Доктор экономических наук игумен Филипп (Симонов) не согласен с предложениями ради успеха страны ограничить потребление и не считает эту меру шагом на пути к православной цивилизации. По мнению священника-экономиста, ограничивать себя должен только сам человек и только ради Царствия Небесного, а не ради государственной экономики.
 

— Возможно ли, ограничив потребление, добиться успеха экономики?

— Поддержка экономики путем ограничения потребления — это очень странный феномен. Зададимся простым вопросом: зачем развивать производство, если его продукцию по принципиальным соображениям не надо потреблять? Производить на склад? На экспорт? Поддерживать потребление населения зарубежных стран за счет ограничения потребления собственного народа?
И потом — что такое «поддерживать экономику»? Экономики абстрактно — не бывает, бывают ее отрасли. Какие конкретно отрасли и в каких целях мы собираемся поддерживать?

Если, как в СССР до и после Великой Отечественной войны и в Германии 30-х гг., люди вместо зарплаты получают бланки госзаймов «развития народного хозяйства», — оборонка действительно растет, плюс власти развивают пропагандистскую машину, чтобы объяснить, зачем нужно ограничение себя во всем. Народ в это время живет в коммуналках, ест картошку и ждет или «победы коммунизма», или победы над «потенциальным противником». В общем: «Суровые годы уходят в борьбе за свободу страны. За ними другие приходят – они будут тоже трудны», – как пел в известном фильме смешанный хор под управлением товарища Швондера…

Но потом народ перестает ждать этой потенциальной победы, и ему надоедает есть картошку… В 1991 году мы видели, чем это заканчивается. У нас для властей все прошло относительно мирно, в Румынии Чаушеску с женой и вовсе расстреляли…

— Были ли в истории примеры успешной экономической системы на принципах ограничения потребления?

— Давайте разберемся в том, как и почему может возникать сам феномен ограничения потребления.

Потребление может ограничиваться естественными или социальными причинами. Это объективные процессы — их формируют природа и общество.

Естественное ограничение потребления известно с начала истории человечества: есть мамонт — есть еда, не поймали мамонта — нет. Посеяли рожь-пшеницу, уже и животы подготовили, а тут — на тебе — засуха, и опять есть нечего. Тогда сама природа ограничивала количество потребления.

Социальное ограничение потребления появляется, когда социум уже разделился на разные слои (если хотите — классы), и одним есть что покушать, а другим — нету. Одни — хозяева, другие — рабы, и будут есть столько, сколько им позволят хозяева, хотя сами же рабы это все произвели. Одни — крепостные, другие — баре, и сколько барин позволит — пойдет на крепостного, остальное — на барина и, позже на государство. Одни — рабочие, другие — хозяева производственных объектов, и сколько рабочему хозяин заплатит в виде заработной платы, столько ты и покушаешь. В этих условиях отношения между людьми в обществе определяют нормы потребления.

Еще один аспект — намеренное ограничение потребления государством через введение социальных норм. Это всем известные «карточки»: по ним можно было приобрести определенное количество товаров, причем для каждого общественного слоя государством устанавливалась своя норма. Примеры — СССР в годы индустриализации и коллективизации, Германия в гитлеровский период.

Вся история в этих условиях развивается по линии увеличения числа людей, допущенных к распределению и потреблению общественного продукта, и удовлетворения растущего объема потребностей: при феодализме у крестьян было уже больше возможностей оставить себе часть произведенного, чем у рабов; при капитализме число активных потребителей развивалось по мере нарастания борьбы рабочих за свои права.

— Сегодня потребление современного горожанина мало зависит от засухи в конкретном регионе. Сейчас о. Всеволод Чаплин, видимо, предлагает каждому лично решить ограничить свое потребление, а не снова ввести карточки, как в советское время.

— Да, человек может субъективно ограничивать свое потребление. Хрестоматийный пример — монашество в его «нестяжательском» варианте: никакой собственности ни у монахов, ни у монастырей. Но и в «стяжательском» варианте монашество подавало пример личного самоограничения: монастырское производство (прежде всего аграрное) развивалось на собственных землях, но для того, чтобы из остатков от потребления братии (весьма умеренного) оказывать помощь нуждающимся — по древнему принципу: «церковное богатство есть убогих богатство». На этой основе, кстати, в раннем средневековье бенедиктинские монахи научили всю Европу сельскому хозяйству.

Цель такого ограничения была всем ясна: развитие в христианских терминах понимается не как неуемный рост потребления (и производства), а как максимально возможное совершенство личности, чтобы на Страшном суде (ведь мир «развивается» к своему концу, к Апокалипсису) не оказаться в числе осужденных. В этих условиях труд и минимизация потребностей понимаются как человеческий вклад в божественное домостроительство спасения. Кстати, славянское «домостроительство» по-гречески — «икономия», отсюда происходит и слово «экономика», так что перевести словосочетание «икономия тис сотириас» вполне возможно как «экономика спасения».

