Игуменья София (Силина), настоятельница Воскресенского Новодевичьего монастыря в Санкт-Петербурге, член коллегии Синодального отдела по монастырям и монашеству, принимала участие в конференции «Монастыри и монашество: Традиции и современность», прошедшей в Сергиевом Посаде 23—24 сентября. Матушка ответила на наши вопросы о проблемах современного монашества, об их связи с проблемами приходскими, о смысле существования монастыря.
 

— Матушка, расскажите, как образуется монастырь?

— Один старец встретил в монастыре Саввы Освященного, в пустыне, своего бывшего прихожанина и спросил: «Почему ты избрал именно эту обитель?». Тот ответил: «Это был первый монастырь, куда я приехал. Здесь едят и пьют один раз в день, на каком бы послушании, на какой бы жаре ни находились. Здесь много молятся и трудятся. Всего этого я делать не любил. Я понял: раз здесь предлагают все то, что я не люблю, это место подходит мне, чтобы отречься от своего ветхого человека». Этот пример показывает, что к духовной жизни, в том числе и монашеской, формально не подойдешь.

Монастырь представляет собой евхаристическую общину. Что это значит? В широком смысле евхаристическая община — это вся наша Церковь. Собственно, вся монашеская жизнь, как и жизнь любого христианина — только способ подготовки к таинству Причащения. Выступавшие на прошедшей конференции по современным проблемам монашества представители Русской и других Поместных Церквей неоднократно подчеркивали: какие бы условия мы ни создавали для аскетического подвига, каким бы образом ни организовывали монашескую жизнь — это не самоцель.

Что такое достойное Причащение?

Сейчас в Церкви ведется параллельное обсуждение проекта документа «О подготовке ко Святому Причащению». В связи с этим во время конференции были подняты вопросы истории и современного состояния евхаристической дисциплины в той мере, в которой они касаются жизни монастырей и монашествующих.

На различных этапах церковной истории существовали различные традиции подготовки и участия монашествующих в таинстве Причащения. Например, блаженный Августин выступал за ежедневное участие в Евхаристии. А пустынножители по самим обстоятельствам жизни такой возможности были лишены.

С появлением монахов в священном сане, которые в самих общинах совершали богослужения, в том числе и литургию, а также с перемещением монастырей в города, появилась практика совершения литургии очень часто — по крайней мере, в день воскресный, когда, как правило, и причащались монахи.

Прп. Феодор Студит поощрял частое причащение. В своих писаниях он вспоминает времена, когда в монастырях был распространен обычай ежедневного причащения. Ту же мысль мы слышим в призыве святителя Иоанна Златоуста, обращенном к священнослужителям: пастырь должен более призывать паству к частому Причащению, нежели искать повод ее отлучить.

Один из непростых вопросов — не только о частоте участия в Евхаристии, но и о его характере. Митрополит Лимассольский Афанасий в своем докладе подчеркнул, что важна не частота Причащения сама по себе, а понимание достойного Причащения. Мы можем вспомнить, например, призыв прп. Симеона Нового Богослова готовиться к причащению так, чтобы каждый раз участие в Евхаристии сопровождалось ежедневным исповедованием «тайн сердца своего», плачем со слезами, разрешением от духовного отца и последующим мистическим переживанием. Такое участие он называл «разумным причащением».



Должен соблюдаться здоровый баланс между общей традицией Церкви, правилами Вселенских соборов и другими каноническими положениями, уставами монастырей. И практика местной церкви или местного монастыря должна основываться на общецерковном Предании. А Предание — это то, во что верили все, везде и всегда.

— А у вас в обители есть устав частоты Причащения и условий подготовки?

