Как строится христианская община, в чем главный смысл богослужения, насколько сегодня Церковь независима от государства, должны ли быть в храме наемные уборщицы — об этом и о многом другом в выступлении протоиерея Алексия Уминского на семинаре в Московском Центре Карнеги в рамках программы «Религия, общество и безопасность».
 



Одной из существенных проблем и богословских, и социальных, является понимание того, что такое Церковь. В богословии осмысление этой проблемы называется экклезиологией, и это осмысление направлено прежде всего на мистическую таинственную сторону жизни Церкви, а потому и не знакомую стороннему взгляду светского общества. В общественном представлении Церковь мыслится исключительно как мощный институт, прежде всего — идеологический, ну и как политический и экономический (все чаще в светской прессе звучит определение Церкви как бизнес-корпорации). Очень не просто сегодня Церкви дать иное знание о себе обществу, которое, с одной стороны, не интересуется ее мистической жизнью, а с другой, все-таки хочет видеть Церковь, прежде всего, носительницей милосердия, любви, прощения, свидетельства правды, поборницей социальной справедливости. В этом смысле перед самой Церковью стоит задача разобраться, почему именно институциональные признаки Церкви стали решающими для общества в ее определении.

По моему убеждению, сегодня назрела необходимость разобраться, а как Церковь воспринимается внутри себя не богословами, а теми, кто причисляет себя к православным, которых по оценкам социологов около 70% населения.

Из многолетнего священнического опыта могу сказать, что для большинства приходящих или заходящих сегодня в Церковь людей она является «комбинатом духовно-бытового обслуживания», где за определенную сумму можно совершить необходимые для всякого православного вещи: крещение, отпевание, венчание, а также через молебны и акафисты святым попросить помощи в получении здоровья, счастья в личной жизни и успехов в труде. Можно пойти дальше и начать выстраивать свою религиозную жизнь через чтение молитв, посты, участие в богослужении и таинствах. Но парадигмой отношений человека и Церкви будет следующее: «Я пришел в это место, чтобы взять то, что необходимо лично мне». И Церковь в таком случае обслуживает частные религиозные, вполне благочестивые интересы человека.

Многие удивятся: А разве не это главное в Церкви, разве не для этого она существует? На самом деле, нет. Подобное отношение к Церкви и к своей вере и определяет отношение людей в обществе и отношение человека к обществу. Человек приходит в Церковь, но его не интересует Бог, ему интересна только божественная помощь. Такой верующий скорее всего не будет интересоваться ни тем, о чем говорит Христос, ни тем, кто стоит в храме рядом с ним. Такой человек интересен только самому себе. Но если эта парадигма меняется, и человеку становится важно понимание смыслов своей жизни, понимание того, кто такой Бог, тогда через осмысление отношений человека к Богу будет меняться и его отношение к окружающим и к обществу.

Отношения человек и Бога раскрываются в Богослужении.





Когда мы говорим об общине, возникает некий образ слаженной группы людей, хорошо друг друга знающих, хорошо друг с другом общающихся, хорошо друг друга понимающих и как бы несколько отделенных от всех остальных людей. Мне однажды довелось беседовать с девушкой, которая спросила: «А община не отделяет одних от других? Не является ли общине тем, что не соединяет людей, а, наоборот, отделяет одних от других?» Ведь когда существуют такие слаженные хорошие серьезные общины, этим людям хорошо друг с другом, и, в общем, им никого больше и не нужно.

И мы, действительно, часто встречаемся с подобными группами людей, которые как бы напоминают общину. Но община такой быть не может и не должна. Таким может быть клуб по интересам. А община — это когда у нас есть что-то общее, и даже не что-то общее, а Кто-то общий. Община — это когда у нас — Христос, а мы вокруг Него.

Что же такое община? Здесь на первом встает вопрос, что такое богослужение, потому что богослужение — это всегда центр жизни христианина. И мне кажется, что правильное понимание того, что такое богослужение, и поможет нам понять, что такое христианская община.

