Протоиерей Павел Великанов продолжает разговор, начатый на Правмире священниками о том, насколько частой должна быть исповедь, должна ли она быть связана с причастием, а также о том, что такое сегодня общинная жизнь.
 

Повышенный интерес к теме частоты исповеди, регулярности приобщения Святых Христовых Таин является хорошим индикатором оживления духовной жизни и важным показателем качества христианской жизни православных.

Однако надо понимать, что проблемы лежат гораздо глубже вопросов собственно канонического и уставного характера. Сложившаяся на сегодняшний день практика, когда исповедь является абсолютным условием для допуска к причастию, и право определять, достоин ли человек принять Христовы Тайны или же не достоин, целиком и полностью возлагается на священника, является исключительной особенностью Русской Православной Церкви. Практика эта сложилась в конкретных исторических условиях, поэтому нет смысла её механически упразднять: это приведёт только к ухудшению общей духовной картины, а не к ее улучшению.

Прежде всего, необходимо разобраться с основными предпосылками.



Первое и основное, на мой взгляд, — это отсутствие общинного сознания на приходах. Человек приходит в храм прежде всего для удовлетворения своих личных религиозных потребностей. Они могут быть более высокого качества: потребность личного общения со Христом, прощение грехов. Могут быть и более простого, примитивного уровня, как решение тех или иных жизненных задач: житейский успех, счастье, избавление от болезней, скорбей и так далее.

Но практически никогда мы не встретимся с ситуацией, когда человек приходит в храм, чтобы почувствовать себя частью христианской общины. Увы, но сегодня желание стать частью христианской целостности, единства во Христе, практически не встречается как мотив прихода в храм. В то же самое время все мы знаем, что апостол Павел в своих посланиях пишет, что когда люди собираются в Церковь, тем самым они «собирают» Тело Христово. Едва ли кто-то лучше С.И. Фуделя определил Церковь как «прекращение одиночества». А у нас происходит не прекращение, а замена житейского одиночества на духовное.

«…все покорил под ноги Его, и поставил Его выше всего, главою Церкви, которая есть Тело Его, полнота Наполняющего все во всем» (Еф. 1:22,23)

«Ибо, как в одном теле у нас много членов, но не у всех членов одно и то же дело, так мы, многие, составляем одно тело во Христе, а порознь один для другого члены» (Рим. 12:4,5).

«Ибо все мы одним Духом крестились в одно тело, Иудеи или Еллины, рабы или свободные; и все напоены одним Духом» (1Кор. 12:13).

То есть, не верующие приходят в Церковь, чтобы что-то оттуда взять и унести. Они приносят сами себя, точнее — самое лучшее, что в них самих есть — для того чтобы собою образовать тело Христово, и этим телом Христовым решить, в том числе, задачи самой Церкви. Я думаю, что это и есть то самое, кардинальное отличие современных христиан, на котором и вырастает ныне существующее отношение и к чистоте приобщения Святых Христовых Таин, и понимание исповеди, и все остальное.

Как только мы видим настоящий пример общинной христианской жизни, то и тема вертикали духовной власти приобретает совершенно другое измерение. Тогда священник, как глава общины, вместо «вершителя чужих судеб» становится, прежде всего, образом Христа, живым примером, за которым следуют его прихожане — а не «священной коровой», которой должно оказывать почести только потому, что она — священна.

В целом, ситуация оказывается, мягко говоря, абсурдной. Священник исповедуется не перед каждой службой, а тогда, когда он чувствует, что у него вызрело покаяние, когда он совершил грехи, которые препятствуют ему приступать к таинствам. При этом он причащается на каждой службе, соблюдает евхаристический пост совсем не в той мере, как это требует от прихожан. И если эту ситуацию можно понять, когда большая часть прихода состоит из полуцерковных «захожан», то в случае, когда приход состоялся, и в целом все живут общим укладом христианской жизни — такое явное разделение между практикой подготовки к участию в таинствах совсем становится непонятным. Разве не становится священник соблазном для прихожан, когда возлагает на их плечи то, что не только сам не несет, но даже и не собирается носить?

Священник не может иметь какие-то особые духовные преференции, которые позволяли бы ему реже исповедоваться или чаще причащаться, и не связывать одно с другим. Разве не умаляется тем самым христианский дух в церковной общине? Не Господь ли сказал: «кто хочет быть первым, будь из всех последним и всем слугою» (Мк. 9:35)?



