Митрополит Питирим (Нечаев). Современное состояние Запада

В настоящее время церковная жизнь на Западе является более общественной, чем религиозной. Среди духовенства и епископата, конечно, есть искренне верующие люди, бывает очень хорошая атмосфера на приходах, но вместе с тем общий уровень там занижен — и в сохранении принципиальных основ, и в сопротивлении тем конъюнктурам, которые теперь диктует современность.

В ходе нашей международной работы мы вели диалог и с лютеранами, и с реформатами, и с Англиканской Церковью, и, — более ограниченно и более сурово — с католиками. С католиками было сложнее всего. В одном очень интересном памятнике древнерусской письменности — «Слове Феодосия Великого к великому князю Мстиславу» - есть такая пламенная строка: «Всех народов поганейшие и злейшие суть латиняне папежницы, зане поганых блющися можно, а латинян — невозможно». Надо сказать, что она достаточно метко их характеризует. И в наше время многие интриги: политические, военные, коммерческие — имеют корень в Ватикане.

Ватикан — это маленькое государство, расположенное на 43 гектарах, образованное в 1870 г. Италия тогда раздиралась междоусобной борьбой отдельных князей, феодалов, торговых домов. Она была неоднократно завоевана то французами, то австрийцами, то еще кем-то. И вот в первой половине XIX в. поднимается национально-освободительная война, которая закончилась провозглашением итальянского королевства. По договору между итальянским королем Виктором Эммануилом и римским епископом в центре Рима выделяется 43 гектара для суверенного государства. Глава этого государства — действующий римский епископ. Там есть все атрибуты государства, есть свой дипломатический корпус. Государственная граница не охраняется, туда можно пройти.

Центр этого государства представляет собор Святого Петра. Это почитаемое место погребения апостола Петра. Недавно были найдены научные подтверждения, что это действительно подлинное место. Центр Католической Церкви и есть этот собор. Он очень величественный, но чувствуешь себя в нем как-то одиноко и неуютно — огромное каменное здание со множеством алтарей, статуй, скульптур[1]. А еще там есть маленькое окошечко, — можно даже сказать, форточка, — откуда Папа благословляет народ. На туристов и паломников это производит колоссальное впечатление.

Советский Союз не имел дипломатических отношений с Ватиканом, а когда началась перестройка, Россия аккредитовала там своего посла, они же имеют у нас апостольского представителя — в ранге не посла, а администратора всех католических приходов, которые есть на нашей территории — и в Москве, и в Петербурге, и в других городах.

Как только заколебалась Советская власть, к нам хлынул поток католических миссионеров, и началось то, что было канонически недопустимо: учреждение епископских кафедр на территории России. Но иезуиты и раньше проникли в Новосибирск — там они работают уже лет тридцать, захватив Сибирское отделение Академии наук. Новосибирск — город молодой, там была всего одна православная церковь и православное сознание было не особенно крепким, — поэтому им легко удалось расшатать его, а следом за ними туда хлынули и другие миссионеры: иеговисты, кришнаиты и прочие. Политически им возразить трудно, поскольку у нас очень много католиков: переселенцы с Западной Украины, поляки, немцы Поволжья — и мы не против тех, кто исторически исповедует католическую конфессию, — но мы против «душехватства», прозелитизма, и по этому поводу мы неоднократно делали заявления Ватикану.

