Не слишком ли многие из нас поспешили сделать выводы? Возможно, нам следует еще раз выслушать друг друга? Диверсия на войне, в том числе, информационной – норма. Так что – все нормально?.. Будем на это вестись дальше? Или вспомним, что мы – братья и сестры, обуздаем свою «гамму чувств» и постараемся при любом развитии ситуации не причинять друг другу боль без необходимости?

 

Как писать на «украинскую» тему?.. Как писать так, чтобы оказаться понятым правильно разными сторонами, и чтобы от высказанных мыслей была хоть какая-никакая польза всем, кто переживает за сложившуюся ситуацию. Или уж, по меньшей мере, чтобы написанное не вызвало соблазна, не усилило бы ни в ком раздражения? – Не знаю…

За все то время, которое прошло с начала столкновений на Майдане, было желание высказать свои соображения по поводу происходящего, но были сомнения (и не покидают по сей день), нужны ли эти мои «соображения» кому-то, да и понимаю ли я что-то на самом деле в том, что происходит?
Ситуация менялась так стремительно, что уже почти созревший материал оказывался или устаревшим, или уже кто-то озвучивал те же мысли, но лучше, чем это сделал бы я. У меня до сих пор нет уверенности, что от моей статьи кому-то будет толк. Но тут уже, скорее, говорит какая-то внутренняя потребность обозначить свою позицию, чтобы честным быть перед всеми и самим собой, в первую очередь.

Очередной виток страстей по украинскому вопросу совпал с началом Великого поста. Случайно ли? Не вем. А только, во-первых, я никогда не верил в совпадения, и, во-вторых, очень уж оно как-то удачно совпало, очень назидательно и обличительно. Ведь пост – это что? – Время покаяния. А покаяние – это что? – Умоперемена, происходящая в человеке, осознающем и отвергающем свою греховность ради приобщения и утверждения в добродетели.
Поэтому в посту, как ни в какое другое время, усиливаются искушения, чтобы мы получше разглядели себя, любимых. Содрогнулись и ужаснулись, устыдились и, образно говоря, приступили к гигиеническим и оздоровительным процедурам.
Только беда в том, что мало кто адекватно воспринял это попущение Божие. Если и ужасаются православные христиане, то не себе самим, и стыдятся не за себя и не за своих. Вся энергия, которая, по идее, должна быть направлена в адрес своей души, на ее чистку, выплескивается по ту сторону идейных баррикад.
Пост со всеми его аскетическими правилами и традициями, со всеми его бесовскими искушениями – дар Божий. Как мы проходим это поприще, так и показываем свое отношение к Подателю дара. Каждый индивидуально и все вместе. Если мы обращаем дар поста себе во вред, если вместо того, чтобы в искушениях опереться на требование поста об усиленном сдерживании своих греховных страстей и хотя бы ослаблении земных пристрастий, мы, наоборот, даем волю своей греховной натуре, становясь игрушкой своих предпочтений и привязанностей, то хоть бы мы наизнанку вывернулись в следовании букве Типикона, духу Христову мы окажемся чужды. А какой же это пост?..

Мне думается, что Господь попустил эти события в посту для того, чтобы нам, вспоминая, какое сейчас время, было легче себя контролировать, обуздывать; чтобы мы, двигаясь поприщем Великого поста к празднованию Светлого Христова Воскресения, вспоминали, что, независимо от политических предпочтений, двигаемся-то мы в одном направлении; что важнее всего Тот, к Кому мы стремимся, если считаем себя православными христианами; что наше родство по Христу важнее всех кровных или политических связей, обязательств, объединений и разделений. И как мы этим Его промыслительным даром распоряжаемся? Он подает нам костыль, а мы этим костылем – ближнего?..

Помню как-то мой духовник, о. Владимир Залипский, на проповеди сказал: «Вот, во время Литургии есть такой момент, когда мы с отцом диаконом целуем друг друга в плечи и говорим: „Христос посреде нас", – это говорит священник, значит, а диакон ему отвечает: „И есть, и будет". И вот, что мне подумалось, братья и сестры, это ведь самое главное: что Христос посреди нас. А все остальное…» – и батюшка пренебрежительно слегка махнул рукой.
 Отец Владимир обладал особым даром свободы во Христе, потому и умел отделять главное от «остального», столь болезненно нас задевающего, но, по большому счету, не заслуживающего внимания большего, чем вот такого пренебрежительного жеста. Наверное, для этого умения просто надо быть христианином. К сожалению, самое сложное – достигать простоты во Христе и не уклоняться от нее.
Гораздо проще делать средоточием своей якобы христианской жизни «остальное». Как показывает история, можно хоть все стены и амуницию изрисовать крестами, исписаться вдоль и поперек словами «Gott mit uns», нашпиговать войска духовенством, убедить себя, что ненавидишь не личных врагов, а врагов Божиих – только зря: Бога не обманешь. Себя обмануть можно, другим пыль в глаза пустить – да, но христианство – не магия, Бог наш не заклинается и магическими формулами да символами не управляется.
И что началось у нас одновременно с постом?.. Впечатление от российских новостных программ, освещавших митинги в восточно-украинских областях, было ошеломляющим. В камеру какая-то женщина, еле вмещаясь щеками в кадр, брызгала слюной о своей нелюбви к украинскому языку и государству, которое заставляет его учить, о том, как ее все здесь достало, и это все на фоне взвинченных советских патриотических песен и криков: «Рос-си-я, Рос-си-я!!!».