— Жизнь человеческая переменчива. Наш монастырь поддерживает близкое духовное общение с отцом Ефремом, игуменом Ватопедской обители, и он очень хорошо озвучил контекстуальность всей монашеской жизни и участия в Евхаристии: «Послушные пусть причащаются часто, а своевольные и самовольные — редко». Поэтому в нашем монастыре к вопросу частоты Причащения мы стараемся подходить индивидуально. Конечно, мы стараемся, чтобы сестры причащались на двунадесятые праздники, во дни своего пострига, дни ангела…

В монастырях чистота сердца удостоверяется исповеданием помыслов, которые могут препятствовать тому, чтобы приступать к Таинству. Можно нарушить все монастырские уставы, формально не имея никаких препятствий к Причащению: не совершая смертных грехов, формально испросив прощения (или не испросив вовсе). Это очень тонкий вопрос.

Допустим, устав обители не предполагает наличие частных мобильных телефонов у насельников, а кто-то этот запрет нарушает и не рассматривает такое нарушение как нечто серьезное. Допустим, видимых падений у такого человека нет — означает ли это, что все необходимые условия для причащения им выполнены? Не повредит ли это его душе? Не станет ли это соблазном для других людей? Не стоит ли такому человеку задаться вопросом: «Как я живу по сравнению со вчерашним днем? Сделал ли я хотя бы шаг в самоотречении, в жертвенности, в перемене своего нрава?»



— Может быть, Причастие его как раз возвысило бы и научило?

— Действительно, мы причащаемся во исцеление души и тела. Но надо избегать магического подхода — отчасти он существовал в Западной Церкви. Если кто-то причащался в будний день, все думали, что он заболел и нуждается в лекарстве. Нужно понимать, что Евхаристия оказывает на человека не химическое воздействие.

В наших монастырях тоже бывает, что люди, не предпринимая собственных усилий, надеются, что Таинство поможет им стать лучше. Поэтому и нужен игумен (игуменья), который поймет сочетание мотивов человека, его устремленности и совершаемого им делания. Думаю, в монастырях человек не должен оставлять на собственное усмотрение столь важный вопрос — когда он приступает к таинствам?

Митрополит Волоколамский Иларион в своем докладе напомнил, что даже выбор монашеского имени — первый акт обета послушания (имя выбирает не постригаемый, а постригающий). Тем более, необходима проверка своей совести, меры устремленности к участию в Таинстве, чтобы имеющий власть от Бога сказал человеку: «Приступай, и тебе это не будет в осуждение».



— Вы говорите про откровение помыслов. Эта практика от монашества перешла и к мирянам. Как вам кажется, полезна ли она для мирян, или для нас обязательная исповедь при частом Причащении не имеет смысла?

— Сложно сказать… В истории Церкви Дух Божий руководил конкретными людьми в конкретных исторических обстоятельствах и в конкретных землях. Было время, когда право духовного руководства было не только у священников, совершающих Таинство исповеди, но и у простых монахов, и миряне к ним тоже обращались. Из поздних примеров можно назвать преподобного Силуана Афонского — но по обстоятельствам афонской жизни к нему имели возможность обратиться очень немногие миряне. А в Древней Церкви, когда священный сан у монаха был исключением, к пустынникам устремлялись все. По выражению Руфина пресвитера, пустыни наводнялись не только монахами, но и мирянами, желающими духовного окормления, и напоминали города.

То же происходило и в городских монастырях. Симеон Благоговейный Студит, духовный отец Симеона Нового Богослова, не был священником, но имел духовных чад среди горожан.

В Русской Церкви тоже была такая практика, но со временем духовников начали избирать из священников.



Надо учитывать естественное состояние каждой индивидуальной души. Если сейчас нас лишить исповеди перед Причастием, то у людей, в массах устремляющихся в церковь, зачастую не понимая, что грех смертный, что грех не смертный, не будет никакого «будильщика души», который хотя бы заставил об этом подумать.