Помню, кардинал Виллебрандс, — очень умный, тонкий человек, — пригласил меня, чтобы выразить протест: в Цюрихе наш епископ рукоположил какого-то дьякона для итальянского прихода. Я выслушал его, а потом сказал: «Ваше Высокопреосвященство! Подумайте, какое страшное нарушение канонов сделал епископ Серафим! В могучей Италии, где находится центр великой Католической Церкви, где сам Святой Отец благословляет всех, где Вы, Ваше Высокопреосвященство, возглавляете комитет по христианскому единству, объединяя все конфессии, — и вдруг — появляется дьякон, может быть, даже не итальянец, а марокканец!...» И рассказал ему эпизод из практики знаменитого адвоката Кони: однажды, сидя в трактире с друзьями, он просматривал газеты и прочитал, что состоится суд над старухой из богадельни, которая украла чайник. Кони взялся ее защищать, заключив пари с друзьями, что решит этот процесс за полторы минуты. Речь свою он начал так: «Господа присяжные заседатели! Велика Россия. Прошли над ней орды монголов, — и она устояла. Пришел Наполеон Бонапарт с армией двенадцати языков — выстояла Россия. Старуха украла чайник — пропала Россия!» Суд присяжных оправдал старуху. Точно так же и здесь: влиятельнейший член кардинальского конклава — и ставит вопрос о том, что в каком-то маленьком городишке на севере Италии появился дьякон — причем даже не итальянец по рождению. «И не стыдно вам — думал я про себя, — сами-то как у нас шуруете со своими епископами и миссионерами! Какие после этого могут быть разговоры!»

Мне не раз приходилось бывать в Риме. Вспоминаю одну недавнюю конференцию. Все было понятно, все было очень хорошо. Потом была аудиенция у Папы. Говорили по комплексу вопросов, по которым у нас уже ведется разговор в последние десятилетия — прежде всего, о прозелитизме.
Мы дружески расстались, а через неделю последовал указ Папы о том, что на территории России образуются четыре новые католические епархии.
Был у меня пикантный момент, когда в Москву приехал генерал ордена иезуитов. На службе смотрю — подходит к Евангелию. Что ж, думаю — иди, ладно. Потом подходит ко мне под благословение. Что же — он — священник, я -епископ, я его благословляю. Целует руку — на, пожалуйста, целуй. Конечно, здесь девять десятых политики, но, встречаясь, мы в глотку друг другу не вцепляемся — просто отстаиваем позиции.
Однако на уровне личных контактов со многими католиками у меня сложились самые добрые отношения — например, с мэром Флоренции, коммунистом Ла Пира, который имел келью в монастыре святого Марка. Когда он умер, мы с кардиналом Че служили по нему панихиду, я привез православную икону, поставил к нему на могилу. Потом побывал в монастыре, где находятся знаменитые фрески Фра Анжелико[2].

Во Франции, помимо Католической, есть еще Галликанская Церковь, от нее относительно независимая. В 40-е годы в этой Церкви была большая тяга к нам: они хотели принять Православие, сохранив свои обряды, но наши их тогда оттолкнули. По душе они люди очень хорошие, славные, но сами не знают, что им нужно: Православия они не понимают, хотя и католиками быть не желают. Они говорят, что хотят восстановить древнюю Церковь, но для нас это неприемлемо: либо надо быть православным, либо — будь чем хочешь. Но на личном уровне мы довольно много общались. Есть там такой епископ Герман — мы с ним иногда обмениваемся поздравлениями.

Лютеране сохраняют некоторые ценности Древней Церкви, в частности, литургию. Она у них проходит по-своему, мы не можем принимать в ней участие — как и в католической. Хотя лютеране пошли еще дальше католиков, но все-таки это литургия. Бывает очень пикантное положение, когда вы сидите в большом собрании, — положим, на стадионе, — и там, на зеленом лугу совершается богослужение, а затем по рядам пускают и кувшин с благословленным вином и глиняную чашу с облатками, которые сразу растворяются на языке (я попробовал одну, но неосвященную - купил в магазине, так что в их литургии я не участвовал): пресное тесто, соль, вода и мука, — и на ней штамп-крестик. Вы берете эту глиняную чашу, должны взять оттуда облатку и передать чашу соседу, а потом взять кувшин, который держит какой-то ассистент, — он наливает вам стаканчик, и вы должны выпить. Мы обычно сидим, вежливо кланяемся, и просим передать дальше.

Кроме того, они считают необходимой преемственность рукоположения. Ганса рукоположил Фридрих, Фридриха — Адольф, Адольфа — Роберт, и так далее. Они — так же как и католики, так же как и мы — берегут свою духовную родословную.