 

Потом эти кадры с водружением российского государственного флага над зданием ОГА… Кого-то это все, может, воодушевляло, но мне стало не по себе. Дежавю…
Таллинн, 1990-й год, организованный Интердвижением штурм здания Совмина, пролетариат, скандирующий: «Рюйтеля – к народу!», и льющий потоки на мельницу эстонских ультра-националистов, которым после этого оставалось лишь с удовлетворением подсчитывать процентный рост сочувствующих. То же самое и теперь. Если бы какой-то забугорный враг и злопыхатель захотел навредить русско-украинским отношениям, раздуть украинский национализм, выставив русских в качестве неисправимой «пятой колонны» даже не России, а «невмирущого» СССР, он не смог бы этого сделать лучше, чем сотрудники российских телеканалов. Сразу вспомнилось милюковское: «Глупость или измена?» Такое впечатление было, что все грамотные профессионалы куда-то брезгливо посторонились, и за неимением лучшего, освещать «антимайдан» поручили каким-то бездарям…
«Будет война?» – спрашивали тогда люди друг друга. А она уже шла. Я не об информационной войне в строгом смысле, не о предшествовавших столкновениях на Майдане и начавшихся «антимайданах» по юго-восточным областям, и даже не о «вежливых людях» в Крыму. Речь о разжигании вражды, о распространении неприязни, об отравлении почвы межнациональных отношений, на которой еще нескоро что-то вырастет, кроме терний и волчцов. И воевала тут не Россия с Украиной, ясно было видно, что не интересы какой-либо страны или национальной группы тут защищаются, а некая третья сторона успешно стравливает народы Святой Руси.