Второй момент напрямую связан со своеобразностью понимания самого участия в таинстве Евхаристии. Предполагается, что человек, выполнивший все предписанное, то есть постившийся определенное количество дней, вычитавший всё большое правило, все каноны и акафисты, и сходивший на исповедь — к причастию готов. Очевидно, что такое большое правило обычный мирянин не в состоянии часто вычитывать — если только он не безработный или пенсионер.



Наиболее распространённое Правило — это три канона с акафистом плюс канон и последование ко причащению, плюс, соответственно, вечерние и утренние молитвы, ну и ежедневное чтение Апостола, Евангелия и Псалтири тоже никто не отменяет — всё это вместе займет у человека, не имеющего навыков быстрого церковного чтения, наверное, часа полтора-два. Это реально большой труд. Конечно, по мере того, как человек чаще оказывается в церкви, все это вычитывается гораздо быстрее, и кто-то за полчаса все это правило вычитывает с легкостью, почти даже не замечая, что он уже прочитал. Другой вопрос — а зачем это тогда вообще нужно?

Итак, предполагается, что человек, который все это вычитал, сходил на исповедь, уже подготовлен к принятию святых Христовых Таин. С этим чувством собственной подготовленности он приходит ко Христу и говорит: «Господи, готов, все, что от меня требовалось, сделал!» Получается абсурдная ситуация, что приход ко Христу — награда за труды. Мы напостились, намолились, наисповедовались, теперь получаем некий духовный бонус в виде причащения?!

Но на самом деле все должно быть наоборот. Человек жаждет быть со Христом, потому что ему без Христа плохо. Он не может справиться со своими страстями, он чувствует бремя своих грехов, понимает свое полное непотребство, чувствует, что не в состоянии по-настоящему молиться, не может открыть свое сердце нараспашку Богу. Он просто хочет быть со Христом. «Я хочу быть с Тобой» — это единственная правильная мотивация, которая может быть у христианина перед причащением Святых Христовых Таин.

Но это совершенно не увязывается с исповедью. Человек не может сказать: «Я хочу быть с тобой» — и после этого предъявляется список грехов. Это вещи, которые по факту находятся в разных плоскостях. Да, мы больны, мы понимаем, что мы неправильно себя ведем, но мы для этого и причащаемся, «во оставление грехов и в жизнь вечную!».

Причастие — это не «бонус» к нашим духовным свершениям, это не «духовный десерт», а их базис, самая главная пища. Это есть та самая основа, на которую мы должны опираться, когда мы хотим чего-нибудь добиться. «Без Мене не можете творити ничесоже» (Ин. 15:5) — вот, собственно говоря, ради чего мы причащаемся.

Как только мы превращаем причащение в некую награду, то, естественно, награда не может быть частой. И награда требует чего-то исключительного. Мы искусственно создаем эти исключительные условия, которые невозможно часто выполнять.

Здесь мы подходим к очень важной, на мой взгляд, вещи. У нас причащение считается событием экстраординарным, то есть не—нормальным. Только вдумайтесь: для православного христианина не нормально быть постоянно со Христом! Это ситуация духовного «форс-мажора» — и, естественно, странным было бы желать чаще попадать в такую экстраординарную ситуацию.

Причастие становится некоей формой ныряния в духовную глубину, куда можно нырнуть только ненадолго, перекрыв дыхание, и поскорее оттуда вынырнуть, потому что так жить невозможно — не рыбы же мы, в конце концов! Предполагается, что когда мы уже «вынырнули», где-то там, в глубине души, осталась какая-то частичка благодати, которая продолжает действовать помимо нашего сознания, ума, воли, даже тогда, когда мы вернулись к нашей обычной, «нормальной», жизни.

А на самом деле причащение является тем самым открытием форточки в комнате, исполненной нашими собственными испражнениями, для того, чтобы пустить туда тот единственно живительный воздух, которым человек только и может жить. Получается, что, находясь в этой комнате и дурея от собственных миазмов, мы высовываем нос в форточку, делаем один вдох воздуха, быстренько форточку закрываем и снова ждем, когда наконец-таки нам разрешат снова вдохнуть свежего воздуха.