У них есть прекрасно оборудованные больницы, так называемые хосписы, где ухаживают за безнадежно больными людьми. Отношение к семье, к браку у них очень высокое, — поэтому те связи, которые у нас сложились в прошлые десятилетия с лютеранской средой, не только бесконфликтны, но даже дружественны. Лютеране, так же как и мы, страдают от фундаменталистов — крайних сектантов, которые врываются в храмы, что-то проповедуют, разлагая дисциплину. Европа подвержена этому, может быть, в меньшей степени, чем Россия, но там они тоже есть.

Мы сейчас все находимся под гипнозом американской экономики, американской материальной культуры[3], американской агрессивной политики — будь она неладна! Но Америка — это излом мировоззрения эгоистического, разбойного — и библейского. Библия есть в каждом американском доме. На Библии клянется президент, без Библии ни один американец существовать не может. В каждой гостинице, в самом захудалом номере обязательно лежит Библия[4]. Всевозможные христианские и околохристианские, религиозные, псевдорелигиозные и просто социальные образования обязательно в обиходе имеют Библию. Собрание журналистов, с которым мне не раз приходилось общаться, начинает работу с «библейского часа». Правда, продолжается этот «час» минут семь—пятнадцать, но тем не менее называется именно «библейский час». Он распространен у всех протестантов и основан на популяризации библейских сюжетов. Помню, как-то мне пришлось видеть, как голландский пастор вел занятия, имея перед собой несколько кукол, изображавших библейские персонажи, показом которых он сопровождал свой рассказ. Мне впервые вести такой библейский час пришлось в Германии. Я подготовился, прочитал все, что мог, но надо было чем-то привлечь аудиторию. Тогда я сказал: «Если бы Христос жил в наши дни, он, несомненно, набрал бы себе учеников из журналистов». Вижу, слушатели заинтересовались: почему? «Потому, — сказал я, — что журналисты имеют опыт коммуникации, а кроме того, Христос ведь всегда старался общаться с людьми самыми негодными и порочными»[5]. И сразу я стал своим.

Без Библии день не начинается и не заканчивается — вечером в семейном кругу отец семейства достает старую, еще дедовскую Библию, читает, после чего все говорят «Спокойной ночи!» и расходятся спать. Библия создала деловую Америку. Это — один тезис.

А второй тезис: Соединенные Штаты, Латинскую и Северную Америку создали бандиты, разбойники, которых высылали туда на кораблях, закованными в кандалы. Иногда эти корабли гибли, иногда — оставались. Это были конквистадоры, солдаты, нищие, которые жили только грабежом. В Америке в свое время были колонии Голландии, Португалии, Испании, Великобритании. Там жили грабежом, добывали золото, продавали африканских рабов, линчевали друг друга. Ковбойские фильмы наполнены именно этим сюжетом, где основной аргумент был скорострельность оружия. Это — второй фактор.

Из соединения этих двух факторов: эгоистического, разбойного поведения и уважения к Библии — родилась социальная, экономическая, политическая и мировоззренческая концепция Соединенных Штатов. Чего здесь больше - трудно сказать. Есть великолепные примеры — не только отдельных людей, но целых штатов, целых городов, — трудолюбивых, гуманистичных, очень сочувствующих друг другу. И наряду с этим — целые области высокого криминала[6]. Это реальный пример одного из тех конфликтов, которые заполняют историю человечества.

Надо учитывать и то, что психология Соединенных Штатов выросла из кальвинизма. Кальвинисты, реформаты, говорят, что богослужение, литургия — это лишь символы, а им нужна деятельность. И так как в Ветхом Завете сформулировано, что мерой благословения Божьего служит успех в трудах и труд является успешным постольку, поскольку он благословлен Богом, — они поставили в основу своей деятельности предприимчивость, трудолюбие. Для лютеранина какая-то святыня еще остается. Для реформата — гораздо меньше: «Сколько это стоит? Как это можно приобрести?» Одно из известных экономических объединений Соединенных Штатов — Юта — это следующая, уже крайняя, ступень после кальвинизма — так называемые мормоны. Убрать соперника, который разрабатывает рядом более выгодную заимку золотоискателя, или вывести под корень целое племя индейцев не стоило никакого труда, — потому что реформат создает материальные ценности, труд его благословлен Богом, и идет на пользу, прежде всего ему самому, его семье, а затем и обществу.