Стоп!!!.. Огромная просьба, вернее, три: 1) не приписывать мне идеологию «русского мира» в ее опошленной интерпретации; 2) не зачислять в русофобы, «жидобандеровцы», «майданутые», «белоленточные», «болотные» и пр.; 3) не усматривать в моих словах никакой конспирологии. Не то, чтобы я очень боялся этих обвинений, а просто всякие стереотипы, ярлыки, клейма и прочие призмы искажают восприятие мысли собеседника и тем самым обессмысливают общение.
Так вот, совершенно устойчивое чувство сложилось, что бесы (а вы о ком подумали, как о «третьей стороне»?) стравливают родных (в первую очередь во Христе) людей, добиваясь глубочайшего и бесповоротного взаимоотчуждения. Даже кровавые события на Майдане, даже их тенденциозная подача СМИ разных лагерей такого эффекта не дали. А тут…
И апокрифическое стихотворение о вреднючем «хохле», приписываемое не кому-нибудь, а великому Кобзарю, откуда-то как-то подозрительно вовремя всплыло на просторах социальных сетей; и Н. Михалков цитирует «Дневник» Достоевского, пророчествовавшего о «неблагодарности» братских славянских народов; и прекращение поминовения Патриарха некоторыми украинскими батюшками, которые сочли его позицию недостаточно отеческой; обвинения в имперскости, фашизме и шовинизме с одной стороны, обвинения в предательстве, национализме, опять же фашизме (куда уж без него?!..), «бандеровщине» – с другой.
И единственное, что объединяет – нежелание и неумение выслушивать оппонента, понимать его. Вместо этого – спешная и категоричная расфасовка по партийным кулькам всех, с кем приходится пересечься в реале или виртуале. В сети массовый взаиморасфренд, периодически возобновляющийся в связи с выявлением новой почвы для расхождений во взглядах: вы так думаете? – тогда вы… ну и т.п.
Безумие какое-то…
Нет, у меня никогда не было иллюзий по поводу однородности Украины. Я с детства знал о недоразумении, из-за которого в ее составе оказалась Буковина (Черновицкая область), куда я почти ежегодно в детстве ездил гостить к родственникам на летние каникулы, и юг бывшей Бесарабии (в Измаиле у меня тоже были родственники). Я ребенком еще замечал разницу в национальном колорите западных и юго-восточных украинцев. Ни о каких конфликтах речи не было, но разнообразие удивляло.
Однако наилучшим образом удалось мне познать украинскую национальную ментальность во всем ее многообразии, когда учился в украинской же семинарии… Это я про Ленинградскую духовную семинарию, где в 80-е гг. 2/3 учащихся были выходцами с Западной Украины, а 1/3 из Юго-Восточной Украины и других епархий Советского Союза. Даже по комнатам в общежитии нас так распределяли. Например, из шести человек четверо – с Западной Украины.
А время было интересное. Как раз в 1988 г. началась всесоюзная религиозная оттепель, и на Украине оттаяли униаты, которые поначалу собирались, например, на кладбищах, служили, затем устраивали несанкционированные шествия. Милиция, понятное дело, преграждала им путь, что вполне предсказуемо приводило к тому, что милиционеры оказывались битыми, а демонстранты – удовлетворенными.
Уже после летних каникул 1989 г. семинаристы-западенцы возвращались чуть другими. А после зимних многие из них удрученно отмечали серьезные изменения в настроениях на родине: если раньше родственники гордились их учебой в Ленинграде и никаких даже малейших признаков розни не было, то в эти приезды «до дому, до хаты» наши хлопцы стали замечать на себе подозрительные взгляды, им уже задавали вопросы, свидетельствующие о каком-то обострении национальных комплексов. И что самое противное: униатство стало захватывать один храм за другим. Если пастыри и прихожане не переходили в унию – они изгонялись новоявленными «хозяевами», которым подыгрывали «перестроившиеся» власти на местах.
Донеслись вести о столкновениях, о жертвах. Например, о случае, когда ворвавшиеся в храм «герои Украины» выволокли «несговорчивого» священника прямо из-за престола во время Литургии; так он там же в храме будто бы и скончался от инфаркта.
Параллельно возник автокефалистский раскол, который поначалу возглавил бывший Житомирский архиерей Иоанн (Боднарчук). Спустя несколько лет, в раскол ушел его гонитель – бывший Киевский митрополит Филарет (Денисенко); возник так называемый «Киевский Патриархат»…
Среди воспитанников семинарии и студентов академии тоже пошли потихоньку разделения. Очень интересно было слушать их размышления на тему причин происходящего. Например, если во Львовской и Тернопольской епархиях потери были страшные как по клирикам и мирянам, так и по храмам, а сам процесс разделения протекал крайне уродливо и болезненно, то в Ужгородской и Мукачевской (самой, что ни на есть «западенской») епархии разделение проходило «тихесенько», мирно.
И потери среди «личного состава» были незначительные, потому что тамошний архиерей (если ошибаюсь, пусть меня поправят) годами целенаправленно заботился, чтобы его пастыри вели себя деликатнейшим образом на исконно униатских приходах (которые по духу оставались теми же, что и до ликвидации унии в 1946 г.), не ломая культурного своеобразия и не оскорбляя ничьих религиозных чувств.
Было очень тяжело узнавать, что кто-то из моих коллег по семинарии – в унии, кто-то в автокефалии. Причем в автокефалии иногда оказывались очень приятные и неглупые люди, которых никак не назовешь беспринципными или невежественными, а вот ведь… Тем больнее.