Чаще всего человек представляет, что он, идя в церковь на службу, совершает это для Бога, то есть Богослужение — это когда мы служим Богу. Но это величайшее заблуждение. Ведь все ровно наоборот, богослужение — это когда Бог служит человеку. И все, что мы имеем в нашей Церкви как ее богослужебное сокровище, — это бесконечное служение Бога каждому из нас. Начинается это богослужение — на Тайной вечери, когда Христос умывает ноги Своим ученикам. Вот это настоящее богослужение. И этот образ богослужения, когда Христос умывает ноги Своим ученикам, происходит постоянно во всех богослужениях нашей Церкви, во всех Таинствах. Мы приходим к Таинству покаяния, — Бог омывает наши грехи. Мы приходим к Таинству елеосвящения, — Бог исцеляет наши душевные и телесные немощи. Мы приходим на Евхаристию, центр богослужений, Таинство Таинств, и Господь раздает Себя, отдает нам всего Самого Себя. В любом богослужении мы — это те, кому служит Господь, которые пришли, чтобы это принять, чтобы это было для нас радостью, чтобы через это богослужение с нами что-то произошло.

Проблема сегодняшней Церкви в том, что, по сути, мало кто так это понимает. Вообще, мало кто об этом задумывается, мало кто знает, что происходит во время богослужения. Мы приходим в храм мыслью, что мы пришли отдавать свой долг, и отношения складываются таким образом: «Тебе, оказывается, нужно, чтобы я пришел, вот я пришел. Я Тебе отдаю долг, а Ты за это, пожалуйста, исполни то, что нужно мне. Дай мне мое». Это слова, которые человек не произносит всегда, но которые обычно звучат в нашей молитве: «Дай мне мое». Мы их слышим в Евангелии про блудного сына, который приходит к отцу и просит разделить то имение, которое полагалось бы ему после смерти отца. «Дай мне мою часть», — говорит младший сын, а потом те же слова повторяет старший сын: «Ты никогда не давал мне порадоваться моим собственным счастьем, моей собственной радостью, мне надо было от тебя — мое». И на это отец отвечает такими словами: «Все мое — твое».

Эти слова, прозвучавшие однажды в 15 главе Евангелия от Луки, потом звучат в 17 главе Евангелия от Иоанна Богослова. На Тайной вечери, когда Господь наш Иисус Христос Свою первосвященническую молитву обращает к Богу-Отцу: «Все Твое — Мое, и все Мое — Твое». Пожалуйста, обратите внимание на эти слова, обращенные Сыном к Отцу, Сыном Божиим к Отцу Небесному, и на слова, обращенные человеком к Богу из притчи о блудном сыне. Христос говорит Богу: «Все Мое — Твое». Отец говорит сыну: «Все мое — твое». А сын говорит: «Дай мне мое».

А Христос через обращение к старшему сыну эти слова обращает к каждому из нас: «Все Мое — твое». И это смысл богослужения. А мы приходим на богослужение: «Дай мне мое. Потому что мне все твое — слишком страшно. Все Твое — слишком много. Все Твое — непосильно, мне это не надо, мне нужно только маленькое мое».

И вот мы приходим за маленьким моим на богослужение, выстроенное по всей тысячелетней традиции нашей Церкви, мы благочестиво участвуем в Таинствах, мы готовимся к принятию Святых Христовых Таин, мы постимся несколько дней, мы читаем три канона плюс последование, и еще кто-то по силам прибавляет, ходим на всенощное бдение, исповедуемся перед причастием, и думаем, что мы совершаем этот сильный ритуальный акт, через который мы можем наконец-то добраться до того, где можем получить мое. Потому что причастие Святых Христовых Таин нами мыслится, как принятие чего-то очень приятного, важного, нужного и необходимого для исцеления души и тела. Так священник читает перед причастием, и эту часть причастия мы готовы для себя взять: во исцеление души и тела, в жизнь вечную нам тоже хотелось бы, и чтобы все правильно было в нашей жизни, все гарантировано, все абсолютно от сих до сих выверено. И тогда богослужение превращается для христиан в такой совершенно замечательный и легко проходимый церковный круг.