Однако возможно ли за три минуты краткой исповеди перед литургией решить серьезные вопросы? Вряд ли. Но принципиально человеку нужен духовник — тот пастырь, который будет не только благословлять на Причастие, но и вообще руководить. Мера этого руководства, конечно, не сопоставима у мирянина и у монаха. Но если мирянина беспокоят какие-то помыслы (сребролюбивые, блудные или властолюбивые), даже если он их не реализует — почему он не может их исповедовать своему духовному отцу? Помысел становится грехом только с момента сосложения с ним, но именно для того, чтобы этого не произошло, и мирянину полезно посоветоваться с пастырем.

Кроме того, для жизни церковной общины важно знание священником своей паствы и возможность для паствы услышать живое пастырское слово не только за пять минут до выноса Чаши в виде проповеди на евангельскую тему. Индивидуальное общение пастыря с прихожанами, иногда и общие беседы — все это нужно. Таинство Евхаристии не оторвано от всей христианской жизни. И таинство исповеди тоже не оторвано ни от Евхаристии, ни от христианской жизни в целом.

Между сегодняшними монашескими проблемами и проблемами в жизни приходских общин много общего. «Видевший брата, видел Бога», — часто повторяют на Афоне слова преподобного Силуана Афонского. Монастырь должен быть настоящей евхаристической общиной — одна душа во многих телах. А практика такова: собрались люди под одну крышу, смертных грехов не совершают, по кельям тайно молятся. А заболел брат в соседней келье и может пролежать два-три дня, никто не зайдет. Другой брат начнет унывать на послушании, а никто о нем не помолится, никто словом добрым не ободрит. Зато смертных грехов ни у кого нет!

И на приходе то же самое. Умер прихожанин, а остальные не знают, что с ним случилось — и лежит умерший человек в своей квартире один. Заболел ли кто, нуждается в элементарной помощи, но прихожане устремляются в дальние и ближние крестные ходы, готовы читать утонченную духовную литературу, а исполнить закон Христов по отношению к ближнему забывают.

Духовный отец должен постоянно напоминать чаду о христианской жизни.

Так что, в целом, полагаю, практика если не соединения, то разумного сочетания исповеди и Причащения и для монахов, и для мирян очень желательна. Во всяком случае, на сегодняшний день. Может быть, когда будет, как в других поместных Церквах — все люди будут изучать Закон Божий и слышать слово пастыря, а сам пастырь будет окормлять приход из двухсот-трехсот человек и всех их знать — это будет не так актуально.



— Часто задают вопрос о загруженности послушаниями в монастырях. Какая-то обитель занимается социальным служением, какая-то — просвещением, в каких-то просто много физических трудов. Обычно отвечают, что если ты молишься, тебе послушания никак не мешают. Разве молиться — не основное дело монастыря? Какой должен быть баланс между послушаниями и молитвой?

— В патериках есть много вещей педагогического характера. Вообще, все советы святых отцов были персонифицированы, адресны, они давались конкретным людям. Для людей, находящихся в послушании, пришедших и отдавших свою жизнь Богу, полезно назидаться такими примерами, звучащими из уст всей Церкви, от своего игумена или игуменьи, из патериков.

С другой стороны: из патерика мы знаем случай, когда одного послушника избивал старец. Потом послушник умер. Старец пришел на могилку, и послушник ответил своему авве из гроба, показав, что послушание не умирает. Авва покаялся, и дальше жил благочестиво. Я не думаю, что всем аввам надо назидаться в том, чтобы избивать своих послушников и загружать их как можно большей работой. Владыка Лимассольский Афанасий рассказал про послушника, просиявшего после смерти, потому что терпел, что его авва привел в келью корову. Если по этому примеру все игумены будут приводить в келью коров, для послушников это точно будет спасительно. Вопрос, спасительно ли это для авв.

Вспомним уникальный опыт нашей Церкви в XX веке. Сколько святых выжило в страшных условиях! Но были люди, которые погибли, и погибли не телесно, а душой. Если мы будем считать нормой ГУЛАГ (как бы резко ни звучало это сравнение для страны), это не значит, что у нас не будет святых, но это значит, что очень много людей в этом ГУЛАГе погибнет.