Из всех бесед на эти непростые темы я вынес одно: если человек искренен в своей позиции, если им не движет ненависть или какая-то пакостливость, с ним можно и нужно разговаривать, стараясь понять. Даже если он останется при своем мнении, на своей позиции, вы сможете сохранить любовь друг к другу, уважение и сочувствие, сострадание, аналогичное тому, которое питают к заблудившимся по жизни родственникам.
Когда-то мой папа сказал мне, возмущенно рассказывавшему о своем школьном учителе-клептомане, подростку: «Ты, прежде чем осуждать, постарайся понять человека. Ведь ты не знаешь всех обстоятельств. Может, у него, например, семья большая… Ты его пойми сначала, а потом уже суди».
Отец не был христианином и, возможно, даже не слышал о заповеди неосуждения. Но и этот совет был бесценным. С тех пор я всегда старался понять человека. И что интересно: поняв, мало кого хотелось осуждать, а о том или ином явлении формировалось объективное представление. Вот и с этими проблемами разделений по национальному, религиозному, конфессиональному, юрисдикционному и другим признакам – нечто похожее: надо стараться понять другого, иного, не такого как ты, и тогда неприятие, скажем, убеждений, политической позиции, не будет непременно выражаться в личной неприязни к ближнему. А ведь это так важно – не собирать в своем сердце зла!..
Ненавидя зло и благоразумно удаляясь от тех, кто в нем коснеется, можно хранить свое сердце неоскверненным ненавистью к ближнему. Взглянуть на ситуацию с точки зрения противника – это еще не значит принять его точку зрения. Зато свою позицию можно очистить от всякой случайной шелухи и укрепиться в истине… если, конечно, мы на ее стороне. А если нет?.. Тем хуже для истины?
Может, потому и торопимся мы занять какую-то определенную позицию, что боимся, как бы не обнаружить аргументы, которые могут поколебать нас в уверенности, что «наше дело правое», что вообще чье-то дело правое на 100%?.. А остаться промеж враждующих лагерей – ой, как страшно: ведь обстреляют со всех сторон!.. Как метко заметил Робертсон Дэвис, «фанатизм – избыточно компенсированное сомнение». Хорошо бы себя на эту тему проверять время от времени.
Я не хочу сказать, что в создавшейся ситуации нам не о чем беспокоиться. И чем больше с обеих сторон заявлений типа «я – не я, и лошадь не моя» (одни от «зеленых человечков» открещиваются, другие на голубом глазу заявляют, что все эпизоды с националистическими «перформансами» – игровое кино, и никаких бандеровцев на Украине нет), тем тревожней становится за наше общее будущее, потому что уход от честного диалога – это тупиковый путь, чреватый тяжкими и долгими последствиями.
И наоборот, честный диалог способствует достижению если не консенсуса, то хотя бы снижения враждебности, а ведь это самое главное, потому что относится к состоянию души. Ведь все пройдет, все когда-то закончится. Не то, что России, Украины, США, Китая и пр., не станет, а вообще – всего мира этого не станет…
«И увидел я, – говорит апостол Иоанн Богослов, – новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали» (Откр. 21; 1). Неужели есть необходимость напоминать слова апостола Петра о том, что «мы, по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда» (2 Петр. 3; 13)?
 Или риторический вопрос Спасителя: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мф. 16; 26) – всего лишь полемический прием, который надо воспринимать исключительно аллегорически? Ну, а если всерьез верить, что «и мир проходит, и похоть его, а исполняющий волю Божию пребывает вовек» (1 Ин. 2; 17)? Если «мир проходит», а душа остается и переходит в вечность со всем тем багажом, который она в себя вобрала при жизни земной, то все мировые катастрофы и достижения мельчают в сравнении с тем, что происходит хорошего и плохого в душе каждого отдельного человека. И тогда уже слова Достоевского о «слезинке ребенка» воспринимаются совсем в ином свете.
В качестве примера благотворного влияния честного диалога на непримиримых противников и, можно даже сказать, заклятых врагов, могу привести работу круглого стола по «Бронзовому солдату» при Таллиннском горсобрании с осени 2006 г. по апрель 2007 г.
Тогда правительство ЭР сорвало эту дискуссию, и, вторгшись во внутреннее дело города, наплевав на уважение к народному мнению, нагло попирая декларируемые демократические принципы и права человека, демонтировало из центра Таллинна памятник воинам, павшим в борьбе с фашизмом, перенеся его на военное кладбище, а спецназ сотоварищи (особенно усердствовали т. наз. abipolitsenik-и – добровольные помощники полицейских) подавил возникшие массовые беспорядки с таким рвением, словно мстил потомкам победителей за побежденных фашистов.
Так вот, о круглом столе. В нем были представлены все заинтересованные организации, в том числе и религиозные. При всем том, что большинство собравшихся были эстонцами, 2/3 организаций с первого же заседания высказались за то, чтобы памятник оставить в покое (из них одна треть – за то, чтобы несколько изменить антураж (удалить советскую символику), другая – чтобы вообще ничего не трогать). Только 1/3 была за демонтаж, некоторые настаивая на его уничтожении, другие на переносе. (Согласитесь, что уже этот расклад не позволял подавать тему переноса памятника в ключе «эстонцы решили», «эстонцы снесли» и т.п.)