Мы год от года совершаем этот круг от Пасхи до Пасхи… от поста до поста… от причастия к причастию… и с нашей жизнью ничего не происходит. Мы идем по этому замечательному богослужебному кругу, никуда не выходя на его рамки, и, в общем то, никуда не идя. Церковное богослужение выстроено таким Кругом прекрасным, мощным, просто великолепным по своей красоте и смыслу. Но эти смысл и красота оказываются где-то на втором плане, а на первый план выходит уверенность, что мы живем благочестиво, что мы делаем все правильно, что мы ничего не нарушаем, а если и нарушаем, то у нас есть замечательная еженедельная исповедь, где мы можем все тут же рассказать батюшке, получаем билет на причастие, причащаемся и читаем благодарственные молитвы. Вот это никак нельзя назвать участием в богослужении. То есть можно, конечно, назвать… так это и называется… но за этим стоит глубочайшее непонимание того, что собой являет община, что собой являет богослужение, в чем центр этого богослужения.

Все делается правильно, но только для самих себя. Христиане привыкли приходить на богослужение, чтобы что-то в общем-то взять, что-то получить. Христианин вместо того, чтобы идти за Христом, начинает идти по кругу. И Христос становится не нужен, Он не является центром его жизни. Христос и Евангелие — сами по себе, а Церковь и богослужение — сами по себе, потому что само богослужение становится таким обязательным к исполнению ритуалом, в котором он участвует правильным образом, и которое должно гарантировать ему все обещанные блага, которые гарантируются верному христианину: спасение души, а заодно на всякий случай крепкого здоровья, успехов в труде и счастья в личной жизни, что мы друг другу желаем на Новый год.

Собственно, эти три прошения — здоровье, хорошая семья и успех в работе — являются основным содержанием молитв христианина. Это нормально для человека -хотеть быть здоровым, иметь мир в семье и успех в труде… в этом ничего плохого нет. С этими прошениями можно обращаться к Богу, если они стоят на своем месте, если ты, приходя на Евхаристию, вдруг понимаешь, что, когда ты подходишь к Чаше, в этой Чаше — распятый Христос. Когда ты причащаешься святых Христовых Таин, это пролитая Кровь и распятая Плоть, это само распятие, и разве тебе может быть после этого хорошо? Ну как человеку может быть в мирском плане хорошо, если он причащается распятого Спасителя?



Когда у человека возникает осмысленное понятие, что все, что Господь тебе дает, — это, действительно, все: Он дает тебе всю Свою жизнь, Он тебе отдает всего Себя, Он все Евангелие делает твоей жизнью, если только ты готов на это решиться, если только ты готов себе это позволить, если ты не испугаешься на этом пути. Но это не означает, что с этого момента жизнь человека стала другой, что он моментально духовно возрос, что с ним что-то такое необыкновенное произошло, и он совсем по-другому смотрит на мир. Ничего подобного. Просто эта первая решимость осмысляет все остальные шаги человека в его церковной жизни. Тогда само богослужение воспринимается человеком таким образом: «Раз Бог служит мне, то как я-то могу Ему служить? Где мое служение Богу? Каким образом я тогда могу Ему на это ответить, Ему послужить?»

И опять мы находим ответ в Евангелии. После того, как Господь умывает ноги Своим ученикам, Он говорит апостолам: «Так и вы поступайте. По тому узнают, что вы Мои ученики, что будете иметь любовь между собой». И тогда мы понимаем, что служение Богу — это когда мы наконец-то начинаем вокруг себя видеть людей. Это очень важная вещь. Человеку свойственно ничего, кроме себя, в жизни не видеть и не хотеть этого видеть. Но в Церкви человек понимает, что его служение не может быть выстраиванием в формальные ряды, не может происходить по циркулярным письмам: «Сколько у вас человек занято социальным служением? Сколько у вас в молодежную группу набрано? Какие мероприятия вы провели сегодня по миссионерской деятельности?» Ну, не может такого быть. Так не бывает. Бывает по-другому.