Святым ничто не препятствует. Но некоторые размышления об условиях жизни в монастыре должны иметь место.

Это вовсе не вопрос комфорта. Напротив, условия могут состоять в отсутствии излишней одежды или ущемлении в пище — для этого люди и приходят в монастырь. Не стоит забывать и о других формах ограничения: в общении, в ограничении информационного потока — это не менее важные вещи. Если человек пришел уже в некую меру, то он может нести послушание в любом месте, куда его направит церковь. Но сначала он немощен.



Владыка Афанасий сказал, что сейчас в монастыри часто приходят «дети интернета». Я бы добавила, что все больше приходит в монастыри людей, не только отягченных негативным опытом, но, самое страшное, не имеющих положительного — например, нормальных семей. В какие-то годы статистика демонстрировала, что распадается более 50% браков.



Монастырь — это духовная семья, а половина пришедших сегодня в обители людей росли без отцов. Человеку говорят «отец духовный» или «Отец Небесный» — а для него это символ, не имеющий под собой никакого жизненного опыта. Ему говорят «мать», а у него мать, может, пила, бросила его или занималась устроением своей жизни и ничего не давала ребенку. Он не имеет опыта любви мамы. Если его строго смирять (например, в древних патериках описывается такой способ смирения — бросить хлеб на пол), он не поймет цели этого.

Никакое механическое применение древнего опыта без учета индивидуальных особенностей не спасет человека. Разум человеку дан для понимания: в каком врачевании нуждается данная душа?

Я подтвержу свое мнение словами отца Елисея, который окормляет монастырь Симонопетра на Афоне и женскую обитель Ормилия: «Прежде чем что-то требовать от послушника, нужно ему что-то дать».

Многие люди приходят в монастырь, не имея опыта молитвы — ищущие, исковерканные жизнью. Как им предлагать нести, например, миссионерское послушание на рынке за продажей иконок и духовной литературы, что предполагает общение со всеми приходящими, и при этом предложить молиться? Как им в этих условиях сохранить себя?

Конечно, если в сельском монастыре идет страдная пора, послушание общее. Если человек сам выбирает обитель, у которой двадцать пять гектаров земли, он должен понимать и то, что Бог не случайно призвал его именно сюда. Тогда, если ему захочется идти на службу, а ему скажут, что надо собрать картошку, потому что иначе она сгниет, и нечего есть будет — конечно, он должен отсечь свою волю и идти на картошку.

Но в целом надо подходить к вопросу разумно — не случайно Церковь дала определенное время для богослужения, то есть освящения самого времени и жизни человека.



— С чего начинать человеку, не умеющему молиться? В большинстве своем такие люди искренне любят Бога и даже делают что-то для Церкви, но смысла молитвенного правила не понимают, а до «умной молитвы» пока и близко не доросли.

— Любить Бога — это таинство. Один старец ответил на вопрос, как учиться молитве: «У одной женщины горел дом, в котором находились двое ее детей. Она, отталкивая окруживших дом полицейских и пожарных, ворвалась в дом, чтоб спасти их. Кто ее учил любить детей?»

Кто учит семейных людей любить супругов? Кто учит детей любить родителей? Это внутреннее чувство, и даже не чувство, а движение, которое заставляет человека делать многое, что само по себе является учителем молитвы. Если человек чувствует необходимость в пребывании с Богом, он почувствует и необходимость какого-то правила. Если он его в принципе, изначально не чувствует, то насколько правильно, что он избрал монашеский путь? Ведь именно по любви к Богу мы совершаем эти молитвенные правила, всенощные бдения. Это один из видов жертвы, с которой связана любовь.



— Известно, что ребенок, сам не испытавший родительской любви, попав в новую семью, странным образом проявляет любовь — например, капризами. Но у приемных родителей есть возможность посещать психологически курсы, советоваться со специалистами — как терпеть капризного ребенка, как научить его любви… А что может сделать монастырская семья, если в нее попадает как раз такой изломанный человек без, как вы сказали, положительного жизненного опыта?

