Апостольский пост и наше «как бы христианство»

Мы привыкли называть этот пост «Петровым», хотя он предваряет память не одного апостола Петра, но и другого апостола – совершенно другого, по земным меркам: человека, у которого к моменту обращения в христианство, если и было что общее с Петром, так лишь этническое происхождение – всё, больше ничего!

На момент духовного прозрения Савла они с Петром хотя и верили в одного и того же Бога, но исповедовали Его настолько непримиримо, что уже тогда можно было говорить о разных религиях, хотя сами христиане Иерусалимской Церкви пока еще осознавали всех единоплеменников как единоверцев, и тех из них, кто не понимал, что Иисус и есть Тот самый Мессия, Которого предвозвещали пророки, они воспринимали как соблазнившихся и заблудившихся, нуждающихся в разъяснениях, да, но своих…
Язычникам апостолы проповедовали Бога как доселе «неведомого» (Деян. 17; 23), а иудеям – как Бога Авраама, Исаака и Иакова, «многократно и многообразно говорившего издревле отцам в пророках», а «в последние дни сии говорившего» им «в Сыне, Которого поставил наследником всего, чрез Которого и веки сотворил» (Евр. 1; 1–2). Тем самым еще и подчеркивалась их мера ответственности. Однако апостол Павел, называя себя «Апостолом язычников» (Рим. 11; 13), не снимал с себя ответственности ни за свой выбор, ни за то, как непросто и после чего он был сделан, ни за своих заблудших единоплеменников, которым не прекращал проповедовать покаяние, и не отрекался от них (Рим. 9; 1–5).
Павел – наследственный римский гражданин, образованнейший фарисей (Деян. 23; 6), никогда в жизни не предававший своего Бога, поначалу ревностный гонитель христиан, однако, впоследствии более всех апостолов потрудившийся в благовествовании (1 Кор. 15; 10; 2 Кор. 11; 23), и Петр – простой рыбак, который не мог бы похвастать ни изысканным окружением, ни утонченным воспитанием, ни блестящим образованием, он – один из ближайших учеников Христовых, любивший Его больше всех апостолов и познавший свою немощь, предав Его… За исключением национального происхождения, что общего у них, кроме Христа? Ничего.
А кроме ничего и не надо. Им.
Это нам все время что-то надо сверх Христа и единства в Нем. Это мы все время пытаемся использовать Его как вилку, чтобы нацепить и положить себе на тарелку кусок мяса побольше: и земное питаем, и со Христом вроде как не расстаемся, всё как бы во Христе – такой, вот, наивный цинизм… А кому Христос не средство, но Цель – тому ничего кроме Него, оказывается, и не нужно. Ну… разве что попутно, да и то, лишь в той мере, насколько оно не мешает пребывать с Ним и в Нем.
К слову сказать, то, что кому бы то ни было мешает пребывать со Христом из-за нас, мешает в этом, прежде всего, нам. И тем хуже для нас, если мы этого не осознаем. Вот, что достойно нашего самого пристального внимания, потому что от того, насколько мы обходительны со своими ближними, особенно с теми, кто пока не укрепились в вере, а потому особенно уязвимы, зависит насколько адекватно они будут реагировать на Благую весть.
Кстати, вспомним, что в славянском языке слово «кроме» значит «вне». Как часто, забота о чем-то в дополнение к «единому на потребу» (Лк. 10; 41–42), по самому духу своему отделяет нас от Христа, ставит нас в положение «кроме» Него, ввергает во «тьму кромешную» – состояние вне Бога.
Если между словом Божиим и слушателем будут стоять образы тех Его служителей, чья жизнь расходится с проповедуемыми ими ценностями, а уж тем более, когда они еще и проповедуют нечто несовместимое с буквой и духом Нового Завета, то семя не просто упадет при дороге и будет склевано птицами (Мф. 13; 4), но еще и вызовет реакцию, о которой Господь предупреждал, убеждая не метать жемчуга перед свиньями, чтобы они драгоценность не растоптали и не растерзали разбрасывающихся ею (Мф. 7; 6).
Только в рассматриваемом нами случае причина такого отношения – не в неспособности людей, порабощенных страстям, по достоинству оценить предлагаемое словесное сокровище; тут – совсем другое дело: человек агрессивно реагирует, когда его «миссионерят» не потому, что пренебрегает духовными и нравственными ценностями, а потому, что тот, кто ему их проповедует, или сам не руководствуется ими в жизни, или же он-то, может, и руководствуется, но заповедями Божиими пренебрегает кто-то из его «собратьев по цеху» (и чем выше статус, тем эффективней соблазн).
Речь не только о грехах, подпадающих, кроме Божьего суда, еще и под уголовное и административное преследование; не только о канонических преступлениях или догматических нарушениях, но и о том, как мы храним, осуществляем и отстаиваем воистину нетленные ценности.
В наше непростое время идет настолько последовательное вытеснение из массового сознания традиционных нравственных ценностей, а уродство греха настолько масштабно преподносится как «иная» красота, что на этом адском фоне любые методы могут показаться святыми, любая, самая жесткая реакция – оправданной… И не замечаем мы, как, борясь со злом, мы не только срываемся на какие-то спонтанные эмоциональные выбросы, а именно позволяем себе несовместимые с Евангелием состояния души, из которых рождаются и соответствующие концепции, направляющие самые низменные наши стремления якобы на защиту попираемых высочайших ценностей.

