Людмила Бородина — супруга протоиерея Федора Бородина, настоятеля храма святых бессребреников Косьмы и Дамиана на Маросейке, мама семерых детей, шесть из которых — мальчики.

Как всё успеть? Как вырастить детей настоящими людьми? Есть ли при таком образе жизни время на себя и свои личные интересы?

 
Калитку нам с Анной Гальпериной открыл отец Федор. Он сказал четырехлетнему Феде: «Проводи гостей в дом». Серьезный Федор-младший чинно повел нас, показывая хозяйским жестом: «А вот это качели», «а вот здесь мы играем».

Пока я беседовала с матушкой в саду — о том, как познакомилась со своим мужем, как справляется со всеми детьми и с бытом, отец Федор накормил детей обедом и уложил младших спать.

Дети:




— Матушка, в семье вашего детства говорилось о вере?

— Нет, эта тема не поднималась, ее даже боялись, как отзвука прошлой жизни. Шесть человек в нашей семье было репрессировано. В раннем детстве я была на попечении прабабушки (1902 года рождения), комсомолки первого созыва, затем идейной коммунистки. Ее даже из партии три раза исключали за соц-происхождение, но она восстанавливалась и продолжала верить в светлое будущее коммунизма.

Ее отец, мой прапрадед, отрекся от дочери за то, что она (единственная из трех сестер-погодок) стала комсомолкой, приняла новую власть. Простил ее перед самой своей смертью, когда увидел новорожденную внучку, мою бабушку. Человеком он был честным, верным до конца присяге. В имении его был храм, при котором жили монахини. Бабушкина сестра рассказывала мне, что он кончину свою предсказал…

Когда баба Нина умирала, и уже говорить не могла, она пыталась осенить себя крестным знамением. Чего просила ее душа, моя бабушка, воспитанная в неверии, так и не поняла. Но маму свою отпела. А после ее смерти бабушка, дядя и я постепенно пришли к вере.

Дядя мой, будучи студентом, комсомольцем, отличником, дружил с прекрасным верующим человеком, Андреем Николаевичем Горбуновым, шекспироведом, преподавателем МГУ. Андрей Николаевич (теперь он диакон) стал его наставником не только в литературе и творчестве, но и в вере. А затем крестил дядю дома, тайно пригласив священника. В те годы нужно было иметь решимость и бесстрашие, и для того чтобы воцерковлять человека, и для того чтобы креститься и начать ходить в храм.


Открыв для себя новую жизнь, дядя не мог не поделиться всем этим и со своей мамой, и со мной. Он не давил, просто жил теперь совсем по другому, а мы смотрели. Потом он женился, а спустя некоторое время, был рукоположен, стал отцом Павлом. Сейчас служит в Голицыно, восстановил не один храм. Пишет книги для взрослых и детей, преподает в семинарии, литературу в школе. А недавно порадовал наших русских друзей из Ирландии — перевел с французского акафист святому Патрику.

Крестилась я лет в пятнадцать. Летом мы жили в старом дачном месте у нашей родственницы. И рядом оказалась дача, где жил брат отца Артемия Владимирова, Митя. Мы познакомились случайно, он попросил велосипед покататься, а через два дня вернул, перекинув его через забор. В процессе знакомства с Митей и его женой мы много говорили о вере, гуляли по окрестностям, находили развалины церквей. Тема эта была для меня уже не такой чужой. Митя договорился с батюшкой из Алабинской церкви, и хотя тот и не очень хотел без разрешения родителей крестить меня, но все же крестил. А сам он стал восприемником. Настоящее же воцерковление началось в шестнадцать лет, и как-то очень резко — я сразу решила идти в монастырь…

На лето мы часто ездили в Латвию. Гуляя по Риге, я наткнулась на женский православный монастырь. Матушки с радостью замечали и привечали молодежь, стоящую в храме. Я стала часто там бывать и, вопреки воле родителей, хотела там остаться. Даже выпускной вечер в десятом классе пропустила, поехала в монастырь. А летом, между последними старшими классами, жила в Сергиевом посаде, помогая друзьям нянчить детей-погодок. И каждый день, на сколько это было возможно, бегала к отцу Кириллу (Павлову), своему духовнику. А он всегда надо мной посмеивался в отношении монастыря, наблюдая, как я вожусь с детьми, говорил: «Ну, готовься, готовься». А потом… благословил выйти замуж за отца Федора.