Англиканская Церковь распространена не только на Британских островах, но и в бывших британских колониях, значительной части Канады и Северной Америки. В Англии под импульсом административного воздействия появилось разнообразие всяких исповеданий. Есть «высокая», епископальная, и «низкая». Пресвитерианская Церковь. «Высокой» придерживается двор короля и аристократия, которая заседает, в частности, на всевозможных торжественных собраниях в Вестминстерском аббатстве, надевая при этом мантии, парики и соблюдая всю ритуальную сторону Католической Церкви. Таким образом, «высокая» Церковь по содержанию протестантская, но по форме — католическая. И есть «низкая» Церковь, простонародная, которая утратила связь с католическим обрядом — особенно в колониях, где формы богослужения все более и более сводились к «клубной» работе, с нашей точки зрения это уже не совсем Церковь, а скорее круг людей, которые собираются, читают Библию, поют духовные песнопения и в этом находят этическое удовлетворение. По сути же разница не так уж велика. Я вспоминаю беседы в одной из первых наших комиссий по сношениям с англиканской Церковью. Я спросил: «В чем между вами разница? Вы — священник одной Церкви. Ваш сосед — другой. На мой взгляд, у вас нет никакой разницы». «Разница принципиальная!» — ответил он: «Я за богослужением ставлю на престоле свечу! И даже — две! А он — ни одной!» Помню, как однажды высказался по этому поводу о. Всеволод Шпиллер. Как-то раз во время хорошего дружеского банкета он сказал: «Знаете, я тоже понял, в чем величайшая, принципиальная разница между Епископальной и Пресвитерианской ветвями Англиканской Церкви». Все насторожились. — «Епископалы носят фиолетовую рубашку, а пресвитериане серую».

Действительно, нельзя отрицать, что Западная Церковь в своих реформаторских тенденциях ушла в такие дальние края, что, если с епископом Кентерберийским еще можно говорить о чем-то серьезном, то с шотландским пресвитерианином — разве что о рыбной ловле. Опять-таки характерная деталь: чем ближе к центру — тем больше «высокой» Церкви. Чем дальше к северу — тем больше протестантов-пресвитериан.

В Соединенных Штатах есть даже другое явление: там люди переходят из одной конфессии в другую. Принцип: чем ближе к власти — тем больше католичества[7]. Фермер, которому совершенно безразличны религиозные вопросы (у него лошади, коровы, пашня), — естественно, реформат в крайней точке, хотя вечером обязательно собирает семью и читает Библию, в воскресенье утром он тоже не работает, но читает Библию, а если есть поблизости храм, то он идет туда, слушает проповедь пастора -- проповеди бывают очень забавными. Но став на выборах мэром своего поселка, а потом, может быть, губернатором своего округа, он уже не может оставаться там, на скамьях, среди фермеров; он уже становится католиком, и с галстуком-бабочкой, в смокинге идет на богослужение в католический храм. Не могу сказать, находит ли он там для себя большее удовлетворение — Бог ему судья, — но положение обязывает.

Нередко у нас приходится слышать, что западное христианство процветает. Зная довольно хорошо западную действительность, я со всей ответственностью могу сказать, что там совсем не так замечательно, как кажется со стороны. Если у пастора полтора процента зарегистрированных прихожан посещают Церковь в Великую Пятницу, то все говорят: «О, да! Это великолепный пастор, у него активный приход!»