Их, несомненно, следует защищать, особенно поистине святые (и тут следует проявлять трезвую разборчивость, потому что не все высокое – святое).

Но, согласитесь, происходит какая-то чудовищная подмена, когда от лица религии любви, религии нравственной свободы, религии, провозгласившей равенство всех людей, независимо от этнического происхождения, половой или социальной принадлежности, когда устами ее служителей и авторитетных представителей провозглашаются такие позиции, мнения и призывы, что у многих людей, имеющих некоторое представление об учении Христовом, а потому ожидающих увидеть вдохновляющий пример мудрости, уважения к личности, к свободе религиозного выбора, пример тактичности в обращении, корректности в выборе выражений, деликатности в общении с представителями иных национальностей и культур, возникает масса риторических вопросов…
К сожалению, как правило, риторических, потому что люди, задаваясь даже нериторическими вопросами, склонны сами же себе на них отвечать. И тогда христианство (или, как минимум, Православие) либо, попадая в разряд человеконенавистнических мировоззрений, отвергается, либо провозглашаемые, мягко говоря, категоричные мнения некритично принимаются как исходящие от Церкви, а стало быть, от Бога, и верные чада считают себя обязанными выстраивать свое мышление в соответствии со стереотипами и ярлыками тоталитарного сознания.
Какое все это имеет отношение к теме Апостольского поста? Самое непосредственное. Пост – это ведь не только период смирения плоти, не только время сугубого очищения души, но и способ ее освобождения от пристрастий века сего, которые вечно втягивают нас во всевозможные распри, причем так, что создается ложное впечатление, будто выбор наш ограничивается одним из двух: или согласиться со своим оппонентом и перейти на его сторону, или, отвергая его заблуждение, вместе с этим отвергать в нем и все человеческое, попутно клеймя такие ценности как толерантность, политкорректность и мультикультурность.
Между тем, апостол Павел, как следует из его посланий, уделял достаточное внимание всем этим нынче дискредитированным ценностям, понятия которых лукаво подменены в массовом сознании. Терминов таких в апостольскую эпоху еще не придумали, а зачатки соответствующих представлений в Древней Церкви уже существовали: например, говоря о толерантности, мы можем вспомнить слова Апостола: «…будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобрести: для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона – как чуждый закона, – не будучи чужд закона пред Богом, но подзаконен Христу, – чтобы приобрести чуждых закона; для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых» (1 Кор. 9; 19 – 22).

Обратите внимание, что для иудеев, эллинов, подзаконных, немощных он был именно как (иудей, эллин и т.д.), не лицемеря, не отрекаясь от истины, от своих убеждений, напротив, проповедуя «Христа распятого, для Иудеев соблазн, а для Еллинов безумие» (1 Кор. 1; 23). Это и есть истинная, присущая христианству толерантность противоположная нашей ревности якобы по Богу: апостольское как бы (иудейство, эллинство, подзаконность, чуждость закона, немощь) в противовес нашему синкретичному, малодушному, теплохладному как бы христианству.