Именно поэтому мы видим, что многие святые Православной Церкви, в том числе, и в нашей Русской Церкви, стремились ежедневно служить Литургию — святые Феофан Затворник, Иоанн Кронштадтский, да и многие другие.

Для святых потребность и жажда быть постоянно со Христом была тем самым воздухом их жизни, без которого они не мыслили своего существования. То есть причащение переставало быть экстраординарным событием, оно становилось неотъемлемой частью их жизни.

Точно такой же неотъемлемой частью жизни православного христианина должно быть причащение человека в воскресный день, когда он шесть дней, всю неделю живет и жаждет этой близости со Христом, когда он смотрит на все события своей жизни сквозь призму этой воскресной встречи: «А как я в день Господень подойду к Нему, и стану с Ним, приму Его в себя, и буду жить с Ним?» В этой ситуации говорить обо всех тех обременениях, предполагающих впоследствии некую награду, уже не приходится. Что-то здесь необходимо корректировать.

Мне кажется, что в нашей ситуации просто необходимо дать возможность тем людям, которые чувствуют в себе духовную потребность жить в максимально полном общении со Христом — то есть в том режиме, в котором живет духовенство — причащаться как минимум один раз в неделю, а то и чаще. При этом не требовать от них обязательной исповеди, если они причащаются каждую неделю — но при условии близкого и постоянного общения с духовником и открытия помыслов. Было бы целесообразным уменьшить молитвенное правило до Правила ко святому причащению с молитвами; конечно, увеличение приветствуется, но невычитывание канонов и акафистов не должно быть абсолютным препятствием к причащению — чтобы всё было по силам.

Может быть, это выглядит слишком радикально, но, на мой взгляд, значительно важнее, когда человек чаще причащается и каждый день читает Евангелие, Апостол, Псалтирь, какие-то духовно-просветительские книги, нежели раз в месяц помещает себя в ненормальные, в труднореализуемые в обычной жизни условия — а потом радуется, что теперь еще пару месяцев можно спокойно пожить, особо не напрягая себя церковностью.



Третья плоскость этого вопроса — это то, что связано с определенным духовным тоталитаризмом. Речь идёт о жестком административном подчинении себе духовных чад, когда допустить или не допустить человека до причащения является основным рычагом управления паствой. Поскольку именно причастие является главным и наиболее желанным событием в жизни христианина, его первичной ценностью, то, соответственно, управляя — допуская или не допуская, — до причащения, в руки мы получаем человека фактически без кожи.

Естественно, есть ситуации, в которых священник обязан не допустить человека до причащения. Но они возникают крайне редко, если речь идет о воцерковленных православных христианах, которые не совершают явных нарушений и грехов, которые не выступают врагами Церкви, и для которых причащение в такой момент может быть именно в осуждение, как попрание святыни.

Важным моментом является крайне высокий спрос на жестких и авторитарных духовников. То самое бремя свободы, данное Богом, наш человек, особенно русский человек, стремится поскорее скинуть. Духовник для него должен быть не просто человеком, который рядом с тобой идет ко Христу, а посредником, которому делегируются все права и вся ответственность за твою жизнь.

Человек показывает, что он не способен взять на себя ответственность за свои поступки, и поэтому ищет того, на кого бы переложить этот груз.

Именно поэтому у нас так боятся дискуссий, рассуждений: в них сразу видят риск. Как это, мы начнем рассуждать, и вдруг мы подвергнем сомнению то, что на сегодняшний момент мы для себя считаем несомненным. Все подпорки рухнут, вселенная — как это, вдруг батюшка окажется не прав? Увы, мне приходилось наблюдать картину, когда даже чтение толкований Священного Писания должно было обязательно согласовываться с духовником — а то вдруг чего-то не то человек прочитает — при этом речь идёт, конечно, о православной литературе.

Самое страшное, что может произойти с духовником — если он становится между человеком и Христом, и заслоняет собой, или еще хуже — подменяет собой Господа. Тогда в случае исчезновения, уезда, смерти духовника люди понимают, что им жить уже незачем. Они знают, что Христос где-то там, Христос далеко, а батюшка был здесь, рядышком, всегда такой теплый, радостный, любвеобильный, хороший, все за них решал, всем управлял. Теперь нет его, и они, как слепые котята, не знают, куда идти.