Во время одной из моих поездок в Финляндию мне довелось услышать такую притчу. Умер протестантский пастор, человек, 40 лет прослуживший на одном приходе, произносивший великолепные проповеди. А надо сказать, что в протестантской Церкви больше ценится проповедь, чем богослужение, чем молитва. (Однажды мне надо было пригласить лютеранского пастора. Он отказался: «Вы знаете, у меня по расписанию через 2 недели проповедь». «Так это через целых две недели!» — удивился я. — «Да, но эти две недели я должен к ней готовиться». Я позавидовал его усердию, потому что сам обычно говорю «с листа», видя настроение людей, пришедших на службу). Так вот, — этот пастор всегда тщательно готовился к проповедям и вообще ко всему подходил очень ответственно. И вот, он умер. У дверей Царства Небесного он осторожненько постучал. Дверь приоткрылась. Он сказал: «Я пастор такой-то» — «Позвольте, проверим... Нет! В наших списках Вы не значитесь!» — «То есть как? Я — такой-то!» — «Да, но тем не менее... Но, может быть, это недоразумение, мы проверим. Посидите, пожалуйста». Пастор присел. В это время он слышит страшный шум. По лестнице поднимается его прихожанин, который ни разу не был в церкви, был известен, как человек вздорного характера и сквернослов, к тому же вечно пьяный. А по профессии он был шофером автобуса. При приближении этого, с нашей точки зрения, грешника двери Царства Небесного распахнулись, и привратник широким жестом пригласил его войти: «Добро пожаловать! Мы Вас давно ждем!» «Как это может быть? — не выдержал пастор, — Он ни разу не был за моей проповедью!» «Видите ли, — ответил ему привратник, — Когда Вы произносили проповедь, все спали. А когда он вел автобус, все молились!»

Западная Церковь находится в глубочайшем кризисе. В протестантских странах значительная часть людей уже давно отошла от Церкви. Помню, однажды моя гостиница была рядом с лютеранской кирхой. Ровно в 6 часов вечера и в 10 часов утра раздавался звон. Как-то выдался у меня свободный от заседаний час. Я подошел к церкви, постучал во все двери и понял, что звон этот механический: он включен на таймер и в нужный момент звонит, а церковь давным-давно закрыта.

Одну из церквей в Стокгольме греческая община купила всего лишь за одну шведскую крону, потому что она много лет пустовала и надо было кому-то ее списать, но никто не брал. Греки за символическую плату ее взяли.

II Ватиканский собор показывает, в какой большой тревоге пребывает и Католическая Церковь. Она тоже находится в кризисе — кадровом, моральном и даже финансовом. Ватикан все время жалуется на дефицит бюджета, — вот только на подрывную работу в России денег не жалеет.
Великолепие храмов и кажущаяся мощь западного религиозного мира — это деньги, действительно крупные, которые как налог собираются с членов семей, записанных за той или иной конфессией, плюс ассигнования различных бюджетных статей и обществ, которые щедро жертвуют деньги — свободно или вынужденно.

Однажды в Швеции наша делегация посещала завод и кто-то спросил у одного рабочего: «Вы верующий человек?» Тот, не отрываясь от своей работы, коротко ответил: «Плачу налоги». Что-что, а налоговая система на Западе отработана четко.

Однако при всем сказанном, нельзя отрицать и положительных сторон западного христианства.

Свое знакомство со Швецией я начал через университетскую среду. Шведская Церковь имеет свои особенности. По учению это лютеранская Церковь, но сохраняет всю атрибутику католичества. Епископы, которые сейчас уходят на покой, были во времена начала наших контактов студентами. С этими епископами, с пасторами у нас складывались очень хорошие отношения. Приведу один характерный эпизод. Я был знаком с пастором университетской церкви в г. Упсала. Это был прекрасный человек. Жена его работала в клинике для психических больных, они вели большую социальную работу. Я часто ночевал в их доме -т.е. я, конечно, снимал номер в гостинице, но они каждый раз уговаривали меня остаться, вечером допоздна сидели за чаем, а утром вместе шли в университет. Потом пастор заболел — у него открылась тяжелая, неизлечимая болезнь Паркинсона. И вот, я приезжаю в очередной раз, звоню из Стокгольма. Отвечает жена. Спрашиваю: «Клауса можно?» «Клауса нет». — «А где же он? — спрашиваю я. — Опять в больнице?» — «Нет. Он дома», — я буквально стенографически передаю этот разговор, так как он меня тогда потряс. — «А почему же он не может подойти?» — «Он не может. Он умер!» Часто мы говорим, что у протестантов, лютеран нет благодати, нет того, другого. Но внутреннее состояние - состояние веры, которое и передала эта матушка в своих словах: «Он дома».