Бывает и молодежное служение, и миссионерская жизнь, но просто они исходят из другого: из этой блаженной тревоги о других, которые рядом с тобой, но которые еще не услышали, не увидели, еще не узнали того, что знаешь ты. Для этого не обязательно становиться в ряды, для этого не надо каких-то серьезных организованностей, они не нужны. Все строится по-другому. Тут и возникает община, как центр этой жизни.

Так вот, община, которая собирается таким образом на богослужение, таким образом вкушает Евхаристию, таким образом понимает слова Христа «все Мое — твое, и все твое — Мое», не может жить иначе, как только отдавая себя другим. Община, собственно говоря, рождается в этом пространстве: когда Евхаристия стоит в центре, когда люди понимают, что они пришли туда, где им служит Бог, что приняв Христа, как крест, и радость, и жизнь, и смерть, и ад, и воскресение, они готовы идти за Христом до конца, и дальше готовы себя раздавать в служении, потому что через это являет себя любовь.

Любовь являет себя через служение. Любовь являет себя через Евхаристию, потому что Евхаристия — это явленная любовь, и мы причащаемся любви настоящей, истинной, вечной. И эта любовь не может быть нами присвоена. Любовь нельзя присвоить. Эта любовь должна в нас расцвести, и жить, и идти дальше, раздавать себя. Любовь всегда себя раздает.

И тогда складывается община. Община складывается из людей, которые собираются на Евхаристию, конечно, через священника, который возглавляет Литургию, который вокруг Чаши собирает людей, который способен людям рассказать, и показать, и явить эту радость раздающей себя любви. И тогда люди будут стремиться потихоньку, понемногу этой любви учиться через общинную жизнь. И тогда община — это уже не кружок по интересам, не «православие и шашки», а община — это человек плюс Бог. Христос плюс человек. Это, собственно, и есть сама Церковь.

Такая община сегодня является, наверное, самым главным, самым важным, к чему мы должны стремиться. Такие общины должны появляться, такие общины должны расцветать, такие общины должны быть. Собственно, Церковь должна быть такой общиной.

Про общину, про ее церковно-богослужебный смысл можно говорить много и долго, тем более, что это очень актуальная тема для современного церковного сообщества. Но при чем здесь гражданское общество? Постараюсь теперь поговорить и об этом.



В чем сегодня главная претензия общества, скажем, гражданского общества, к Церкви? В чем наиболее острое обвинение? Думаю, не ошибусь, если скажу, что это — отношение Церкви и государства или, как это чаще всего формулируется, — сращивание Церкви и государства. При том, что сегодня, действительно, Церковь обладает реальной свободой, независимостью от государства, на практике эта свобода плохо реализуется. И причина этого в том, что Церковь практически не имеет опыта жизни вне сцепки, вне серьезных идеологических, экономических и политических связей с государством.

На сегодняшний день Церковь имеет очень серьезные намерения (если хотите, амбиции, не вижу в этом слове ничего дурного) влияния на российское общество. Прежде всего, это миссионерство, которое по существу является вечной, вне временной, задачей Церкви — проповедь христианского учения утверждение нравственных христианских норм, а далее — задачи христианского просвещения, книгоиздания, развития богословия. Также несомненна деятельность Церкви по восстановлению разрушенных храмов и монастырей, строительство новых храмов. Это и социальное служение — то есть забота о бездомных, сиротах, детях-отказниках, попечение о бездомных, военнослужащих, и многое другое, что является собственно общественно-христианским служением.

Напомню о том, что на сегодняшний момент практически все храмы Русской Православной Церкви, находящиеся на территории России, находятся в государственной собственности и переданы Церкви в безвозмездное, бессрочное пользование. При этом с них взымаются коммунальные платежи, как с коммерческих организаций, и храмы, будучи в большинстве своем государственными культурными памятниками, восстанавливаются (за редким исключением или при мизерном объеме помощи) за счет прихода.