Это ситуация ненормальная, неправильная, потому что, еще раз повторюсь, Церковь сильна реальностью присутствия Христа в общине. Если есть в общине Христос, тогда неложны Его слова: «где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18:20). Если мы не верим, тогда действительно все распадется по швам, и можно бесконечно причитать, что нет сильных духовников…



В разных Православных Церквах есть разные подходы к частоте исповеди. Вообще, правильно этот момент не формализовывать, потому что любая формализация приводит к тому, что мы начинаем снова воспринимать исповедь как условие движения ко Христу.

То, что мне приходилось самому встречать в других Православных Церквах (особенно в монастырях) — это практика не реже одного раза в месяц приходить к духовнику открывать свои помыслы. Но ведь открытие помыслов — вовсе не исповедь как синоним покаяния в нашем понимании слова. Человек просто рассказывает тому, кому он доверяет, кого он любит, кто знает историю его жизни, все свои внутренние сомнения, дерзания, борьбу — и победы, открывает свою жизнь — чем он сейчас живет, что его беспокоит, какие вопросы его волнуют.

Если там существуют какие-то моменты, в которых человек считает необходимым покаяться, он в них кается — и получает разрешение, духовный совет, духовную и молитвенную поддержку. Вот это то, что можно практиковать регулярно.

Но требовать от человека, чтобы в нем происходило глубокое покаяние, изменение всей своей жизни по какому-то расписанию, более чем дерзновенно. Когда мы говорим о настоящем покаянии, то это такое состояние, когда человек возненавидел свой грех, он вызывает у него глубинное отвращение, он больше никогда к этому ни за что не вернется. И здесь мы вынуждены будем признать, если нам удастся в наших прихожанах рождать регулярно эти чувства, мы их сделаем психически больными людьми, у которых внутри будет все разорвано, которые в своей душе не увидят ничего хорошего, за что они могли бы зацепиться.

Недавно я читал старца Порфирия Кавсокаливита, который пишет:

«Для многих религия — это борьба, беспокойство и стресс. Поэтому многих „религиозных" людей считают людьми несчастными, потому что видят, в каком плачевном состоянии они находятся. И это действительно так. Если не понять религию в ее глубине, если не жить ею, то религия превращается в болезнь, да еще в болезнь страшную. Настолько страшную, что человек теряет контроль над своими поступками, становится безвольным и бессильным, испытывает беспокойство и стресс, он руководствуется злым духом. Он кладет поклоны, плачет, взывает, как бы смиряется, но все это смирение — сатанинское действо.

Некоторые из таких людей религию воспринимают как один из видов мучений. В церкви они кладут поклоны, крестятся, говорят: „Мы грешные, недостойные", — но лишь только выйдут на улицу, начинают говорить хулу, если кто-нибудь даже немного им досадит. Становится очевидно, что в них — демон».

По факту, сегодня у нас покаяние, откровение помыслов, духовная беседа соединены в один формат исповеди, обязательной перед причастием. Священнику рассказывают то, чем они живут, какие проблемы у них, и заодно, чаще всего, придумывают себе какие-то грехи, в которых для формальности хорошо бы поисповедоваться — потому что как это можно на исповеди — и не «наскрести» грехов, чтобы «сдать»?

Духовникам, знающим всю жизнь своих духовных чад, имеющим с ними доверительные отношения, постоянное общение, мне кажется, можно дать право благословлять причащаться таким чадам так часто, как они хотят — но только при условии сохранения этой живой постоянной связи, частого общения, открытия помыслов с возможной последующей исповедью и покаянием — где «рассеянность мыслей на молитве» не будет стоять в одном ряду с «казнокрадством» и «блудом».

Однако еще раз подчеркну: это ни в коем случае не должно становиться общеобязательной практикой: в большинстве случаев необходимо сохранить ту практику, которая у нас есть сегодня — обязательной исповеди перед причащением. Речь идёт только о некотором расширении внутреннего «коридора» сознания церковной общественности об условиях подготовки к Таинствам.

И здесь принцип должен быть всем понятен: чем чаще человек ходит в храм, строже соблюдает церковный устав — тем менее обременительным должны быть условия его допуска к Причащению. А вот если человек один раз в год причащается, приходит в храм на Рождество и Пасху — можно вообще поставить вопрос, стоит ли такого человека допускать к Чаше, даже если он перед этим постился целую неделю.

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.