— На прошедшей конференции несколько раз звучало, что игумен (игуменья) должен проводить с братьями (сестрами) какие-то беседы, занятия. Они могут делиться в зависимости от возрастных групп или от времени прихода в монастырь. Но это должно быть личное общение.

Если люди пришли в монастырь, значит, Господь их позвал. Но стремление к участию в таинстве — послушания, молитвы, в любом церковном таинстве — предполагает разумное осознание того, что ты делаешь. Задача игумена или игуменьи как раз и состоит в том, чтобы направить ум человека в нужное русло. В христианской антропологии ум — это не только и не столько разум и интеллект. Частью ума являются разумные силы души, которые должны преобразиться, чтобы человек разумно участвовал во всем том, что делает — молится, трудится, отсекает свою волю, участвует в таинствах.

Один миссионер говорил, что не знал, как перевести слово «Бог» для племени, в котором ближайшее по значению слово обозначало «крокодил». У другого народа нет слова «хлеб», они только рыбу едят, так что приходится переводить: «Рыбу насущную даждь нам днесь». Но надеюсь, что наше общество не до такой степени потеряло представление о вере, чтобы люди, пришедшие не в буддистский монастырь, не в какое-нибудь новомодное элитное экологическое движение, а именно в православную обитель — понимают, какой Бог их позвал, чувствуют этот зов.

Игумен и игуменья — пастыри своего малого стада, и служение ему словом, воспитание его в христианском духе — это тоже важная составляющая жизни монашеской общины. Когда есть возможность, мы приглашаем старцев, опытных духовников, являющих не только словом, но и своей жизнью добрый пример. Ведь ничто так не заразительно, как пример, хотя и служение словом — это пастырская обязанность.

Отец Ефрем Ватопедский говорит: «Мы должны иметь христо-ум, христо-волю, христо-сердце», — по-моему, яркое выражение. Как этого достичь? Дай, Господи!



— Многие ли не выдерживают монастырской жизни и, будучи уже в постриге, уходят из монастыря? Не нарушают обетов, но в обители не живут. Из-за чего?

— Каноны дают только три основания для ухода из обители. Первое — ересь игумена. Для проверки этого есть епископ, это вне компетенции послушника.

Второе — если его склоняют к очевидному греху против Евангелия.

Третье — если в монастыре есть дети. Каноническое толкование поясняет: причиной, по которой монах может уйти, является не само по себе наличие детей, которые якобы расстроят тишину монашеской жизни. Сказано: «Дабы дети, обучающиеся и воспитывающиеся при монастыре, придя в свои мирские дома к родителям и родственникам, не разгласили о высоте аскетических подвигов монахов, и через то лишили их мзды от Бога». Святитель Игнатий Брянчанинов в XIX веке замечал, что после того, как был опубликован строгий Валаамский устав для всеобщего обозрения, монахи лишились половины мзды за его исполнение. Речь идет о том же самом.

Думаю, что ни публикация «Положения о монастырях», ни воспитывающиеся при монастырях дети не ознакомят мир с такой высотой нашего подвига, что знание о нем лишит нас мзды.

Очень высокий процент насельников возвращается в мир. Значит, не все пришедшие призваны к этому пути. Неправильно считать, что из монастырей уходят, только потому что нет условий. Как правило, первоосновой и залогом того, что насельник рано или поздно покидает обитель, являются его личные грехи. Покойная игуменья Варвара, сорок с лишним лет возглавлявшая Пюхтицкий монастырь, говорила: «Я не выгоняю. Матерь Божия сама выводит».

Всегда какие-то люди уходили из монастырей, переходили из обители в обитель, даже изменяли обетам. Я думаю, что монашествующие должны понимать: они оказались в своей обители, потому что Бог позвал их именно туда.