— Расскажите про знакомство с отцом Федором.

— Мы с отцом Федором почти не были знакомы до того момента, как нас благословили жениться. У его мамы долгие годы был подпольный книжный магазин (мы жили на одной улице), к ней многие ходили за православными книжками. Отца Федора видела я раза три — мы просто здоровались.

Потом семья отца Федора переехала на Маросейку, и он, возвращаясь домой, часто заходил в храм Святителя Николая в Кленниках, к отцу Николаю, своему учителю по иконописи, наблюдал, как тот работает. А мы с другими молодыми, вдохновленными личностью и талантом отца Николая ребятами, помогали ему расписывать казанский центральный иконостас. Опять же, с отцом Федором мы просто здоровались.

Отец Николай стал предлагать моему будущему мужу, который заканчивал семинарию и собирался поступать в Академию, рукоположиться в дьяконы на Маросейку, служить и работать вместе. За советом отец Федор отправился к архимандриту Кириллу (Павлову). Тот сказал: «Зачем тебе Академия? Иди на Маросейку, к отцу Александру Куликову. У тебя невеста есть?». «Да нет, нравится одна девушка, Людмила», — сказал мой будущий муж. А в ответ услышал: «А, Людочка? Бери ее!». Так и решилась моя судьба, очень неожиданно для меня. Собиралась в монастырь, а оказалась замужем. Мне было 19 лет, отцу Федору 24 года. Через месяц его рукоположили в диаконы, началась роспись храма Святителя Николая на Маросейке.


— Когда вы поняли, что вы семья, единое целое?

— Жизнь была, с одной стороны, невероятно счастливая — общий подъем, восстановление храмов как непрекращающаяся пасхальная радость… С другой стороны, живя на Маросейке, мы были в гуще политических событий начала девяностых: народные волнения, доносящиеся выстрелы, уж не говоря об отсутствии чего-либо на прилавках магазинов… Но почему-то не было страшно. Потом отцу Федору дали храм Косьмы и Дамиана.

Все мы: друзья, родные, маросейские прихожане, активно участвовали в организации жизни прихода. Все, начиная с настоятеля, молодые и счастливые. Одна девушка как-то сказала, что наш храм — как целый город, который отдали детям. Действительно, все свое время и все свои силы мы отдавали Церкви. И первые года три у меня было ощущение, что мы с отцом Федором живем как в Раю. Мы и не ссорились почти, даже если возникали какие-то проблемы.

Потом начались бытовые сложности, сложности во взаимоотношениях. Когда мы оба стали взрослеть, меняться, я почувствовала, что отец Федор — стена, за которой мы все можем укрыться, столб, на котором держится все у нас в семье, в доме. Наверное, тогда пришло ощущение семьи. Но времени прошло немало, немало было житейских треволнений, болезней, испытаний. Через это проходит всякая семья.

— Говорят, что любовь приходит с годами семейной жизни…

— Конечно. Учитывая то, что мы мало знали друг друга до замужества. Но происходило некое узнавание, проверка временем и разными жизненными обстоятельствами. Когда уже не раз и не два человек тебя прощает и выручает, и настолько деликатно, мягко помогает из тяжелой ситуации выйти, ты многое понимаешь о себе и о нем.


— Поженившись, вы жили отдельно или с родителями?

— Родители нас поделить никак не могли, и мы жили то у одних, то у других. Потом девять лет снимали квартиру. Затем начали строить загородный дом, нас на это благословил отец Кирилл, вот десять лет уже строим, достраиваем.

— Какие-то представления о семейной жизни до брака были? Теория не разошлась с практикой?