И до возникновения монашества были отдельные примеры субъективного ограничения потребления: скромны в этом деле были, например, стоики и даже эпикурейцы, Сократ и Диоген. Целью здесь были совершенствование личности, апатия — т.е. освобождение от страстей, в том числе и страсти неумеренного потребления.

Еще один вариант субъективного самоограничения — экономия ради развития производства. Наши крепкие сельские хозяева (кулаки) могли держать семью впроголодь (я сам — правнук репрессированных кулаков, не с кондачка говорю), но зато были и земли, и мельницы, и кони табунами, и батраки (потому что своих рук уже не хватало), и деньги. Развивалось производство (получалось, правда, — что ради самого производства, чтобы «крепче стоять»). Это — другой вариант личного самоограничения, не связанный с самосовершенствованием.

Таким образом, субъективное самоограничение имело целью либо усовершенствование личности, либо простое стяжательство, нацеленное на развитие производства (в последнем случае из самоограничения мог вырасти и бальзаковский Гобсек).

Тем не менее, субъективное самоограничение личного и коллективного потребления выработало вполне жизнеспособную модель в виде хозяйства монастыря. А воспроизводство в монастыре было не простым, а даже расширенным, поскольку обеспечивало не только ограниченные нужды братии, но и потребности окружающих (монастырская благотворительность). Другое дело, что успех этот бывал временным: он зависел от личных качеств братии и хозяйственной хватки руководства монастыря. История полна примеров, как некогда процветавшие монастыри запустевали и обезлюдевали.

— Не противоречит ли такая «экономика самоограничения» нормам рынка?

— Нет. Такого рода хозяйство развивалось в рыночной системе и испытывало все «прелести» рыночного влияния — и конкуренцию, и зависимость от ценовых подъемов и спадов, и проч. Другое дело — такое хозяйство никогда не существовало в масштабах всего общества. Это были лишь анклавы, которые жили и выживали в окружающей среде своих эпох (феодальной, капиталистической, даже социалистической).




— Одним из следствий кризиса 1929–1933 годов (Великой депрессии) был переизбыток товаров. Значит, есть какой-то экономический смысл в словах прот. Всеволода Чаплина?

— Перепроизводство товаров — это не следствие, а причина любого кризиса эпохи капитализма, в том числе и Великой депрессии. Даже современный кризис имеет в своей основе перепроизводство товаров — начался он не с того, что рухнул финансовый рынок, а с того, что началось перепроизводство зданий и сооружений, строительство которых было начато с применением кредита. Затем выяснилось, что эти площади по сложившимся ценам не выкупаются. Соответственно, кредит было нечем погасить. А поскольку платежная система построена так, что учитываются не только деньги в кассе, но и платежи будущих периодов (которые не состоялись), она немедленно на это перепроизводство среагировала крахом.

Перепроизводство — это следствие как раз ограничения потребления: товары есть, но потребители воздерживаются от потребления, так как не могут себе его позволить при сложившемся уровне цен.

Для экономической модели, основанной на наращивании потребления (чтобы наращивать производство), любой отказ от потребления (как и дефляция, т.е. снижение цен) — это абсолютный кошмар.

Но дело в том, что уже не одно тысячелетие экономика развивается только в связи с ростом потребления, а если оно не растет естественно, его начинают стимулировать, прежде всего — кредитом (т.е. потреблением сейчас за счет доходов будущего). Но никто не даст гарантий, что кредит будет погашен: физическое лицо может потерять работу, юридическое лицо — подвергнуться воздействию стихии (засуха случилась или сгорел завод во время грозы!) или рынка (конкуренты задавили). Таким образом, наращивание потребления за счет доходов будущих периодов — это бомба, которая непременно взрывается.




— Но возможно ли ограничить потребление на уровне государства?

— Да, это возможно — рычаги существуют. Правда, в ответ мы услышим знакомые напевы насчет «тоталитарного государства», потому что иного способа государственного ограничения потребления, кроме полицейского, не бывает.

Вопрос в другом — зачем? Мы чего хотим добиться? Абстрактного «экономического подъема»? А против кого дружить будем в этом случае — против «потенциального противника», против собственного народа, против пришельцев из космоса? Какой идеологией мы оправдаем это ограничение?

Второй вопрос: потребление каких слоев населения следует ограничить? Богатых, бедных, всех подряд? Потребление бедных во всем мире и так уже успешно ограничено, кое-где вообще есть нечего. Богатых ограничить невозможно: они выведут свое потребление за рубеж и сами туда, в конце концов, уедут (что, кстати, они и делают). Всех подряд в существующих условиях без полиции не ограничить вовсе.