Далее, в связи с недоразумением, возникающим на почве лицемерного понимания политкорректности, мы можем вспомнить речь апостола Павла в ареопаге. В книге Деяний отмечено, что «в Афинах Павел возмутился духом при виде этого города, полного идолов» (Деян. 17; 16), однако, выступая перед его гражданами, он обличает их заблуждение с такой виртуозной тактичностью, которая на века остается эталоном и алгоритмом миссионерства: «Афиняне! по всему вижу я, что вы как бы особенно набожны. Ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано „неведомому Богу". Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам» (Деян. 17; 22–23).
О как! И это не столько «дипломатичный ход» с целью расположить аудиторию, и уж всяко – не стратегически оправданное лицемерие, но… любовь, да-да, любовь, обходящая острые углы, во избежание задеть и поранить ближнего (пусть даже он и противник), если это не продиктовано жизненной необходимостью.
Об апостольском же понимании мультикультурности более чем красноречиво свидетельствуют слова апостола Павла из той же речи в ареопаге о том, что Творец «от одной крови… произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: „мы Его и род"» (Деян. 17; 26–29).
Вполне понятно, что когда слова долго используют в ложном смысле, то дискредитируются именуемые ими явления, и происходит подмена понятий. Поэтому нет ничего удивительного в том, что слово «толерантность» понимается как аморфная, безвольная уступчивость, соглашательство и даже поощрение всевозможных извращений, «политкорректность» – как лицемерная вежливость с камнем за пазухой, а «мультикультурность» – как вытравливание традиционной культуры угодничеством перед «понаехавшими».
Поскольку эти термины, а вместе с ними и понятия трактуются как лукавые уловки князя мира сего, то в тоталитарном по духу навязывании своего мнения и воли, в хамском, издевательском тоне и обращении, в зоологическом национализме или интернационалистическом шовинизме и в других противоположностях вышеупомянутым демократическим ценностям иные православные христиане склонны видеть чуть ли не противоядие от ада и погибели. Но в этом обманном маневре как раз-то и состоит бесовская уловка, чтобы мы, защищаясь от злоупотребления и его пагубных последствий, отвергли бы саму злоупотребляемую ценность, как, например, во время Реформации было отвергнуто Священное Предание по той причине, что им цинично злоупотребляли.
Мы как-то подозрительно легко, чтоб не сказать, охотно, отказываемся от ценностей, которые были дискредитированы или нами непосредственно, или при нашем же попустительстве (по невежеству ли, по лени или по безответственности – в данном случае непринципиально). Как говорится, «если кукла выйдет плохо…» Но ведь общеизвестно, что лучший способ провалить какую-нибудь идею – это вознести ее в абсолют и довести до абсурда, извратив тем самым ее изначальный смысл, представив уродливые формы некомпетентного (или намеренно косорукого) ее воплощения как истинные плоды, по которым предлагается судить о дереве.
Вспомним, что именно христианство всеяло в мир и взрастило в нем само представление о свободе совести и о том, в частности, что делом совести, является и выбор религии. Ведь в Римской Империи религия исповедовалась по принципу cujus regio, ejus religio (чья власть, того и вера); общественные богослужения были формой выражения политической благонадежности и лояльности государственной власти, а человек, смевший придерживаться мнения, что «религия есть дело личных убеждений и личной совести», смотрелся как помешанный. «Христианство, отвергшее государственную религию, – говорит профессор В.В. Болотов, – вместе с тем посягало на это право Рима.

Требование им свободы личного убеждения в деле религии могло казаться требованием неразумным и непонятным с точки зрения классического мира. Если польский пан чеканил свою собственную золотую монету чудовищной величины, то это носило характер панской дури. И претензии христиан в этом случае римским правителям казались подобными тому, как если бы в наше время кто-нибудь пожелал себе права чеканить свою монету; культ и религию устанавливает не индивидуум, а государство, подобно тому как право чеканить монеты принадлежит также государству. Таким образом, восставая против религии государственной, христиане становились виновными в государственном преступлении».

