православной культуре, восполняется тем как бы онтологическим фундаментом, которого нет в нерелигиозной культуре. Это – ответ на два ключевых жизненных вопроса для ребенка –он начинает говорить, он эти вопросы задает. В каждом возрасте они по-своему формулируются, но суть их одна и та же: «где я был, когда меня не было?», и «что со мной будет, когда я умру?». А ответить на эти вопросы можно только с позиции религиозной культуры в полноте той, которая ребенком будет усвоена, которая даст ему основания дальше развиваться. А вот в каждом возрасте уже дополнение объяснений, интерпретация, где он был, когда его не было, и что с ним будет, когда он умрет, должны быть соответственны его возрасту. Это тоже педагогическая задача – как мы эту деятельность будем организовывать, как мы будем, какими словами, какими образами мы будем оперировать. Но вот еще один момент, связанный с этим: образ смерти, на мой взгляд, является неотъемлемой частью православного воспитания. Поэтому вопросы, в каком возрасте ребенку как бы уже можно показывать мертвеца или участвовать в похоронах, на мой взгляд, для православного понимания, так сказать, неактуален. В любом возрасте, если так вот случилось, вот то, как мы это интерпретируем, какой мы образ дадим, как мы ребенка введем в пространство знакомства с образом смерти, если такое случилось, – это уже наше искусство, это уже наше мастерство. 

Но скрывать от него эти образы, если они только сейчас как бы возникли, произошли, и мы сейчас это переживаем – это нечестно. Это, на мой взгляд, не является православным воспитанием. Православное воспитание знакомит ребенка с образом смерти, в том числе – с образом смерти ребенка. Это – очень сложная тема, невероятно тяжелая для родителей и для детей, но это – составная часть именно духовного становления, психики ребенка в том числе. И вот какой образ смерти формировать, как знакомить ребенка со смертью – это отдельная деятельность, я не знаю, как ее делать, но уверена и считаю, что это должно быть, от этого нельзя закрываться никак. И социальное пространство личностных отношений – это те самые права и обязанности, о которых мы с вами уже говорили. И если мы говорим о православном воспитании, о православной культуре, мировоззрении православном, мы понимаем, что это социальное пространство личностных отношений дополняется, углубляется правами и обязанностями человека по отношению к Богу.

У тебя есть права и обязанности по отношению ко мне, к маме, к папе, еще к кому-то, еще к кому-то, но у тебя есть еще и обязанности перед Богом, и право, которое вот... Господь тебя родил – по праву ты уже человеком стал. Здесь, конечно, добавляется еще одна сфера, которая тоже, на мой взгляд, не проработана в нашей православной педагогике, но которая очень и очень перспективная, это – права и обязанности по отношению к другому представителю духовного мира, вот тут как раз человека и ангела, например. Да? Очень много интересного можно с детьми обсуждать и думать. Мы, так как... знаете, со времен старых катехизисов пишем, что как бы приставлены два ангела, у них такие-то права и обязанности. А у тебя-то какие права и обязанности по отношению к твоему ангелу-хранителю? Какими правами и обязанностями наделил Господь человека и ангелов? Какая иерархия существует? Вот оно, расширяющееся пространство социальных отношений ребенка. И это может быть сделано достаточно профессионально, хорошо, качественно, это опять же зависит от вашего педагогического мастерства. 

Вот так, вкратце, о структуре самосознания и о том, чем дополняется, углубляется и, так сказать, цементируется становление самосознания ребенка в возрастах детства, если мы с ранних дней жизни, лет жизни, вводим его в пространство культуры православия, но делаем мы это профессионально. 

А вот в каком возрасте и как тактично можно как-то познакомить ребенка еще с потусторонним миром, с бесовским? Можно как-то об этом сказать? 

Здесь батюшки сидят, и, я думаю, они лучше ответят на этот вопрос.

Зачем ребенка знакомить с бесовским миром? 

Вы знаете, есть одно духовное правило. Я какие-то вещи тоже вопрошала у духовных людей, и они мне говорили, я ими готова делиться. Так вот, один игумен много лет назад сказал мне, что есть такой закон духовной жизни – закон передачи знаний в прикровенной форме. Что это значит? Как я это поняла, могу сказать... кто-нибудь меня, может, даже поправит. Вот те вещи, которые могут быть неправильно понятыми, либо повредить духовному здоровью ребенка, должны быть даны, если есть потребность, во-первых, в ответ на потребность ребенка – во-первых – а, во-вторых, в прикровенной форме. Что значит «в прикровенной»? Ну, как бы накрытой каким-то покровом. Вот мы как бы можем это пощупать, осознать в какой-то... но вот всю эту полноту, может быть, не всегда нужно давать...