Один день историка

Во многих светских книгах о древних святых местах больше внимания уделяется искусствоведению, в церковных — богослужению в широком смысле слова. Убеждён, что современная книга о святыне — и светская, и церковная, — должна в полноте раскрывать все направления: верующий читатель станет более образованным, неверующий — обретёт больше оснований для уважения к вере. Иллюстрировать книгу следует широко — помещать в ней не только общие планы, но и все доступные иллюстративные материалы прошлого. Даже в популярном жанре следует указывать источники предлагаемых сведений: в наше время словесной безответственности, манипуляций историческими фактами, недостаточных знаний об истоках той или иной церковной традиции это чрезвычайно важно. Читатель не должен становиться заложником авторитета автора.
Руководствуясь этими принципами, я старался создавать комплексные описания монастырей Украины и обновлённые редакции житий святых. Однако из 7-ми книг, вышедших при моём участии в качестве автора или редактора, только одна соответствует изначальному замыслу. Прочие — плод компромисса между идеей и жизненными обстоятельствами. Часть обстоятельств — следствие моей инфантильности («самыми трудными для мальчишек являются первые сорок лет жизни») и «перегибов» периода неофитства, а часть — общая ситуация с наукой и культурой в Украине (как сказал один коллега, быть у нас сегодня историком — роскошь, которую могут себе позволить только богатые).
2. Домашняя церковь

«Когда в семье появляется христианин, все его близкие становятся мучениками». Эта крылатая фраза о современном неофитстве — обо мне и моих почивших старших родных: дедушке, бабушке, маме. Эти люди сделали для меня героически много и искренне радовались моим успехам, но во многих чисто человеческих вещах я причинил им достаточно страданий. Уповаю только на милосердие Божие к ним и ко мне.
Непростым был путь и от влюблённого юноши-романтика к мужу и отцу в семье, где растут три сына. Благодарю Господа за Его долготерпение, за терпение моей жены и детей. Всё-таки наступил тот день, когда папа понял, что улыбнуться ребёнку, в который раз оторвавшему тебя от работы, — глобально важнее, чем бороться с «системой» пером и «бунташным» характером. Не приканчивая себя самокритикой, утешаюсь тем, что мой случай — не единственный в среде пишущих. Когда-то Жванецкий пошутил: «Что такое писательский ребёнок? Дитя, узнающее о любви к себе только из произведений отца». Я счастлив, что о любви и уважении мы говорим с сыновьями «устами к устам». Терпение семьи понемногу вознаграждается. В своё время она помогла мне не «подпасть» под другую шутку Михаила Михайловича: «Что такое писательская смерть? Выход в свет».
3. Экскурсия как проповедь

Историческая наука подобна религии — это вера в определённую картину прошлого. Соответственно, историческую науку можно по-разному использовать: либо мудро жить с опорой на её уроки, либо манипулировать её фактами ради подчинения других людей; первое даёт пищу альтруизму, второе — эгоизму...
Пока только учишься носить евангельские слова на скрижалях сердца, быть храмом, который устоял бы даже на тюремных нарах, — испытываешь необходимость бывать в местах, где Благая Весть явным образом вплеталась в ткань истории. Это — святые места. Путешествие по ним в Украине, в годы работы над первой книгой, привело к желанию поделиться радостными впечатлениями не только на бумаге, но и в живой беседе, т. е. в экскурсии. Находя с каждой аудиторией свой язык и рассказывая о примерах того, как вера Христова вдохновляла одних на молитвенное уединение, других — на создание культурных шедевров, третьих — на подвиг страстотерпцев посреди политического хаоса, отрадно наблюдать перемены в глазах слушателей: семя брошено — человек задумался, раскроет книгу, вернётся в храм, пересмотрит стереотипы.
Жизнь исторических святых мест можно оценить только в широком контексте судеб отдельных людей и целых народов. И здесь для экскурсовода — поле для примирения слушателей разных взглядов. Когда в 90-х ко мне обращались москвичи с просьбой показать им Почаев, для некоторых из них становилось откровением то, что лишь с уважительным отношением к специфике Галиции, Буковины и Закарпатья, — никогда не бывших под российским скипетром, — можно понять особенности церковной истории всей Украины и воспринять нашу страну как целое. Одновременно у меня происходили беседы с теми соотечественниками в Украине, которые до какой-то поры слишком предвзято относились к России, выстраивая о ней суждения только через призму событий 1939 года и тому подобных. Последние строки завещания Максимилиана Волошина служат мне девизом:
Пойми простой урок моей земли:

В феврале 1989 года, в числе учащихся кружка археологии Дворца пионеров имени Николая Островского, я впервые побывал в пещерах урочища «Церковщина» на южной окраине Киева. Моему взору предстал огромный хитросплетённый полузасыпанный лабиринт с церквами, часовнями, кельями, усыпальницами, переходами между этажами. История этого места была полузабытой, оно притягивало своей таинственностью, уединением, древним и романтическим обликом. В то же время меня поразило, что лабиринт, не уступающий Ближним или Дальним лаврским пещерам, пребывает в забвении. В сердце зажёгся огонь желания «вернуть» это место — Киеву, а этому месту — достойную опеку людей.
Я стал ездить туда с друзьями, собирать сведения о «Церковщине». Оказалось, что её 950-летняя история чрезвычайно насыщена именами и событиями, и, в то же время, пещеры «Церковщины» являются лучшей иллюстрацией к рассказам «Киево-Печерского Патерика» об основании Лавры. Дело в том, что в XVII–XIX вв. интерьеры лаврских пещер были значительно переделаны для паломников, а Гнилецкие пещеры — в «Церковщине» — именно в эти столетия пребывали в запустении. Когда на них вновь обратили внимание, то оценили их «первозданный» вид, и впоследствии старались вносить поменьше изменений.
Оказалось также, что у меня есть великий предшественник — святитель Иннокентий Херсонский. Весной 1832 года он неожиданно для себя побывал в пещерах «Церковщины», о которых прежде не знал. В ту пору подвижник ещё не был епископом — в сане архимандрита он трудился на должности ректора Киевской духовной академии. Академия располагалась тогда в усадьбе Киево-Братского монастыря на Подоле — там, где теперь Университет «Киево-Могилянская Академия». Во времена владыки Иннокентия ректоры Академии были одновременно настоятелями Братской обители. В селе Пирогов — известном по современному Музею народной архитектуры и быта — находилась летняя дача Братских настоятелей. С этой дачи отец Иннокентий и пришёл в «Церковщину» во время прогулки: урочище лежит в километре к югу от села. Ректор благоустроил вход в пещеры для паломников, привлёк учёных к исследованию истории «Церковщины»...
В 1991 году несколько кружковцев и их друзей начали расчистку Гнилецких пещер от обвального грунта и мусора. Первым участком работы стал подземный храм преподобного Феодосия Печерского: во-первых — самое святое место в пещерах, во-вторых — именно здесь перемены к лучшему были бы сразу заметны для других посетителей как потенциальных союзников в волонтёрском начинании, в-третьих — в начале ХХ века храм был реконструирован, и наличие бетонного пола «спасало» ребят от конфликта с законом, поскольку они не задевали древний «культурный слой». Вскоре, по слухам среди знакомых и по раскопам в других уголках лабиринта, волонтёры узнали, что в пещерах работает археологическая экспедиция. Мобильных телефонов и Интернета тогда ещё не было под рукой, и две группы тружеников «Церковщины» ещё долго искали друг друга: ведь волонтёры приезжали на раскопки только в выходные дни, а профессионалы — в будни. Для меня символично, что первый контакт между ними — в телефонном разговоре — состоялся 5 февраля 1992 года, в третью годовщину моего первого визита в урочище. Когда открылся новый археологический сезон, волонтёры и члены экспедиции работали уже плечом к плечу.
Окончив институт, я поступил на работу в отдел «Киев подземный» Музея истории Киева, созданный в 1990 году для исследования исторических подземелий города и организовавший ту самую экспедицию в «Церковщине». В середине 90-х стало ясно, что обозримое будущее экспедиции — держаться на энтузиазме, без надежд на экономическое развитие. Между тем, подземные памятники следовало не только изучать, но и охранять, возрождать, открывать для посещения. Для тех подземелий, которые были пещерными монастырями, оставался один выход — совместный патронаж Музея и Церкви.
Задекларировав в 1988 году отказ от гонений на религию и намерение возвратить верующим отторгнутые святыни, правительство СССР не успело разработать долгосрочную программу поэтапной передачи церковным общинам сооружений, занятых светскими учреждениями. Не был также разработан механизм эффективного взаимодействия Церкви и государства в опеке над теми святынями, которые официально признаны памятниками истории и культуры. Проблема осталась в наследство постсоветской Украине, где так и не была решена своевременно. Возвращение святынь нередко сопровождалось конфликтами, а позитивный опыт взаимодействия памятникоохранных инстанций и церковнослужителей нарабатывался путём проб и ошибок. По этим причинам переход киевских пещер в «Китаево», на Зверинце и в «Церковщине» под опеку возрождённых монастырей не был безоблачным, однако многие разработки «Киева подземного» всё же были поняты и воплощены в жизнь. Полнее всего это удалось именно в «Церковщине»: в интерьере Гнилецких пещер установлены экспозиционные материалы, которые дополняют архитектуру и помогают понять, что такое описанная в «Патерике» жизнь древнерусского подземного монастыря в условиях Среднего Поднепровья.
Я рад, что программа-минимум, которую разрабатывал «Киев подземный», выполнена вопреки всем препятствиям. А препятствий хватало: финансовые трудности 90-х, уход ряда сотрудников, непростое налаживание взаимодействия с монастырями, и, наконец, — закрытие «Киева подземного» в 2012 году со ссылкой на нерентабельность. Я рад, что мы продержались до момента, когда монастыри на Зверинце и в «Церковщине» смогли принять эстафету опеки над пещерами в форме, приемлемой для сохранения этих святынь.
Я по-прежнему бываю в «Церковщине», где, по благословению священноначалия монастыря, присматриваю — в качестве консультанта — за состоянием интерьера пещер и экспозицией. Четверть века назад я влюбился в этот уголок земли, — мой «Коктебель», — в недрах которого будто остановилось время. Он дарит ощущение покоя и вечности. На поверхности несколько раз изменились границы и режимы власти, а в подземелье врезанный в глинистую стену древнерусский крест-граффити продолжает смиренное свидетельство о любви Христовой к нам.
На поверхности разрушается облик тысячелетнего христианского города, где даже в советское время Лавра не была «под караулом» небоскрёбов. Поэтому для меня «Церковщина» — это «последняя пядь» из знаменитого стихотворения Твардовского, моя война за родину, штыком лопаты вместо ружья. Нелегко годами оставаться преданным делу, когда оно входит в противоречие с нуждами семьи. Но уже много лет живу с ощущением: если вот так мы все, под давлением «культа мира сего», будем отступать туда, где останется только зарабатывать деньги, то однажды проснёмся в стране повсеместных офисов и рынков, без древних свидетелей христианства на родной земле.