Лекарство от литературы

В России началось обсуждение концепции преподавания школьного курса литературы. Документ «Концепция преподавания литературы в контексте отечественной культуры» был подготовлен рабочей группой комиссии ОП РФ по культуре и сохранению историко-культурного наследия совместно с представителями профессионального сообщества — преподавателями педагогических и гуманитарных вузов.

Грубо журавля окольцевали

И в журнал отметку занесли.

Георгий Полонский

Форма определила содержание

Общественная палата России озаботилась концепцией единого учебника по литературе. Честно говоря, подобный исход литературно-административных исканий последних лет кажется предсказуемым.

Дело в том, что нерешённые проблемы имеют гнусную привычку возвращаться. Причём возвращаться с новой остротой. После того, как по осени в приказном порядке было решено вернуть в программу выпускных экзаменов сочинение, было бы странно, если бы речь не зашла об оценке его содержания.

Проблема в том, что все вопросы, так остро вставшие сегодня, преподавательское сообщество уже обсуждало – в конце 1990-х – начале 2000-х. То есть именно тогда, когда было решено сочинение отменить, а эссе как форму итогового экзамена не вводить.

Одной из не называемых прямо, но подразумеваемых причин тогда стал конфликт поколений: когда учителя старой закалки просто не знали, как оценивать то, что «выдавало» в своих работах поколение новой России. Порой разница жизненных позиций была столь велика, что классический фильм «Доживём до понедельника» казался очень мягким изображением проблемы.

Прошло пятнадцать лет – сменилось ещё одно поколение учеников, сменилось поколение учителей. Вот только теперь то, что было сутью проблемы, стали воспринимать как лекарство от неё.

Не секрет, что нынешние дети читают меньше. Интернет-общение и обилие тестовых форм в школе породило у них устойчивое стремление к поиску простых ответов. То есть воспринимаемое некогда в штыки «Онегин – типичный тип», а «Печорин – лишний человек» они заучат как глубочайшее знание и воспроизведут в работах без лишних душевных метаний.

Заодно, пожалуй, с набившими оскомину старшему поколению постулатами о патриотичности литературы и любыми новыми -измами, которые Общественной палате будет угодно там найти. На радость учителю, который с чистой совестью выставит положительную оценку за усвоенный стандарт знаний. Воспроизведут и…забудут.

Проблема в том, что инициаторы нынешних концепций, кажется, пытаются преподносить как знание то, что, по всем критериям, оказывается скорее умением.

Фото: fom.ru

Зачем в школе литература, или Возвращение Стругацких

Когда-то в детстве меня сильно озадачила строчка в автобиографии кого-то из писателей: «Научился сознательно читать лет в одиннадцать». Было искренне непонятно, чему ж там учиться: буквы собираются в слова – читай.

Всё встало на свои места в двенадцать, когда эта зараза накрыла меня. То есть, оказалось, что смысл процесса – не только в собирании букв в слова, но в том, что прочитанное можно представить, над ним – подумать, а героев – понять. И из написанного между строк узнать какие-то вещи, в которые буквы не складывались, а потом опять долго думать, соглашаться или же спорить.

Позже к этому умению добавилось уже университетское требование аккуратно относиться к автору и не приписывать ему своих мыслей. Но смысл остался прежним – подумать и понять. И в чтении, и в общении с живыми собеседниками, к которому, так получается, чтение готовит.

А вот функция «найти в творчестве писателя заранее заданные высокие идеи» воспринималась почему-то уже анекдотом в стиле Солженицына, у которого «В круге первом» упомянут – реальный ли, вымышленный – пассаж из учебника литературы 1930-х годов: ««Во глубине сибирских руд» – стихотворение, в котором Пушкин отобразил героический труд шахтёров…»

В этом году, по следам экранизации, вновь популярен роман братьев Стругацких «Трудно быть богом». В нём есть пассаж, который в последнее время я всё чаще вспоминаю.

«Святой Мика, колодцы гуманизма в наших душах, казавшиеся на Земле бездонными, иссякают с пугающей быстротой. Святой Мика, мы же были настоящими гуманистами там, на Земле, гуманизм был скелетом нашей натуры, в преклонении перед Человеком, в нашей любви к Человеку мы докатывались до антропоцентризма, а здесь вдруг с ужасом ловим себя на мысли, что любили не человека, а только коммунара, землянина, равного нам…»

Настоящее волшебство этой фразы заключается в том, что вместо «коммунара» туда можно подставить кого угодно – патриота, христианина, если хотите «человека, исповедующего традиционные ценности». Смысл не изменится – мы по-прежнему любим «своих» и только с ними готовы находить общий язык и общаться.

Но если функция «понять» в чтении не подразумевается, то мы рискуем возвратиться к ситуации, описанной Солженицыным: «И выходит, что никакого человечества нет. А только отечества, отечества и разные у всех…» Выучив набор «правильных ответов», каждый из нас благополучно продолжит сидеть в своём круге.