— Никакой теории не было. В юности я считала, что замужество, быт — это все дурной тон, мещанство, и это все не для меня. Примера полноценной семьи у меня перед глазами не было, хотя бабушка все, что могла, делала для меня. Но она меня берегла даже от элементарных бытовых забот, говорила: «Выйдешь замуж — всему научишься». Поэтому, когда я столкнулась с бытовыми проблемами, еще долгое время не могла справиться с то и дело подступающей паникой, не могла понять, с чего начать, как себя вести.

Особенно тяжело было, когда мы переехали за город. Даже элементарно — купить продукты непросто, нужно минут тридцать идти до магазина, а ты — с маленькими детьми… Сначала у нас вода была в колодце, подолгу не бывало света. Печка топилась день и ночь. В общем, спартанские условия.

Постепенно все выровнялось, стало чуть легче. Дети пошли в школу, и мы в первое время возили их в Традиционную гимназию в Москву.


Потом очень тяжело заболел третий мальчик, Илюша, пришлось на четыре года законсервироваться в нашем доме. Подозревали тяжелое заболевание, следовало избегать любой инфекции. Старшие мальчики учились дома. Отец Федор — постоянно в храме (а как иначе быть настоятелю?), когда приезжал домой, — привозил продукты, мыл посуду, помогал, чем мог.

Наверно, умение справляться с бытом заложено в людях. Во время революции моя прапрабабушка, бывшая фрейлина императрицы Марии Федоровны, спряталась в далеком городке. Ей надо было поднимать внуков, потому что дочери работали. И она завела корову, пошла учительницей в школу, преподавала французский и немецкий. Она вырастила не только троих дочерей, но и внуков.


— Находите время только на себя, на то, чтобы побыть с отцом Федором только вдвоем, сходить куда-то?

— В молодости этого почти не было. Мы всегда как стахановцы — на себя почти не оглядывались. А вот потом, когда родились два последних малыша и мы, видимо, подошли к пределу своих сил, стало необходимым хоть ненадолго выбираться отдохнуть. Но «суровая» действительность такова, что-либо отец Федор отпускает меня по делам, либо я его отпускаю к друзьям.

— Что принесло рождение каждого ребенка, что менялось в жизни?

— С первыми четырьмя были силы. И не было своего жилья. Но это как-то не замечалось, когда дома собирались гости, мы не уставали.

К сожалению, я не совсем тогда понимала, что детей нужно развивать, думала, что храм — это все, что нужно ребенку. Позднее поняла, что все, что можешь, до последнего момента, все, что успеешь вложить в детей — надо делать. Читать, развивать способности.


Болезнь третьего сына всю нашу жизнь, с одной стороны, перевернула, с другой — организовала. Все силы мы отдавали его лечению, и уже рождение Насти, а потом Алеши, который появился через четыре года после того, как Илюша заболел, прошло незаметно, в смысле тяжести для нас. Все внимание было Илье. Алеша для всех был счастьем, а для Илюши — какой-то целительной силой — эта радость помогла Илье встать на ноги, поправиться. Потом, с разницей в два года, родились два малыша. Основная сложность заключается в том, что у каждого из них свой режим, а маме надо старших на занятия возить, всех кормить, и т. д.

— Где сегодня учатся дети, и как технически вы их всех развозите по школам-кружкам?

— У каждого ребенка свои занятия, кто в музыкальной школе в Ясенево, кто рисовать ездит на Юго-Западную, не говоря о том, что среднее образование дети получают в Троицке, в гимназии, которую организовал отец Леонид Царевский. Самое простое — отвести детей до автобусной остановки. И, соответственно, забрать их. Илюша у нас учится дома, он с малышами остается. В музыкальную школу отец Федор возит, недавно я подключилась. Моя подруга в художественную школу помогает отвести. По вечерам — занятия самбо. Наш друг, отец Дмитрий Кузьмичев, в подвале Толстопальцевского храма организовал спортклуб «Нестор», где занимаются с детьми самбо и Законом Божиим перед каждой тренировкой.

В конце лета составляю график на каждый день, буквально поминутно, где учтено все: в этот момент я готовлю бутерброд, в это момент выезжаю. Все это без Божией помощи совершенно невозможно, но я думаю, так живут многие многодетные родители.