Среди организаций, принимавших участие в круглом столе, были и такие, которые объединяли ветеранов, сформированной в начале 1944 г., 20-й гренадерской дивизии СС (1-й эстонской). (К слову сказать, мобилизация в 20. Waffen-Grenadier-Division der SS (estnische Nr.1) была общей, в нее вошли как уже ранее сформированные добровольческие части, так и мобилизованные новобранцы, желания которых никто не спрашивал).
Выступления бывших эсэсовцев были поначалу крайне агрессивными (кстати, их и осаживали, причем очень жестко, именно эстонцы из других, представленных на том круглом столе, организаций). Мы собирались где-то раз в месяц. Спустя более полугода такой полемики, можно было констатировать, что, хотя каждая группировка продолжает придерживаться изначально занятых позиций, атмосфера изрядно разрядилась, даже как будто потеплела, и общение проходит в каком-то новом ключе.
Очень показательный момент был с одним из наших самых агрессивных оппонентов, представлявшим союз инвалидов войны (понятно с какой стороны). Это был высокий и сухой старик, с переломанными пальцами, на первом заседании производивший впечатление то ли ожившей мумии, то ли какого-то вурдалака, исходивший тогда ненавистью ко всему, что напоминало ему о советском времени, а теперь внимательно слушавший мое изложение сути проблемы и путей ее решения. И когда я в какой-то момент своего выступления запнулся, потому что не смог найти подходящих слов на эстонском, он сам же попросил меня говорить по-русски (для эстонского националиста, прошедшего советские лагеря – это поступок).
Тут не было никакой игры, ни малейшего высокомерного снисхождения. Чувствовалось, что он, как это ни кажется невозможным для старого, давно ожесточившегося человека, хотя и продолжал отстаивать прежнюю позицию, как-то изменился внутренне за время нашего общения. И это, пусть всего лишь частичное, изменение в его бессмертной душе, уверен, дорогого стоит пред Богом.
Смеем ли мы пренебрегать тем, что ценно для Бога?.. Жизнь показывает, что да, к сожалению, смеем. Если отстаивая истину, мы не делаем все от себя зависящее, чтобы не причинить кому бы то ни было страданий сверх того, что необходимо для благородной цели, значит, пренебрегаем важным в глазах Божиих.
Если доказывая свою правоту, вообще как-либо защищая интересы «своих», мы не заботимся о том, чтобы на нашей совести и на совести тех, кого мы защищаем, не было вины за чье-то горе; если не заботимся о том, чтобы не дать повода к соблазну своим противникам; если вообще безразличны к тому, что они переживают, как и почему страдают, по злобе ли враждуют, или по недоразумению. Если, сознавая себя правыми, не только не делаем все от себя зависящее, чтобы вразумить заблуждающихся, но еще даем им повод укрепляться в заблуждениях.
Если пребывая в уверенности, что нас напрасно не любят и несправедливо не уважают, даем такой «симметричный ответ», что у противника развеиваются последние сомнения в своей правоте, а у тех, кто до этого относился к нам доброжелательно, испаряются былые симпатии, на смену которым приходит отчуждение.
Если кого-то обвиняя или протестуя против чего-то, мы ленимся так строить свою речь, выбирать выражения и действия, чтобы ненароком даже косвенно никого не оскорбить из тех, чья «вина» лишь в том, что они или той же крови, что и те «кто-то», или, что у них с этими «кем-то» общая родина, или одно гражданство, или та же религиозная принадлежность, и т.д. и т.п. – что ж, значит, наши приоритеты расставлены так, что земные потери и достижения оказываются важнее, чем происходящее в душе каждого отдельного человека, а вышеприведенный риторический вопрос Христа о пользе человеческой – всего лишь один из «евангельских абсурдов», которые не стоит принимать буквально.
Возникают вопросы: тогда как вообще возможна какая-либо защита добра, истины, справедливости? Ведь всегда будут недовольные, обиженные. Не говоря уже о том, что разоблачаемый преступник, как правило, еще больше озлобляется, но даже, если не о нем речь, а о его родных и близких – они ведь тоже могут озлобиться или со стыда впасть в отчаяние, только потому, что «свой» пострадал…
Вообще что ли с позиции силы ничего нельзя решать, а обо всем договариваться по-хорошему? Отказаться от жесткого отпора врагам только потому, что они используют в своих целях обманутых ими людей? А если это необходимо во избежание какого-то худшего зла?..
Эти вопросы были бы уместны, если бы речь шла о недопустимости вообще каких-либо жестких мер. Но мы же не об этом. Речь идет о том, чтобы, решаясь на жесткие меры, делалось бы все возможное, во-первых, чтобы, если возможно, их избежать или смягчить, во-вторых, чтобы осуществлялись они с поправкой на бережное отношение к душе человека. Любого. Своего, чужого, близкого, постороннего – это все не те категории, в которых стоит рассуждать христианину. Ведь даже любовь к врагу – разновидность любви к ближнему.