При таком положении дел сама церковная свобода или независимость от государства становится очень проблематичной. Насколько Церковь готова или способна реализовать свои грандиозные проекты без финансовой помощи со стороны государства? Очевидно, что не способна. И не только потому, что без особых взаимодействий со структурами власти священник, например, никогда не попадет на тюремную зону, или в больницу, или в детский дом (и не только священник, но и прихожане-волонтеры), но еще и потому, что финансово Церковь практически не способна саму себя обеспечить без серьезной спонсорской помощи тех, кто, собственно, членами Церкви не является, а представляет собой крупный бизнес или госструктуры. На этом, как все понимают, вся независимость и кончается, и включаются совсем другого рода отношения. Церковь становится, хочет она того или не хочет, зависимой от сильных мира сего. И поэтому, когда общество будет ждать от Церкви решительных слов или действий, будет браться благочестивая пауза и, наоборот, где, кажется, политическое присутствие Церкви неуместно, ее представители будут появляться на экранах телевизоров. Церковь будет вынуждена реализовать свои задачи, и надо сказать, — очень важные не только для самой Церкви, но и для общества в целом, в подобной сцепке.



Да и может ли быть по-другому? Может ли Церковь взаимодействовать с государством иначе? Не является ли она вечной заложницей или, при иных обстоятельствах, прислужницей любой власти?

Ответ на эти вопросы, по моему глубокому убеждению, лежит в сфере организации как раз церковно-приходских или церковно-общинных отношений. Что имеется в виду? Да все очень просто: сегодня те, кто являются прихожанами Русской Православной Церкви, свою церковь не содержат. Им это и в голову не приходит по той простой причине, что, во-первых, большинство верующих не знает и не интересуется тем, на что и как существует приходской храм, епархия и вся Церковь. Во-вторых, сама Церковь, прежде всего, предлагает прихожанам товарно-денежные отношения, где товаром являются не только свечи иконы, но, прежде всего, молитва и совершение таинств. А в-третьих, финансовая жизнь Церкви — непрозрачна.

Церковно-приходская жизнь организована таким же образом, как и светская структура, где работают сотрудники, и где они получают зарплату. При этом они могут не иметь никакого личного, внутреннего отношения к храму, начиная от церковного сторожа и кончая (нет, конечно, не священником, хотя это сегодня для некоторых — профессия) певчими в хоре. То есть люди приходят в храм на работу, а сами прихожане ни за что не отвечают. Тогда и восстановление храма, и организация социального служения, и содержание воскресной школы, и многое другое, вплоть до жалования священника, зависит от того, как хорошо продается духовный товар, и его главными потребителями будут уже не прихожане, а «захожане». И храм, где больше «захожан», то есть тех, кто приходит в храм поставить свечку, заказать молебен, покрестить ребенка, «чтобы все было хорошо», будет всегда гораздо успешнее храма, где больше прихожан. А там, где «захожан» мало, священник будет тем успешнее, где большее количество спонсоров вне прихода он привлечет (а это — особый талант, тут нельзя быть очень разборчивым).

В настоящей общине, которых сегодня все больше, особенно в крупных городах России, все ровно наоборот. Приходская община начинается с ответственности прихожан за жизнь Церкви и за свою собственную христианскую жизнь. (А ответственность за свою христианскую жизнь часто исчезает в Церкви, все перелагается на батюшку: как батюшка благословит, а без благословения — ни шагу, ни мысли). Это значит, что христианин, воспринимающий Церковь, как место, где Бог служит человеку, принимает на себя всю ответственность за свою жизнь, а это невозможно без восстановления христианской свободы. Ответственный человек — это свободный человек, и именно такие люди и формируют гражданское общество, эта ответственность распространяется на жизнь за стенами храма, где христиане начинают чувствовать свою ответственность за происходящее в обществе, стране, мире.