— У вас одна девочка и шесть мальчиков. Девочку иначе как-то воспитывать приходится?

— У меня просто девочка, как мальчик. В смысле характера — а в остальном обычная девочка, с девичьими радостями. А по характеру… она еще с младенчества говорила, что пришли солдаты и настоящий генерал. И показывала на себя.

Чтоб мальчикам продавить какую-то полезную деятельность, нужно приложить титаническое усилие. Или, может, это наши мальчики такие?

— Как «продавливаете»?

— У нас с батюшкой периодически опускаются руки, но мы понимаем, что если скажем, что не можем, будем очень виноваты. Как бы ни было тяжело, как бы ни трепал тебе нервы ребенок — ты должен делать то, что делаешь. Когда ребенок настаивает на том, что тебе кажется недолжным, самое простое — это устроить скандал в ответ. «Ты послушаешься меня — и все». Но пользы от этого немного. Частенько срываемся, конечно.

Более сложно — воздействовать разговором. Не сразу, с пылу, с жару, а когда все осядет, успокоится. И это не разовые беседы: где-то примерно через год постоянных разговоров у ребенка начинает укладываться в голове то, что ты пытаешься внушить. Надо как-то выстоять. Учитывая, что у нас как начался переходный возраст у первого ребенка, так и продолжается: такая цепная реакция идет, и теперь даже Алеша, которому десять лет, пытается из себя изображать что-то сложное. «Почему вы старшим позволяете так с собой разговаривать, а мне нет?» — говорит он.


— Как в семье, где шесть мальчиков и девочка с характером «генерала», достигается дисциплина, порядок?

— За 22 года это, может быть, только сейчас начало получаться. Мы все интуитивно делаем. Каждый ребенок — особенный, со своими пристрастиями. Например, Илюша не выносит насекомых, а Алеша любит их с младенчества и хочет быть энтомологом.

Мне кажется, что запрещать смысла мало, а вот подсмеяться можно, это скорее подействует. Иногда ребята на рок-концерты ходят. Но мы всегда интересуемся качеством музыки, стараемся ее фильтровать. А потом говорим: «Сходил на концерт, а теперь пошли со мной в театр, на выставку». Вот так и торгуемся.

Но в какой-то момент, через несколько лет, дети начинают осознавать и принимать то, что мы пытались вложить в них долгими, постоянными разговорами. Настоящая радость, когда ребенок вдруг говорит тебе как собственные мысли то, что раньше отвергал, против чего сопротивлялся.

— Если накричали на детей — прощения просите?

— Отец Александр Куликов, настоятель маросейского храма, как-то дал утешительный и добрый совет: «Сколько накричала на ребенка, потом столько же ему ласки и дай». Если не права, сорвалась, конечно, прошу прощения.

— А бывает, что дети ссорятся?

— Конечно. Они ссорятся почти постоянно. Объясняем им, останавливаем. Иногда приходится жестко, иной раз, сначала разведем в разные комнаты, они остынут — потом разговариваем. Часто они не хотят воспринимать то, что мы им говорим. Иногда посидят в своей комнате — потом сами приходят просить прощения.

По-моему, если не ругаться на детей в момент ссоры, а, сдержавшись, попытаться спокойно объяснить им, или просто показать, как ты расстроился, у них начинает работать совесть. Значит, с ними можно разговаривать. Стоит повысить голос в самый горячий момент, как они уже чувствуют себя отбывшими наказание, и ничего не меняется. Так что, в первую очередь нужно себя сдерживать, а уж потом воспитывать. Моя прабабушка говорила, что легче уголь грузить, чем детей воспитывать.

— У ваших старших детей не было отхода от веры, подросткового метания, что она — дело взрослых, а значит, надо противостоять?

— На вопрос «Почему наша вера истинная?» я, человек неученый, ничего не могла сказать, кроме как дать умную книжку почитать. Отца Андрея Кураева, например. Но мы, повторяю, никогда не отмежевывались от детей. Мы разделяем, принимаем их жизнь, они — нашу, в итоге получается единое пространство. Например, мне с дочерью приходится смотреть все интересующие ее фильмы. Причем я просматриваю их заранее, и иногда говорю: «Настя, это точно нельзя смотреть», — или: «А вот это можешь, но лучше не надо». Она, слава Богу, по большей части прислушивается.