 Тут уж как-то надо определиться: или мы признаем Бога своим Отцом Небесным, и тогда все люди друг другу – родственники в Адаме (тем более, если еще и во Христе), просто живущие по разным квартирам, или мы делимся на родных и чужих. Своих и посторонних, пиндосов и совков, москалей и хохлов, жидов и гоев, чухонцев и тиблов. Но тогда не надо дискредитировать Христа, называясь «христианином», тем более, «православным», т.е. «право» – верно, в полноте, без примесей и утрат – исповедующим завещанную Христом истину, потому что такое отношение к Богу, себе и ближнему ничего общего не имеет с тем, чему учит и чем питает нас Господь.
Ну, хорошо, а если поразмыслить применительно к «украинскому вопросу», да так, чтобы без политики?..
Во-первых, невозможно говорить о чем-либо происходящем в масштабе целого государства, тем более, в международном масштабе, и чтобы оно было не «за политику». Другое дело, если «не что, а как». Не будучи достаточно информированным обо всем спектре интересов и возможных сценариев развития событий (а к таковым себя может причислить, не напрашиваясь на диагноз «мания величия», крайне ограниченный круг даже среди профессиональных политиков), порой бывает очень сложно выносить суждение о целесообразности тех или иных политических решений. И не только до, во время, но бывает, что и много лет после.
Во-вторых, надо интересоваться правдой и пытаться понять происходящее, причем просить на это Божией помощи по слову апостольскому: «Если же у кого из вас недостает мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упреков, – и дастся ему» (Иак. 1; 5). Потому что информационная война ведется лишь там, где общественное мнение является стратегическим ресурсом, потому что от народа кое-что да зависит, стало быть, каждый несет ответственность за свою позицию. Я – о моральной ответственности. А она, в первую очередь, перед Богом.
В-третьих, безусловно, не все убеждения достойны уважения, и не все допустимо публично озвучивать или как-то символически демонстрировать. Отсюда – уголовная ответственность в Европе за пропаганду нацизма, в том числе, и косвенную (отрицание Холокоста, к примеру). Однако, публичную пропаганду мировоззрений, сущность которых засвидетельствована преступлениями против человечности (нацизм, а хорошо бы и коммунизм признать), или оскорбляет общественную мораль (те же гей-парады, уроки секс-просвета в школе и т.п.), следует отличать от свободной дискуссии. Смысл таковой состоит в том, чтобы ее участники в процессе высказывания своих мыслей и выслушивания оппонентов, совместными усилиями всесторонне рассмотрели интересующий их вопрос, разобрались бы в нем и, если возможно, приняли по нему оптимальное решение.
Если отвлечься от стратегической подоплеки происходящих событий, которая лежит несколько в стороне от интересов так называемого «русскоязычного населения», скорее располагаясь в области интересов ВПК, экономики и финансов, и попытаться осмыслить концептуальную схему развернувшейся политической свары, то получается, что основное противостояние происходит между «имперцами» и «самостийниками».
Последняя категория представлена в обеих странах. Но если в России ее составляет, как правило, либерально мыслящая интеллигенция, традиционно стыдящаяся клейма «тюрьмы народов», то на Украине спектр этой, скажем так, социально-политической категории чрезвычайно широк: от «рагульных» неонацистов до людей самого разного, в том числе, и русского национального происхождения.
Русских по своей культурной самоидентификации, но любящих Украину, дорожащих ее культурой, уважающих ее государственность, какими бы одиозными личностями она ни олицетворялась в тот или иной исторический период, и не желающих быть разменной картой в геополитических играх сверхдержав. Все эти оттенки были представлены на Майдане. Уже поэтому стоит аккуратней отзываться о патриотах Украины, избегая огульно отождествлять их с «Правым сектором».
 Что касается «имперской» категории, то и она весьма разнообразно представлена в обеих странах. И по мотивам и целям ее, условно говоря, направления сильно, иной раз принципиально, отличаются между собой. Аналогично тому, как образ «самостийника» в обыденном мышлении «русскоязычного населения» отождествляется или с Яценюком, чей маниакально-хищно-холодный взгляд почему-то до сих пор не привлек внимания режиссеров, специализирующихся на триллерах и ужастиках (эх, такой типаж пропадает!), или с гопниками, скандирующими: «москаляку на гиляку!», так и образ «имперца», в массовом «самостийном» сознании смахивает на гидру с головами Путина, Михалкова, Проханова, Кургиняна и Жириновского. Это все крайне узко и далеко от истины.
Однако узость сознания, как уже отмечалось выше, удобна и для тех, кто хочет стравить народы, и для самих стравливаемых: все понятно – где свой, где чужой, кто друг, а кто – враг, что хорошо, а что – плохо, и что плохо, но «на войне можно».
Когда на одной дискуссионной площадке сходятся представители этих двух позиций, они, как правило, сначала идентифицируют оппонента как врага, приписывают ему те или иные мнения и намерения, после чего эти самые приписанные убеждения начинают горячо осуждать и оспаривать, даже не пытаясь друг друга выслушать и понять (если и выслушивают, то лишь для того, чтобы подловить на чем-то). Да и чего там, в самом деле, пытаться понять врага?.. Его или в плен берут, или уничтожают. Так ведь нас учили?..