Третий вопрос: какое потребление мы собираемся ограничивать? Личное? Производительное? Оба вместе? Кстати, если мы ограничим личное потребление, в конце концов ограничится и производительное: незачем будет развивать производство, если на его продукцию нет потребителя.

Мы с вами уже видели: ограничение потребления возможно только в силу устойчивых личных побуждений, которые, как правило, охватывают лишь отдельные слои населения, и очень редко — весь народ (как это было в порыве «социалистического строительства», например, причем в наше время понять причины этого всенародного порыва почти невозможно). Иных рычагов не существует.

Христианство предлагает образ жизни, основанный на ограничении потребления, но только для его воплощения в масштабах всего общества необходимо, чтобы все это общество было христианским. Когда-то Церковь стремилась включить в себя, открывая дорогу к спасению, все общество в целом — но эта историческая попытка не удалась.

Ныне, когда лишь треть населения планеты относит себя (во многом формально) к числу христиан, говорить в здравом уме о том, что весь мир примет христианские ценности, можно разве что в двух случаях: либо в напряженном предощущении чуда Божия (которое тоже нельзя исключать), либо ожидая скорого конца света.

А «в отдельно взятой стране» любая исключительная модель экономического развития обречена на неудачу — советский социализм это наглядно показал. Мир, как правило, любит свое (ср.: Ин. 15, 19) и с ним расставаться не собирается, унифицируя под себя все нестандартные проявления.




— Должна ли экономика все время развиваться? Чем больше товаров производится, тем больше растет и потребление этих товаров, а значит — общество потребления вместе с его проблемами и кризисами…

— Мы знаем два варианта кризисов: кризисы перепроизводства (это — стандартная ситуация капиталистической экономики, начиная с середины XIX века, когда ни о какой «экономике потребления» никто еще слыхом не слыхивал), которые постоянно возникают и постоянно преодолеваются, и кризисы недопроизводства, пресловутый дефицит товаров и услуг, который возникал то и дело в странах «победившего социализма» с их экономикой ограниченного потребления. Так что проблемы и кризисы — это не особенность «экономики потребления» в современном ее варианте, и не только ее особенность.

Далее: что такое «экономика должна развиваться»? Не бывает просто развития, бывает развитие на основе простого воспроизводства (когда постоянно производится неизменное количество товаров) и развитие на основе расширенного воспроизводства (когда производится возрастающее количество товаров).

Первый случай предполагает неизменное количество потребителей (т.е. прирост населения или прирост территории с включением нового населения не имеется в виду; кстати, это тоже вариант — мы знаем о государственной политике ограничения рождаемости) либо постоянное сокращение личного потребления (ввиду прироста населения).

Во втором варианте производство имеет в виду прирост населения. Поэтому количество производимых товаров и услуг растет, чтобы удовлетворить естественный прирост спроса. Вопрос — какими темпами оно растет и как добиться того, чтобы прирост произведенных товаров не превышал прироста их потребления. Один из примеров решения этого вопроса дало социалистическое планирование — с известными результатами: одно из последних исследований экономики социализма так и называлось — «Экономика дефицита». Другой пример — индикативное планирование в промышленно развитых странах и внутри транснациональных корпораций: в течение ограниченных временны́х периодов оно способно поддерживать стабильность экономического роста, но все-таки так же дает сбои в виде кризисов.




— Как отличить нормальное потребление от перепотребления?

— Проблема в том, кто и как определяет «норму потребления», кто устанавливает критерий «достаточности». У кого щи пустые, а у кого — жемчуг мелок.

Возьмем пример из современной жизни: если вы поступили в больницу по поводу, скажем, сахарного диабета, вам, по действующим медицинским стандартам, никто никогда не станет делать даже гастроскопию (о томографии и мечтать не приходится): не положено, а раз так — страховая не оплатит. А если у вас прободная язва, и вы внезапно умрете прямо на больничной эндокринологической койке от незапланированного стандартами желудочного кровотечения?

Вот вам образец «достаточности» потребления: патологически здоровые люди в минздраве, которые, видимо, сами собираются жить вечно и ничем, упаси Бог, не болеть, решают за вас и, главное, за практикующих врачей, какое среднестатистическое лечение вам полагается. Не учитывая ваших конкретных особенностей и всего комплекса патологий, который у вас набирается с течением лет, — его вы будете лечить уже на коммерческой основе.

А что получится, если патологически здоровые «на всю голову» персонажи начнут решать, сколько вам нужно в день граммов гречки или картошки и какой размер ботинок вы должны носить? Мне вот, скажем, картошки нельзя, а гречки, понятно, нужно больше, и нога моя в сороковой размер не влезает, — а поди ж ты: не положено! Мы это один раз уже проходили, в советский период, но там хоть были как-то научно обоснованные нормы, а не просто «от ветра главы своея́», как часто говорил покойный патриарх Алексий II.