Паломник может ездить, смотреть, наблюдать. Но, пока ты не вступишь на монашеский путь борьбы, это внешнее зрение: кому-то импонирует поведение и вид игумена или игуменьи, кому-то — красивое пение и благолепие храма. Как бы нам не превратиться в эстетствующих христиан, которые ищут внешнего, забывая, что все это — только средства.

Бывают исключительные ситуации — человек тяжело болен, или какие-то жизненные обстоятельства препятствуют его нахождению в монастыре, не говоря уже о лицах в священном сане: их выход из монастыря — это вопрос послушания священноначалию. Речь идет о монахинях, монахах, не имеющих сана.



— Но бывает же, что не складываются отношения с монастырским начальством. Понятно, что это не причина для ухода в мир. Но, может быть, допустимо сменять обитель, хотя бы во избежание худших грехов?

— Преподобный Амвросий Оптинский говорил о жизни в монастыре: «Золото — смирение, железо — терпение».

Понимаете, говоря слово «начальство», мы уже ставим штамп. Ребенок, воспринимающий папу и маму только через призму своих «прав», вырастет эгоистом. Если мы воспринимаем игумена или игуменью просто как начальство, то может быть, мы изначально пришли не туда, куда нам надо? Если ты не вверил свою волю, свои помыслы, свое сердце человеку, который бы повел тебя по пути спасения, может быть, вообще не стоило идти в монастырь? Что такое монашество без послушания?

Если ты не готов никому подчиняться, живи благочестиво дома, ходи к приходскому священнику и не именуй себя тем, кем ты не являешься по сути своей. Меньше спросится.

На прошедшей конференции архимандрит Алексий (Поликарпов) задал вопрос об орденской системе, принятой в католичестве. Из нее можно было бы взять такой опыт: некоторые миряне не дают обетов, но являются членами орденов и несут свое служение в качестве врачей, юристов, экономистов, строителей, архитекторов как члены конгрегации, помогающей данной общине. По-моему, это более честно, нежели монахини, в огромном количестве живущие при мужских монастырях, не связанные в реальности обетом послушания ни с этой обителью, ни с ее игуменом, а просто стирающие портки братии.



— Не секрет, что при монастырях часто фактически образуется приход — мирские люди приходят в любимую обитель, окормляются у монастырских священников. Как вы считаете, это правильно? Не мешает ли это жизни монастыря?

— Это очень интересный опыт. О нем задумывались живущие в уединении афонские отцы, и их взгляд за последние двадцать лет сильно изменился.

Один почтенный архимандрит двадцать лет назад предлагал закрыть Троице-Сергиеву Лавру, убрать отсюда семинарию и, естественно, весь женский персонал и создать нечто наподобие афонских обителей.

В течение следующего периода греческая Церковь неоднократно оказывалась под информационным ударом антихристианских сил. Тогда монастыри, в том числе афонские, широко открыли для паломников не только монастырские врата, но и трапезные. В одном монастыре с братией в количестве ста человек на Светлой Седмице ежедневно питалось не менее пятисот паломников.

Свято место пусто не бывает. Если люди не видят (не по книжкам и видеофильмам, а из живого общения) монашеской жизни и вообще, что такое монашество, — они очень легко становятся жертвами дезинформации. В этом смысле, кстати говоря, время для Церкви сейчас не самое благоприятное. Известная выходка в храме Христа Спасителя, надругательства над святынями, я уж не говорю о том, что пишут о Церкви и монастырях в интернете — это ведь тоже тенденция. Если мы не будем показывать настоящую церковную жизнь людям — не всегда словом, большую часть времени примером — им о ней расскажет кто-то другой.