А вот наш папа из положения выходит иначе. Он вот уже двадцать лет рассказывает детям сказки, эдакие сказки-сериалы. Где жизнь ставит перед героем различные вопросы, а он их решает. Первым легендарным героем в Симином и Филином детстве был Липпиф — он никогда не капризничал и не ныл, а был отважным и умел подтягиваться. Герои меняются, меняются слушатели, а батюшкины сказки слушаются с удовольствием. Зимой отец Федор отрабатывает сюжет, рассказывая детям на ночь, а летом — в приходском лагере или в байдарочном походе. И взрослые подсаживаются послушать.

У нас есть враг — компьютер. Мальчики наши — ребята настойчивые. Например, старший, еще играя в песочнице, отбирал у меня мои терки и считал, что это его экскаваторы. А когда подрос, с той же настойчивостью продавливал свое право на компьютер в свободное от учебы время. В конечном счете, из института во многом из-за компьютерных игр ушел. У нас сейчас, конечно, четко выделено время — раз в неделю, полтора часа. Но, чтобы к этому прийти, нужно было сломить детский напор, самим как-то вырасти до этого. Дети ведь тоже нас воспитывают. Мы поняли, что нельзя давать слабину в важных вещах, это уже плод их воспитания.

Но бывают моменты, когда становится страшно, чувствуешь, что ребенок на распутье, и тебе до него не достучаться, все слова замылились. И тогда, как правило, случаются обстоятельства, которые с благодарностью осознаешь уже потом.

…В какой-то момент у ребят появился друг. Талантливый художник, абсолютно современный человек, настолько трепетно воспринявший веру, открывший для себя христианскую жизнь. Для мальчиков он стал на переходном этапе вектором, помог уже осознанно подойти к вере…

— Расскажите про значимые встречи в жизни?

— Как-то в детстве со мной произошла Встреча. Я нашла старый журнал, и, полистав его, наткнулась на портрет старика, который поразил меня. Он казался живым. Я вырезала портрет из журнала, вставила в рамочку. А когда стала ходить в храм, то узнала, что это прижизненный портрет преподобного Серафима, и родилась я в день его памяти.

Чудо моей жизни — встреча в шестнадцатилетнем возрасте с отцом Кириллом (Павловым), многолетнее и неповторимое общение с ним.

Единственная встреча с отцом Иоанном (Крестьянкиным). Отправившись с маленьким Серафимом в Псково-Печерский монастырь, стоим на абсолютно пустой площади пред храмами, и вдруг идет отец Иоанн, останавливается, манит нас к себе, разговаривает с нами.

Жизнь сводит нас с потрясающими людьми — отец Илий (Ноздрин), отец Валериан (Кречетов). Выйдя от отца Валериана, сын-студент, просивший совета у батюшки, задумчиво сказал: «Гендальф отдыхает».


Неподалеку служит мой дядя, отец Павел Карташев, крестный всех наших детей. Он заботится о нас, занимается с детьми литературой, как когда-то со мной занимался.

Наши друзья из храма в Толстопальцево — отец Димитрий Кузмичев и матушка Ника — самоотверженно возятся с подростками, нашими детьми в том числе. Их дом часто напоминает улей: совместные просмотры и обсуждения фильмов, песни под гитару, прогулки на лошадях.

Часто по воскресениям мы бываем в храме, где служит отец Сергий Махонин, замечательный, искренний проповедник… Такие встречи постоянно случаются.

— А что для вас главный элемент семейного счастья, чтоб семья функционировала, чтоб ехала в ту сторону, в которую нужно?

— Жить церковной жизнью, но не насильственно, никого не заставляя, а разговаривая с детьми. Стараться понимать своих близких. И не ставить себя на первое место. Но все это приходит с годами. Пока ты поймешь, что зернышко должно умереть, чтобы дать плод — пройдет много времени.

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.