Узники иной войны

В далёком 1982 году на своей чрезвычайной специальной сессии по вопросу о Палестине Генеральная Ассамблея ООН, «будучи потрясенной огромным числом невинных палестинских и ливанских детей – жертв актов агрессии Израиля», постановила отмечать 4 июня каждого года как Международный день невинных детей – жертв агрессии.

Жестокость, агрессия, насилие – все эти внезапные и болезненные вторжения в мир ребёнка лишают его детства, способности доверять и проверять (а проверять – это тоже свобода, травмированные люди не проверяют, они знают), быть беззаботным, не оглядываясь по сторонам в поисках угроз.

Когда эти дети вырастают, они обычно полны тревоги, пытаются её заглушить всеми возможными способами, буквально принося себя в жертву ближним и насилуя себя, а заодно и окружающих. Потому что в погоне за причинением добра ближним такие люди не могут отдавать себе отчёта в том, что нарушают границы личности ближних точно так же, как когда-то поступали с ними их близкие люди, к которым ребёнок привязан и от которых очень зависим.

Либо их внутренний мир настолько выжжен и беден как пустыня Сахара, что они просто не представляют, что есть что-то внутреннее, и воспринимают себя как функциональную единицу, которая постоянно куда-то идёт и что-то делает, и в этом весь её смысл.

Возможно, когда я говорю о людях, которым незнакомо слово «лень», вы можете вспомнить мам или бабушек, которые пережили войну. Они уже еле-еле ползают, но совершенно не умеют сидеть и смотреть в окошко. Они просто не знают, как это. Одна моя родственница, уже полупарализованная, просила, чтобы её выносили в огород и клали на грядку, чтоб она могла полоть. «А иначе что ж мне, помирать что ли?», – говорила она.

Я знаю, что многие сегодняшние «расслабленные», читающие о прокрастинации и мотивации, могут сравнивать себя с этими бабушками, которые даже на смертном одре пытаются протирать тряпкой близлежащую тумбочку, и даже завидовать им. Но завидовать тут нечему. И сейчас я попытаюсь рассказать, почему.

Когда я думаю о детях – жертвах насилия, я вспоминаю много разных историй, которые я встречала в литературе или слышала от своих клиентов в терапии, на семинарах или в групповой работе. Многие их них написаны как под копирку, но каждая по-своему уникальна, ведь она катком проехалась по живому человеку, оставив за собой ту самую выжженную пустыню.

Я вспоминаю об одной маленькой девочке, у которой на глазах папа убил маму. Папа после этого попал в тюрьму, а девочку отдали в детский дом. Она не плачет по маме, но каждый раз оплакивает свою косу, которую отстригли, когда она попала в учреждение для детей-сирот. Не потому, что маму не жалко. Наоборот, это слишком невыносимо. Много лет потребовалось девочке, чтобы вообще посметь взглянуть в сторону мужчин.

Я вспоминаю об одном маленьком мальчике, которого папа драл ремнём за малейшее непослушание. Папа был достаточно жестоким мужчиной, но никогда не разрешал себе кричать на сына, оттого было ещё страшнее. Маленькие мальчики так устроены, что они не могут постоянно слушаться, ходить строем и ни разу не испачкать штанов.

Каждый раз, когда он приходил домой с плохой оценкой, папа ставил его посреди комнаты и медленно доставал орудие поучения: ремень с пряжкой. Делал это в полной тишине. Такой большой, сильный, взрослый, умный… Он неумолимо приближался, а потом резко бил один раз. Представляете, что происходило в душе этого маленького мальчика каждый раз, когда тот человек, на которого он так хотел быть похож, бил его.

Маленький мальчик пытался справиться с возникающими у него чувствами так, как нередко поступают дети в его ситуации: он причинял боль тем, кто слабее его: он мучил дворовых кошек. Ему было ужасно неприятно, но он буквально проваливался в какое-то жуткое состояние, где не мог себя контролировать, и так же молча и хладнокровно бил животных.

Увы, это непреложный закон жизни: насилие порождает насилие, зло множит зло. И у детей, переживших насилие, есть два выхода.

Выход первый – оправдать своих насильников. Объяснить, что воспитание ремнём – это вообще нормально и естественно: отец так воспитывал, дед так воспитывал, а я вырос нормальным человеком и буду своего сына воспитывать тем же способом.

Это, конечно, отдельный разговор. Но я не встречала оправдания насилия среди детей, которых не били. Их это не касается, они могут просто ужаснуться и посочувствовать, но другая сторона этого сочувствия не принимает.

Буквально несколько дней назад я подняла у себя в блоге эту тему. Нередко встречаю комментарии, что бить детей можно, только без ненависти и с любовью. Но если задуматься, а ещё лучше – провести «следственный эксперимент», то становится ясно, что «бить» и «любовь» – это взаимоисключающие понятия. Попробуйте встать перед человеком и одновременно думать о том, что вы его любите, и замахнуться на него. Или уберите ненависть и попробуйте кого-нибудь огреть. Это невозможно. Бить – это всегда нападать.