Другой пастор — в Амстердаме. По существу, столица Голландии — не Гаага, а Амстердам. Но там есть район, куда в прежние времена работникам посольства и торговых миссий не рекомендовалось заходить, — так называемый «розовый» район. Ежедневно из каналов вылавливают трупы, — бросаются туда какие-то женщины сомнительной репутации и наркоманы. И вот молодой еще пастор — ему было едва за тридцать и он имел троих детей — сказал: «А я открываю в этом районе церковь Георгия Победоносца». Я удивился: «Ты что, с ума сошел?» — «Это моя работа» — ответил он. — «Ну хорошо, твоя, но дети-то тут причем?» — «Но ведь этомои дети. Они тоже будут делать эту работу». Много лет спустя я снова встретился с ним. Он сказал, что вышел на пенсию, но работу свою продолжает, — в основном, по ночам, когда приходят эти разбитые в кровь женщины, накурившиеся молодые люди. «А как дети?» — «Дочь вышла замуж, а сын заканчивает факультет теологии, он уже викарий, пастор на моем приходе».

В Евангелии сказано: «Кто принудит тебя идти одно поприще — иди с ним два». Почему? Потому что проводить — это значит обеспечить безопасность. Помню, во Франкфурте, в метро провожал я свою сотрудницу в аэропорт, она немножко терялась: там очень сложные линии. Подходим к супружеской паре — пожилые немец и немка. «Это дорога в аэропорт?» - - «Да-да, пожалуйста, пройдите так, потом так». Идем. Видим — они идут за нами. Садятся в поезд. Приезжаем в аэропорт. Они нам говорят: «Все, пожалуйста, до свидания!» — «Вам что-то здесь было нужно?» — «Нет, мы боялись, что вы заблудитесь!» Может быть, конечно, им некуда было спешить, но все же они пожертвовали своими делами, пошли нас провожать.
В центре внимания — не буду говорить «всей» — но лучшей части западной христианской цивилизации стоит социальное служение, — так называемая диакония.

Во время одной из своих поездок в Италию я побывал в церковном доме для детей, больных болезнью Дауна. Там на каждого больного по одному воспитателю — плюс обслуживающий персонал, да еще священник. Так что на 40 больных — более 100 человек персонала. Есть там один юноша, за которым ухаживают брат и сестра — оба монахи. Психически этот юноша неполноценен настолько, что его и человеком назвать трудно. У него бессмысленное выражение лица и лихорадочные дергающиеся движения. То он сидит спокойно, то вскочит, начинает хлопать в ладоши. Брат и сестра по очереди держат его на коленях, кормят с ложечки, -но при этом они путешествуют с ним по святым местам, неоднократно были и в России. Простите, много ли мы найдем в своей среде людей, отдающих себя тому, чтобы сохранить жизнь существу, которое никакой социальной пользы не приносит и приносить не может?

Когда у нас открылась возможность социального служения, мои сотрудники решили взять патронаж над домом ветеранов войны и труда. И что же? - - Не выдержали! Действительно, сиделки и за высокую зарплату не всегда это выдерживают. А там это христианская обязанность. Раньше диакония была и в наших монастырях, ею занимались часто незримые, неофициальные сестричества, — тогда, когда у нас была здоровая церковная жизнь. Это то, чего нам сейчас так не хватает.