Отец Елисей из монастыря Симонопетра очень хорошо сказал: русские монастыри и русское монашество существуют таким образом, о котором мы не знали — открытым для мира. На этом пути есть опасности, но на каком христианском пути нет опасностей? Любовь — это вообще-то всегда риск. Человек по любви рискует многими вещами в этой жизни. Поэтому, если промыслом Божиим русским обителям суждено быть открытыми для людей, не будем пренебрегать этим как досадной исторической случайностью или сиюминутным нестроением, которое надо устранить. Может быть, это повод подумать над тем, что у наших обителей есть особое служение, которое принесет пользу и мирянам, и самим монахам — при правильном в целом устроении их жизни. А если его нет, можно отгородиться от всех прихожан и шумов, но толку не будет. В Матросской тишине люди тоже от всего отгорожены, но не слышала, чтобы там все монахами стали.



— Матушка, последний вопрос тоже касается контактов монаха с миром. Должны ли у монаха быть социальные гарантии? Может ли ему выплачиваться от Церкви пенсия? Должны ли Церковь и монастырь организовывать ему лечение? В конце концов, должен ли быть у монаха отпуск?

— Это сейчас обсуждаемая тема. Я слышала от игуменов, игумений, епископов очень разные точки зрения. Давать категоричных ответов не рискну. Скажу про женские монастыри и про конкретно нашу практику.

Что касается отпуска, то я являюсь сторонницей паломничеств: нескольких сестер едут либо со мной, либо с кем-то из старших сестер. Не считаю, что в отпуска полезно ездить по одному — во всяком случае, новоначальным.

Из паломничества сестры могут вынести и некую духовную пользу, и отдых. Насельники городских монастырей (тем более, у нас в Санкт-Петербурге) страдают банально от нехватки кислорода, зеленых насаждений, солнца.

Я не говорю об отпусках, которые даются для благословенной причины: лечение в санатории или в удаленной больнице, по благословению игуменьи уход за одинокими больными родственниками… Я говорю об отпусках как перемене единообразия — лучший отдых для монаха.

Социальные гарантии, думаю, монастырь должен предоставлять сам. Но за социальными гарантиями не нужно забывать все-таки цели монашеской жизни.

Приведу следующий пример, и да не обвинят меня в филокатолических настроениях. У матери Терезы Калькуттской был спор с епископом Парижа. Он настаивал на том, чтобы сестры взяли медицинские страховки. А сестры отказывались, потому что это противоречило обету нищеты и принципу ордена: они должны быть не богаче, чем самый бедный человек в той трущобе, куда они идут оказывать помощь. Это может быть примером нам, православным, обладающим полнотой истины о Христе.

Я думаю, что нашим монахиням и монахам надо иногда задумываться: а мы-то за что боремся? За улучшение прав? Тогда надо профсоюз создавать. Если мы боремся за смирение, то надо понимать, что мы должны обеспечивать людям необходимый минимум, но он не должен являть собой недоступную никому роскошь.

В нашей обители считается: что предоставляется любому гражданину Российской Федерации, то должно быть доступно и нашим сестрам. Если Российская Федерация предоставляет полис обязательного медицинского страхования — сестры могут им пользоваться. А требовать сверх того — насколько это по-монашески? Как мы будем смотреть в глаза людям, которые и этого не имеют? Как мы пойдем оказывать милостыню бездомному? Как мы будем проповедовать о нищете пенсионерке, которая живет на социальную пенсию, проработав всю жизнь?

Никто у нас не лишен. И одежду приобретают. Если монах хочет какую-то особенную одежду, то пусть задумается: а нужна ли она ему? По правилам прп. Венедикта Нурсийского у монаха должно быть две рясы: одну постирал, другую заменил. Один древний отец говорил, что обители надо иметь несколько хороших одежд, чтобы монахи, выходящие в мир, имели вид благообразный, не соблазняли мирян и не похвалялись нищетой. Видите, даже благопристойная и приличная одежда для людей, выходящих в мир, была общей на всю обитель, ею менялись. Насколько мы сейчас в монастырях выполняем обет нищеты? Тоже стоит задуматься…

— Большое спасибо за ответы, матушка!

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.