А понять, на самом-то деле, можно. Была бы общая почва. У православных христиан она есть. Это идеал Святой Руси, освящающий и очищающий Россию эмпирическую, обусловливающий вообще смысл ее существования как геополитического субъекта и являющийся реальной основой для единства разных народов, независимо от политической географии. То есть формирующий некую общность, несводимую ни к юрисдикционным, ни, тем более, к государственным или политическим системам.
Взаимопонимание на этой почве возможно, если, опять же, не впадать в крайности и, будучи «имперцем», не отождествлять этот идеал с русским государством ни на каком из этапов его исторического развития (а то некоторые «мыслители» умудряются отождествлять его и с советским государством), но и, будучи «самостийником», не воспринимать этот идеал как некую враждебную империалистическую идеологему.
Из его абстрактности не следует, что идеал этот – нечто к объективной реальности не имеющее отношения или всего лишь концептуальный инструмент русского империализма. Идеал Святой Руси, на самом деле, в разное время в разной степени играл роль идеологического стержня русской государственности.
Однако, намного более существенную роль он сыграл в формировании русского национального самосознания, которому органически чужд национализм западного (языческого, как отмечал митр. Антоний (Храповицкий) характера, по недоразумению впитанный поздними славянофилами из произведений французского мыслителя Жозефа де Местра, и уже ими преподнесенный русскому читателю как отечественный продукт.
Но даже эта генетически чуждая, «западническая» по своей природе, подмена в славянофильском мироощущении не смогла в корне изменить русского национального самосознания, согласно которому Российская империя – это семья народов (в отличие от империй западного типа, в которых провинции – это не что иное, как оккупированные области, смысл существования которых – обеспечивать благоденствие центра).
Да, можно морщиться от упоминания идеи «старшего брата», идя на поводу у ассоциаций, связанных со злоупотреблениями на ее почве, но факт: русское имперское мышление этим теоретическим нюансом принципиально отличается от концепций всех прочих когда-либо существовавших империй.
Идея семьи народов, конечно, преломляется в сознании каждой личности, обогащаясь или уродуясь ее особенностями, но ведь не судим же мы о каких-либо идеях по их пошлым интерпретациям. Я, например, не могу согласиться, что по среднестатистическому «крещеному» допустимо судить о Православии. Так и о русской имперской идее не надо судить по «держимордам».
Об этой идее уместно судить по слову и делу лучших представителей русско-имперского типа мышления (я отдаю себе отчет, что для многих людей слова «империя», «империализм», «имперское» вызывают на уровне первой сигнальной системы такие условные рефлексы, что способности слушать и трезво анализировать информацию к размышлению отключаются напрочь, но, за неимением других, давайте будем отвлекаться от привитых со школьной скамьи ложных ассоциаций, и постараемся вникать в суть понятий).
Проблема не в том, что в принципе существует такое мировоззрение, а в том, что человек, по своей страстности, болезненно реагирует, когда чья-то воля или стихийное развитие событий не укладываются в имперскую парадигму. Он искренне обижается, ведь его намерения чисты и благородны, а их отвергают, причем отвергают именно те, кому эти прекрасные душевные порывы адресованы.
Н. Михалков, кстати, в этом отношении – блестящий образец такого ребенка, который искренне хочет со всеми дружить, но по своим правилам. Вот, он защитил малышню от хулиганов, собрал ее в свою песочницу, и, естественно, до глубины души оскорбляется, когда кто-то из этих по-гроб-жизни-ему-теперь-обязанных вдруг решает, что поиграли здесь и будет, а теперь интересно, что делается в соседней. И вот, умный человек, пойдя на поводу у обиды (а обида – проявление личностной незрелости), начинает говорить штампами, примитивно мыслить… Тогда за него становится стыдно, и одновременно обидно за невольно им дискредитируемую идею, которая заслуживает более достойной апологии, причем он-то как раз на это способен, и у него бы все получалось, кабы не уязвленное самолюбие.
Что важно понять: во-первых, если человек придерживается русско-имперской концепции, это еще не значит, что он не признает суверенитетов государств, сформировавшихся в ХХ в. на пространстве бывшей Российской Империи. Одно дело хотеть и надеяться на воссоединение этих разрозненных частей. Желать восстановления, при наличии здравой основы, былого геополитического субъекта, создавать для этого благоприятные условия. И совсем другое – добиваться реконструкции былой державы любой ценой. Одно дело – предпочтение в идеале, другое – осуществление на практике.
Потому что благое иной раз может обернуться злом, если осуществляется вопреки объективным условиям, правовым и моральным нормам, если оно навязывается силой или обманом.
Из того, что я, например, считаю желательным восстановление монархии в России, никак не следует, что я бы поддержал ее восстановление сегодня, когда у большинства наших людей мышление остается советским.
Сегодня мы получили бы не православного царя, а несменяемого диктатора (скорее всего, марионетку), чьи решения, продиктованные своекорыстными интересами или интересами теневой коалиции, носили бы авторитет волеизъявления помазанника Божия, что окончательно дискредитировало бы идею православной монархии.