Такова в очень скудных и общих чертах картинка западного христианства. Мы имеем две мощные ветви, которые идут из одного корня, но чем ближе к корню и стволу, тем больше сохраняется традиций, чем дальше — тем меньше традиций и меньше, я бы сказал, мистического элемента. Есть пороки, есть достоинства. Есть и очень глубокий интерес к нашему восточному опыту: как сумела Русская Православная Церковь за свою тысячелетнюю историю, пройдя через различные катаклизмы, сохранить свои духовные ценности. Это как раз то, чего так не хватает им — при всех их достоинствах и добродетелях. Поэтому мы должны щедро делиться тем, что имеем.


[1] - В католическом храме, конечно, чувствуешь себя, как в храме, — особенно где-нибудь в маленькой тихой церквушке. Но что мне органически чуждо — это баварские церкви, с их невероятной пышностью и обилием тяжелой плоти. Не знаешь, то ли ты в храме, то ли на балу каких-то роскошных, упитанных людей: такие разрумяненные мученики, что любо-дорого посмотреть, многопудовые «бесплотные ангелы», царственные дородные подвижницы, не совсем плотно одетые в свои одежды. Впрочем это можно встретить не только в Баварии. Был я недавно в Малаге, в Испании, — там это свойство достигло апогея: не знаешь, то ли молиться, то ли уйти от греха подальше, чтобы не искушаться.
[2] - Манерой он очень похож на нашего преподобного Андрея Рублева, без того, что раздражает в более поздней возрожденческой, ренессансной живописи Запада.
[3] - Еще в советское время нашему знаменитому пианисту Святославу Рихтеру во время гастролей в Америке предложили остаться на Западе. При любом ответе это была очень опасная для него ситуация, но он легко вышел из положения. «Вы знаете, — сказал он, — я сегодня на завтрак попросил яйцо всмятку. Мне ответили, что не могут его сварить, потому что на кухне сломался компьютер. Извините меня, но я не могу жить в стране, где без компьютера не умеют сварить яйцо!» И не обидел никого, и в то же время отказался.
[4] — В прежнее время советский человек страшно удивлялся, находя у себя в тумбочке в гостинице Библию. Вывезти ее, к сожалению, было нельзя: за это можно было получить срок. Некоторые просили нас, священнослужителей — благо нас на этот предмет таможня не обыскивала, — что мы и делали. Наши советские работники, дипломаты, находясь там за границей, среди обилия изданий Библии, не имели возможности ее купить. Поэтому нам приходилось ее им дарить — и там, и здесь, когда они уже пересекали границу. Были случаи в моей практике, когда рассказывал какой-нибудь ответственный торговый работник, что там за границей держал дома Библию по секрету от всех, а возвращаясь обратно, думал: взять, не взять? А вдруг досмотрят багаж? Лучше не буду рисковать, оставлю.
[5] - Покойный Андрей Алексеевич Борисяк говорил о журналистах: «Да что им надо? Обедом накормили, да еще и на извозчика дали». Средства массовой информации вечно ищут «жареного». Говорят: написать, что собака укусила священника — никому не интересно, а вот если священник укусил собаку!..
[6] - В один из моих первых визитов в США я спросил у своего хозяина: «Скажите, что такое "дискотека"? У нас в СССР сейчас обсуждается этот вопрос». «Ну, — ответил он — молодежь танцует, развлекается» — «А можно мне посмотреть, что это такое?» Он взглянул на меня с изумлением: «Епископ, да вы представляете, о чем вы говорите?»
[7] — До второй мировой войны в Америке католики были на положении почти что гонимых, а вот к концу войны, когда и во главе ЦРУ, и во главе Католической Церкви в Америке стояли два человека по фамилии Даллес, — католичество расцвело. Надо сказать, что ЦРУ немало позаимствовало у Ватикана в смысле организации разведывательных структур.В настоящее время церковная жизнь на Западе является более общественной, чем религиозной. Среди духовенства и епископата, конечно, есть искренне верующие люди, бывает очень хорошая атмосфера на приходах, но вместе с тем общий уровень там занижен — и в сохранении принципиальных основ, и в сопротивлении тем конъюнктурам, которые теперь диктует современность.