Первое, с чего начинается такая община, — это убираются все ценники в храме. Они должны быть убраны сразу, потому что, если есть община, то о каких ценниках можно говорить? Если это община, то для нее храм, богослужение, и все, что здесь происходит, это самая высочайшая ценность. Они содержат храм, потому что они за него отвечают. И отвечают они только тогда, когда понимают, что ничего нельзя купить, в храме ничего не продается, это не магазин. Я имею в виду плату за требы, плату за молитвы, плату за то, что является «духовным продуктом».

Второе, это когда какие-то основные послушания в храме берут на себя сами прихожане. Я говорю, конечно, о небольших храмах, которые собирают общины в 200–300 человек. Я не говорю о таких храмах, как Храм Христа Спасителя, в который ходит пять тысяч человек, они приходят, уходят, и друг друга узнать не могут. Я не представляю, как там общинная жизнь происходит. Я говорю о том опыте, который имею сам.

У нас в храме нет уборщиков и уборщиц, наш храм прихожане всегда убирают сами. И это происходит потому, что у нас есть списки прихожан. Мы собрались как-то после Литургии, и я сказал, что если вы хотите быть по-настоящему прихожанами, скажете, — Я хочу быть членом прихода, — и мы друг с другом познакомимся, запишем ваши имена, вы оставите свои контакты, и оставите имена своих близких родственников, я буду за них молиться на Литургии. Потом мы их распечатаем, раздадим и будем молиться друг за друга. И таким образом стало все потихонечку складываться, потому что людям после Литургии не хочется никуда уходить, а хочется дальше быть вместе, хочется вот этой общности во Христе, которая радует всех людей. Поэтому, хорошо, давайте вместе сядем за стол, выпьем чаю. Потом сложилось так, что люди стали готовить настоящие трапезы.

Вся община храма так распределена, что существуют группы, которые три-четыре раза в год готовят трапезу для всех, три-четыре раза в год убирают храм после службы. И получается, что все прихожане друг другу немножечко служат. А потом на этих трапезах стали задаваться вопросы, они превратились в такие беседы с прихожанами, ответы на их вопросы. Они стали приводить на беседы своих друзей. На литургию может быть сразу тяжело приходить, но люди стали приходить на трапезы, и очень удивлялись: «А у вас не секта?». Потом потихоньку стали и в храм приходить, крестились и стали членами общины.

Потом стали в храм приходить случайно залетевшие письма из тюрем. Какое-то письмо случайно пришло по поводу какой-то книги, которую кто-то должен был выслать. Мы ответили на это письмо, и наш адрес пошел гулять по всем колониям Российской Федерации. У нас теперь двадцать колоний, с которыми мы переписываемся, собираем и отправляем посылки… Потом стали бездомные появляться. Теперь нет такого кусочка жизни, где бы наши прихожане чем-то ни занимались, потому что все это рождается естественным образом. Как только общине становится возможным проявить себя еще где то, это служение тут же появляется, и находятся люди, готовые на него отозваться. И эти вещи не происходят формально. Не надо ничего организовывать, не надо никого ни на что поставлять. Сама жизнь так выстраивается, что люди чувствуют очень большую ответственность. Это не просто, конечно. Кто-то отпадает, кто-то приходит, кто-то остается до конца и примером своим показывает, как это можно делать дальше. Тогда эта община получается совершенно грандиозной экспериментальной евангельской площадкой.

На праздник Пасхи, на Троицу, на Рождество к нам приходит много людей из других приходов и вообще неизвестных, так что в храм войти невозможно. Но такая традиция, что после Литургии все идут на трапезу. И один раз самые боевые наши женщины, самые трудолюбивые, самые ответственные, самые-пресамые хорошие прихожане оставались без места. Им негде было сесть, потому что приходили чужие люди, неизвестные, и ели то, что они приготовили. И вот смотрю на Пасху на столах такие таблички: «Елена Петровна», «Николай Николаевич»… Говорю: «Ребята, зачем вы постились? Как вы пойдете причащаться, если вы забыли про Евангелие? Что же вы делаете? Вы себе места уготовили». Они меня сначала не поняли. Обиделись на меня смертельно. «Как же так, мы все делаем! Хоть один денечек в году порадоваться нам!» «Как же вы можете порадоваться, когда пришли люди, которых вы не знаете, которые в первый раз пришли сюда… И этой радостью вы не можете радоваться?» И потом их пробрало, я помню, по-настоящему.