Один из самых ужасных ужасов человека, подвергавшегося насилию (особенно в детстве, когда ребёнок ещё особенно уязвим и не может справиться с невыносимыми чувствами), – это страх, что такое может повториться. Обычно такие люди говорят: «Я сам виноват, что меня били, мои родители не могли поступить иначе с таким непослушным ребёнком».

Но это ведь значит, что, будь он послушным, его бить не будут. А значит, он может контролировать поведение своих насильников. Только это защита психики, искажающая реальность.

Есть и другой выход, но он куда сложнее. Действительно сложнее. И из него всегда очень хочется сбежать.

По такому пути в своё время пошла одна девочка из Канзаса. Её отец был священником, эмигрантом из России. Однажды в жизни этой девочки что-то резко изменилось, она стала страдать астмой, у неё куда-то делась радость жизни. Её стали регулярно посещать кошмары, что она захлёбывается клеем. Она была послушной верующей девочкой, но постоянно чувствовала себя недостойной, ужасной и заслуживавшей тех мучений, которые внезапно возникли в её жизни.

Когда девочка выросла, она послушно вышла замуж, родила детей, была активной прихожанкой, помогала другим и даже сделала успешную карьеру известной галеристки. Но время от времени её буквально выключали из жизни ужасные головные боли. А от самоубийства её спасала только вера в то, что это прямая дорога в ад.

Ещё у этой женщины была странная привычка. На неё находили приступы шопоголизма, и она скупала туфли. Прекрасно зная, что многие из них она даже не наденет, страдая из-за расточительства и упрекая себя в пособничестве страстям, она продолжала периодически устраивать набеги на обувные магазины. И так она прожила чуть больше сорока лет, пока окружение не забило тревогу.

После курса регрессивной терапии эта девочка вспомнила, что же предшествовало дню, когда впервые её посетили кошмары и приступ астмы. В возрасте восьми лет, во время войны, девочка подверглась групповому оральному изнасилованию со стороны темнокожих солдат. Её раздели, измывались над ней, а потом швырнули в кусты и ушли. Потом, в полубессознательном состоянии, малышка быстро оделась, но долго не могла найти одну свою туфельку.

Её психика справилась с этими воспоминаниями, вытесняя этот непереносимый опыт в бессознательное, но тело продолжало помнить этот страшный опыт. Сны про клей напоминали, что именно делали с ней эти солдаты, как и астма – невозможность дышать, невозможность кричать, когда тебе сжимают горло. И она всю жизнь продолжала искать эту туфельку и ждать, когда она сможет вспомнить…

Эта история из книги «Узник иной войны» Мерилин Мюррей, магистра психологии, которая одна из первых подняла тему детского насилия, разработала методики по работе с последствиями психологических травм, насилия и депривации. В детстве она тоже пережила кошмар – её изнасиловали, когда она шла в музыкальную школу. Она назвала свою книгу именно так, потому что насилие – это новая война, не считающая жертв.

Профессор Мюррей не стала оправдывать своих палачей или говорить, что восьмилетним девочкам незачем ходить в музыкальную школу. Она нашла в себе силы одновременно признать насилие ненормальным, отвратительным явлением, на которое способны лишь очень слабые и неуверенные в себе люди. При этом она стала вести семинары в тюрьмах с людьми, осуждёнными за насилие, и увидеть за их поступками тех же маленьких травмированных девочек и мальчиков, которые тоже пережили это.

Маленькие дети – самые уязвимые члены и семьи, и общества. Они ещё растут, и весь мир кажется им не очень привычным, огромным и непонятным. Их психика ещё развивается, как и тело. Взрослые кажутся им недосягаемыми исполинами, рядом с которым находиться вообще-то достаточно страшно. Они не могут дать сдачи, они не умеют просить о поддержке и впитывают себя всё, чем их окружают взрослые. Для детей естественным становится то, что естественно для взрослых.

На нас лежит действительно огромная ответственность – помочь этим маленьким душам вырасти, окрепнуть и расправить крылья. Дети – это не наша собственность, мы их рожаем не для себя, а для них самих и для Бога. И какой же внутренней силой и мудростью надо обладать, чтобы суметь создать благоприятные условия для их роста: не навредить, не задавить, но при этом помочь сформировать правила, рамки и границы.

Делать это особенно сложно именно потому, что внутри нас тоже есть маленькие мальчики и девочки. Но мы, в отличие от наших детей, уже взрослые сформированные люди, у нас есть все ресурсы для того, чтобы самостоятельно справляться со своими детскими страхами и травмами, не размещая на детских плечах бремена неудобоносимые. Вот уж истинно в воспитании самое главное правило: «и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить» (Матф. 7:2)

Самый важный вопрос, который появляется у людей, сталкивающихся с темой насилия: почему Господь допускает такое. Помню, как я сама читала в школе детскую библию и ужасалась, зачем Бог требует жертвоприношение Исаака? Да и история с потопом какая-то не сильно воодушевляющая. Но кажется мне, что все эти истории больше не про Бога, а про людей.

Действия людей Господь не ограничивает, в этом весь ужас свободы. Каждый может делать то, что считает нужным. Но точно известно, что Господь может помочь пережить даже самый страшный опыт. Почему-то самый лучший врач именно тот, кто на своей шкуре испытал все «прелести» болезни. Впрочем, у нас Такой как раз есть.