Вспомним, как именно христианство, устами апостола Павла, сказало, что в новом человеке, обновляющемся «в познании по образу Создавшего его…нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» (Кол. 3; 10–11).
Стоики, правда, тоже учили о независимости человеческого достоинства от расы или социального положения, но их взгляды так и оставались уделом весьма ограниченного круга лиц, тогда как христианство внедрило это понимание в массовое сознание, благодаря чему (а не по причине якобы нерентабельности) постепенно стала возможной ликвидация рабства.
Причем, что важно, христианство не отрицает и не игнорирует всевозможных земных особенностей, нейтральных самих по себе в духовно-нравственном отношении. Оно возносит человека над ними, при этом как бы опираясь на них и одновременно не допуская, чтобы какое-либо из этих форм и средств самоидентификации получило бы привилегированный статус. Единственный критерий, на основании которого каким-либо земным ценностям может отдаваться предпочтение – спасительность.
Раса, национальное происхождение и пол, социальная принадлежность и другие особенности такого порядка никак не влияют на спасение души. Будь кто хоть «негром преклонных годов» или юной блондинкой – это никак не определяет по ту или иную сторону от Христа. Состояние здоровья или интеллектуальное развитие могут сыграть решающую роль в вопросах трудоустройства или поступления в учебное заведение, но и они не имеют значения для вечности.
Единственно, что стоит отметить, здоровье надо беречь, а образование повышать, потому что слабое здоровье угнетает дух, а низкий интеллектуальный уровень развития зачастую оказывается той самой «ахиллесовой пятой», из-за которой, например, простец поддается на лукавую агитацию «провокаторов и врагов Церкви», как их назвал покойный Патриарх Алексий II.
Иное дело – такие «особенности», которые – не что иное, как повреждения природы человека, будучи по своей сути следствиями грехопадения наших прародителей. Это, например, гомосексуальность, которая как склонность еще не грех, если помыслы, возникающие на ее почве, не встречают в душе «теплого приема», и человек их не осуществляет, т.е., если гомосексуальность не переходит в соответствующий образ мыслей и действий – гомосексуализм.
«Но, впрочем, песня не о том…», а о ценностях, которые нынче превозносятся как гуманистические; о ценностях, которые будучи всеяны в мир как христианские идеи, уже в эпоху Возрождения парадоксальным образом начали вскисать на дрожжах языческого сознания. Одновременно распространяясь и, вроде бы, побеждая, они постепенно трансформировались в то, что под их именами нынче понимают и насаждают – в свои противоположности.
Однако виновато ли христианство, если теперь, якобы во имя торжества свободы совести, дело доходит до того, что потомки по плоти древних мучеников и исповедников (а кем же еще являются «христианские народы»?) убирают из публичных мест символы своей веры, дабы не смутить иноверцев и не оскорбить их религиозных чувств? Виноваты ли базовые принципы веры Христовой и нравственности, что мир, извращая их и ложно интерпретируя, злоупотребляет ими, кого-то из людей привлекая их личинами, а кого-то, наоборот, отталкивая, но не от зла, скрывающегося под маской добра, а от самого добра, на том основании, что его личиной прикрывается зло?..
Очередной риторический вопрос, на который, тем не менее, каждый отвечает самостоятельно, в зависимости от чего оказывается по ту или иную сторону от Истины, в свете которой каждый из нас, если не здесь, так за порогом временной жизни, рассмотрит и оценит каждое свое умозаключение, каждое высказывание, выражение симпатии, поддержки или наоборот, осуждения, отторжения – каждый делает свой выбор. Не здесь и сейчас, так там и после, но мы поймем, что чего стоит; поймем, как глупо, будучи чадами Божиими, собачиться из-за различий во второстепенном, и как стыдно унижать вечное и святое, вознося до его уровня временное и, как это ни странно звучит, всего лишь высокое.
Апостол Павел, который, как мы упоминали выше, подчеркивал нейтральность и безразличность национальных, социальных и прочих особенностей, прекрасно понимал, что эти-то малозначимые, а то и вовсе безразличные для спасения души ценности делают нас уязвимыми для крючков бесовских; что и пренебрежение, и потворство им одинаково опасны, но именно поэтому он в своем апостольском служении сочетал их нейтрализацию с очень внимательным к ним же отношением, подавая нам пример, что в себе второстепенное надо, по возможности, нейтрализовать (не уничтожать на корню, ибо это все равно, что самооскопление), а в ближнем уважать или, по меньшей мере, стараться не задевать.

Называя этот пост «апостольским», мы готовимся почтить не только память Первоверховных Апостолов, но и само апостольское служение, которое вот этой-то разностью Петра и Павла подчеркивает надмирную природу церковного единства.
Все мы – люди; мы в курсе, что ничто человеческое (под «человеческим» обычно подразумевается падшая составляющая) нам не чуждо; все дорожим какими-то своими предпочтениями, которые мы склонны абсолютизировать, догматизировать и канонизировать. Так вот, дай нам Бог вовремя распознавать в себе пристрастность к чему бы то ни было и обрубать готовность следовать своим предпочтениям в ущерб единству во Христе.
Когда противоречие настолько принципиально, что затрагивает то единомыслие, которым нам надлежит «исповедовать Отца и Сына и Святого Духа, Троицу Единосущную и Нераздельную», а в качестве соблюдения необходимого условия этого единомыслия, позволю себе напомнить, Церковь призывает нас «возлюбить друг друга», тогда, конечно, отступать некуда и, если необходимо, то проявлять твердость вплоть до жесткости (но не жестокости, как хотелось бы иным «ревнителям»). А в остальном…
Думаю, тут подойдет вот, какой пример. В детстве, будучи совсем еще мелким, я в перепалке унизил человека. Не помню подробностей, но своего я добился, оппонента из строя вывел. Делая мне внушение, дядя мне тогда рассказал об одной спортивной этической норме: не пользоваться болезненной уязвимостью противника. Например, в боксе: если, допустим, у него рассечена бровь и заклеена пластырем, ты должен стараться не попасть по этому месту (только не надо мне объяснять, что да как бывает в жизни; соблюдение любых правил чести – личное дело, но распространенность нарушения этической нормы, не отменяет ее). Вот нечто подобное нам надо бы соблюдать и в полемике, чтобы состязание соперников не переходило в драку врагов. Это касается любых вопросов, но в особенности – ценностей преходящих, именно потому, что они нам болезненно дороги, делая наши души уязвимыми, ранимыми.
Господь – Врач. Мы – больные, имеющие в Нем нужду. Пост – время интенсификации лечения. Апостольский пост – самое время постараться проявить особое внимание ко всем язвам, задевая которые, мы взаимооталкиваемся, разрушая апостольское дело созидания Церкви.