И вот таким образом община становится экспериментальной площадкой по исполнению Евангелия, когда все Евангелие по-настоящему можно исполнить, понемножечку, по чуть-чуть, но именно исполнить Евангелие, что, собственно говоря, нам почти никогда не удается сделать, потому что Евангелие тоже вышло за рамки нашей церковной жизни. Это книга, которую сегодня не читают, а почитают, которую чаще целуют, чем пытаются вникнуть в глубину, которая стала одной из форм молитвенного правила. Для христиан стало привычным вычитывать утренние и вечерние молитвы, выстаивать богослужение, и так же прочитывать главу Евангелия и две главы Апостола, потому что так положено. А что там про нас написано, мы чаще всего не замечаем.

Часто приходится слышать, что Церковь не справляется со своей исторической задачей. Имеется в виду, что в отдельные периоды истории или современности Церковь, как Институт, не борется с социальной несправедливостью, не выходит на оппозиционные митинги, не влияет на общество подобно тому, как это могут делать крупные политические партии или их лидеры. Но у Церкви нет никаких исторических задач. И не может быть у Церкви никакой исторической задачи, она их перед собой не ставила, не ставит, и ставить не должна. Церковь вечна. Церковь имеет только одну задачу — приводить людей ко спасению, соединять человека и Бога. Вот если Церковь это делает, значит, Церковь жива. Если Церковь этого не делает, значит, происходит что-то трагическое, и Господь Церковь так встряхнет, и тогда она оживет. Так бывает в истории, и в жизни.

Так же нет и у Церкви и задачи решать проблемы человеческого счастья. Но, зная, что Церковь есть полнота, наполняющая все во всем, человек очень часто находит в Церкви разрешение всех, или не всех, но очень многих, своих жизненных коллизий и проблем.

Вот таким образом сама община становится основой свободной Церкви, так как Церковь начинает зависеть не от внешних силовых и финансовых факторов, а от тех, кто ее наполняет, кто реально ее содержит, и кто реально в ней живет. Но путь этот не скор и не очень надежен для тех, кто привык больше доверять счету в банке, чем Евангелию. Но это есть путь Церкви, он дает уверенность, он дает надежду.

Этот общины опыт берет свое начало в осмыслении Церкви такими выдающимися христианскими мыслителями-богословами, как митрополит Сурожский Антоний (Блум) и протопресвитер Александр Шмеман. Но и в истории русской Церкви двадцатого века такие общины были. Например, это знаменитая община отца Алексея Мечева, причем она возродилась в наше время, и храм святителя Николая в Кленниках трепетно бережет эти традиции. Подобным образом существовали общины и в советские времена — это община отца Александра Меня, которая продолжается сегодня и в приходских общинах отца Александра Борисова (храм Космы и Дамиана) и отца Владимира Лапшина (храм Успения Божией Матери). Также в советское время была создана община отцом Всеволодом Шпиллером, а сегодня это одна из наиболее крупных советских общин, из нее родился Свято-Тихоновский православный Университет.

Таких общин в Москве и других городах становится все больше и больше. Мне приходится много ездить по епархиям, с в последнее время меня часто приглашают провести беседы в разных приходах. Наиболее востребованная тема — что такое община, и как ее создать.

В Москве таких общин уже несколько десятков. И, что очень важно, Святейший Патриарх Кирилл постоянно призывает к тому, чтобы каждый приходской храм стал настоящей общиной. Сегодня это явление еще не очень заметно для российского общества, но, думаю, развитие общинной жизни должно будет привести к развитию не только внутрицерковной свободы (то есть некоторых реформ, связанных с развитием богослужебного языка, практики причащения и т. д.), но и подлинной независимости Церкви от государства и настоящего нравственного, а не идеологического, влияния на общественную жизнь России.

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.