То же самое касается и России. Чтобы восстановить ту Россию, мало просто «собрать земли». Надо прежде восстановить былую духовную государствообразующую основу. Проблема не в том, что кто-то мыслит имперски, а в том, что его мышление неисторично, он заблуждается относительно сущности Российской Империи. Его имперскому сознанию словно привит советский дичок, развившийся в большую ветвь, но приносящий чуждые плоды.

Во-вторых, даже если человек, придерживаясь этой концепции, мыслит вполне исторично, считая, что государство, возникшее на обломках Российской Империи – это новое государственное образование, а прежнее государство было уничтожено, то вполне естественно, если все геополитические преобразования, произошедшие после октябрьского переворота, а заодно и последующие, обусловленные объективными условиями исторического момента (1991 г.), он может рассматривать как (модное нынче словосочетание) нелегитимные.
Это не такой вывод, который должен следовать с необходимостью, но он может следовать из такого видения ситуации. В свою очередь, государственному деятелю это позволяет (а может даже обязывает его) выстраивать всю внешнюю и внутреннюю политику, не признавая законности всех этих преобразований, аналогично тому, как признаются ничтожными сделки, заключенные преступным путем или просто при несоблюдении формальностей, даже, если какая-либо из сторон была не в курсе допущенного беззакония.
В-третьих, уместно задаться вопросом: допустимо ли руководствоваться политической целесообразностью в ущерб идеалу Святой Руси (который уж никак не торжествует, когда ее братские народы враждуют), исповедуемым нами христианским ценностям (а о каких христианских ценностях может идти речь, когда нагнетается враждебность; когда ложь – уже не порок, а принцип; когда оскорбление патриотических чувств, национального самоуважения – в СМИ, в соцсетях, при непосредственном общении – норма?).
Да и вообще, целесообразно ли даже политически, хотя бы и в перспективе восстановления российской государственности (не советской и не постсоветской, а именно российской – русской), вести себя так, что еще долгое время ни о каком налаживании «семейных отношений» нечего будет и думать?
Вопрос не такой уж риторический, ибо часто, в том числе, и от христиан, приходится слышать, что нравственность и политика лежат в разных плоскостях. Это что ж получается: здесь мы – христиане, здесь – погулять вышли, а здесь – рыбу заворачивали? В храме, например, журналист – христианин, а «при исполнении» христианство отменяется? Так это имеет свое название: отступничество.
Если кто думает, что Господь, предостерегая, что, придя в славе Отца Своего, Он постыдится того, кто Его и Его слов «постыдится… в роде сем прелюбодейном и грешном» (Мк. 8; 38), имел в виду лишь отречение устами, то спешу огорчить: имеется в виду и отречение делом, когда христианин «стыдится» поступать по-христиански, опасаясь, что «народ не поймет».
Осмысление происходящего на Украине в категориях Святой Руси или Российской Империи не препятствует трезвому отношению к сегодняшним геополитическим реалиям как данности. Есть государство Украина, и есть украинский, простите за каламбур, неоднородный народ. Его неоднородность – его богатство. То, что за постсоветский период, отчасти целенаправленным усердием государственных мужей и жен, отчасти по их бездарности и преступной халатности, это богатство стало почвой для политического кризиса – наше (всех для кого родство во Христе что-нибудь да значит) общее горе.
Если мы говорим о родстве, значит, и поступать надо так, как поступают, когда в семье разлад: в первую очередь попытаться устранить причину раздражения, успокоить, примирить враждующие стороны. Вмешиваясь в конфликт и защищая одну сторону, не нападать на другую, не обзывать в ответ, не выбирать как побольней хлестнуть, чтобы «знал как лезть», тем более, что, защищая слабого, всегда надо иметь в виду: слабость – не добродетель, сила – не порок, а страдание – не всегда мученичество и исповедничество.
Украинский неонацизм – не выдумка продажных СМИ, но и масштабы этого явления не стоит подавать так, словно это доминирующая характеристика тех, кто против расчленения Украины. И пророссийские настроения на ее Юго-Востоке достаточно сильны всегда были, и украинский учить не хотели, и т.д. но, опять же, почему? Только ли потому, что эти недовольные – сплошь продукты советской системы, национальная политика которой создавала благоприятные условия для того, чтобы в национальных республиках можно было не учить местные языки?
Нет, не только поэтому, а еще потому, что национальный язык во многих экс-братских республиках после развала СССР стал использоваться как идентификатор лояльности титульной нации, политической благонадежности, а также как инструмент возмездия «оккупантам» и маргинализации той части «русскоязычного населения», которая не желает ассимилироваться.
Но как бы превратно ни использовали государственный язык политиканы, а не учить его из принципа – неуважение к титульной нации. Заявлять об этом публично – ее оскорбление. Тиражировать это оскорбление в СМИ – диверсия. Диверсия на войне, в том числе, информационной – норма. Так что – все нормально?.. Будем на это вестись дальше? Или вспомним, что мы – братья и сестры, обуздаем свою «гамму чувств» и постараемся при любом развитии ситуации не причинять друг другу боль без необходимости?
Проиллюстрирую, что я имею в виду. Лет 15 назад стабильно два раза в месяц в течение учебного года я проводил занятия с педагогами одной школы. На одной из первых встреч я объяснял слушателям разницу между умом, просвещенным верой, и непросвещенным.
Достаточно красочно раскрыл значение слова «полоумный» (от «полый» – пустой, а не в смысле «половина ума»; полый – снаружи пустота не видна и сосуд производит обманчивое впечатление наполненности, так и блестящий интеллект богоборца создает лишь видимость разума, ограничиваясь лишь внешней оболочкой). Говорю я, говорю и замечаю, что одна учительница как-то особенно внимательно слушает.
Причем внимательность эта не столько в сосредоточенности, сколько в какой-то грустной тревожности. Дав мне выговориться, она спросила, какова может быть загробная судьба такого человека. Я почувствовал, что невольно ранил ее, но не мог понять, чем. Начал ей осторожно объяснять, что загробная участь – тайна…
Она уточнила: «А если этот человек боролся против Бога да еще и других учил этому?» – «Вы не Носовича имеете в виду?» – спросил я (незадолго до этого скончался известный «борец с мракобесием», с которым как-то мы пересекались в прямом эфире на радио). «Да». Осторожно уточняю (ей было на вид около сорока, а Носовичу за шестьдесят): «Вы его родственница?» – «Я его жена». Меня обдало жаром. В ее глазах была такая боль…
Я не помню точно, что я ей сказал, какими словами. Помню, что был с ней честен, не лукавил, но все, что я говорил о трудности спасения для него (не безнадежности), я говорил чуть ли не извиваясь, так старался свести до минимума, неизбежно причиняемую ей боль.

 

И вот тогда мне подумалось, что, если есть необходимость кого-то обличить, то говорить надо именно так: представляя, что тебя слышит другой человек, которому обличаемый тобой очень дорог. И тогда, отрезвленная милосердием и направляемая миротворчеством совесть, поможет сформулировать мысль так, чтобы и против истины не погрешить, и не сделать лишний раз больно ни в чем не повинному человеку.

Может, стоит попробовать?

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.