Евангелие дает нам некоторый критерий для оценки своего личного (именно своего — не общественного!) потребления. Когда Христос беседовал о заповедях Божиих, он сказал: возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки (Мф. 22, 37-40). Эти принципы следует положить в основу экономического поведения христиан: оно не должно утеснять ближнего и противоречить Божьим заповедям.

Поскольку же свобода человека есть одна из высших ценностей, любой человек свободен в выборе модели экономического поведения. Но апостол не зря предупреждает: берегитесь однако же, чтобы эта свобода ваша не послужила соблазном (1 Кор. 8, 9). А таких соблазнов в последнее время множество, даже и в церковной среде, так что Святейшему Патриарху и Синоду приходится специально остерегать от них и клир, и мир.

Поэтому, оценивая свой способ экономического поведения и свой уровень потребления, человек должен соотносить его прежде всего с Господними заповедями любви.

Насколько это реально — трудно сказать. Христос Сам предупреждал нас об особенностях времен: по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь (Мф. 24, 12).

— Зависит ли экономическая система от вероисповедания, идеологии страны? Или развивается по своим законам?

— До некоторой степени на конфессиональных основах построена экономика ряда мусульманских стран, но далеко не всех. Понятно, что Саудовская Аравия и Турция — это модели разных порядков.

Иных примеров конфессиональной экономики мне неизвестно. Кальвин, наверное, крутится в гробу, когда говорят, что капитализм основан на протестантской этике — протестантизм как религия уж точно не дал никакой специфической экономической модели.

— Вам известны «страны с православной этикой, основанной на ограничении потребления», упоминаемые о. Всеволодом Чаплиным? Греция — это не антипример?

— В Греции никто ничего не собирался ограничивать, никто не собирался строить никакой иной модели, чем «экономика потребления», основанная на перекредитовании. Греция — как раз пример того, что, несмотря на наши религиозные чувства (а Греция — по конституции православное государство), наращивание потребления вне системы труда, вне адекватного роста экономики, только за счет кредитных инъекций неминуемо приводит к кризису. И этот кризис, начавшись в экономике, неминуемо переходит на мораль общества.

А что касается «стран» и «этики, основанной», то мне самому, как и вам, хотелось бы увидеть эти страны, хотя бы где-нибудь в истории.




— Современная жизнь так устроена, что человек, как только выходит из дома, сразу начинает тратить деньги. Это результат рыночной экономики?

— Это — результат извращения потребительского поведения, обусловленный рыночной экономикой в варианте «экономики потребления». Раньше в рыночной экономике человек — в силу сложившейся системы ценностей — предпочитал накапливать, чтобы развивать свое производство, чтобы передать его детям и внукам. А теперь — прямо по древним пророкам: «Будем есть и пить, ибо завтра умрем!» (Ис. 22, 13; ср.: 1 Кор. 15, 32).

Потому что нет надежды на этих детей и внуков: если не сам промотаешь, они за тебя твою жизнь проживут! Это — я не от себя, я монах, мне оставлять нечего и некому, это я слышу от многих весьма состоятельных людей… Потому и траты: «ведь живем однова́», как пел Высоцкий.

А кто победней — тому кредит прямо у подъезда предлагают, да еще по одному паспорту, как тут устоять! Тем более что у соседовой жены шуба/машина/дача/все что хотите — лучше, чем у твоей.

А не жалко тратить — потому что существенная часть того, что сейчас называют национальным богатством, состоит не из материальных ценностей, а из финансовых активов — вещи эфемерной, без труда и пота получаемой.

Общество потребления плохо отсутствием общества. Человек в нем перестает быть существом общественным, как определяли его Аристотель, а за ним — раннехристианский богослов Немезий Эмесский. Общественная система десоциализируется, общество становится конгломератом индивидов с непредсказуемым рыночным поведением. Оно начинает отвечать той теории рынка, по которой оно строится: «броуновское движение» в зависимости от спроса и предложения, не подлежащее упорядочиванию, с непредсказуемым результатом.

«Экономика потребления» эпохи глобализации ведет к деформации системы ценностей, к подчинению личности сиюминутным интересам, к утрате перспективы вечности.

Виртуализация экономики — возможность получения максимальных прибылей не в сфере производства, а на финансовом рынке с использованием разрастающегося спектра финансовых инструментов с практически нерегулируемыми рисками, — приводит к тому, что экономическая деятельность теряет созидательный характер.

Нарушаются основы процесса формирования и использования материального благосостояния человека и общества, данные Священным Писанием: Бог дает силу приобретать богатство (Втор. 8, 18) и трудящийся достоин награды за труды свои (Лк. 10, 7).

Благосостояние личности и общества теряет трудовой характер, а его оплата переносится на «доходы будущих периодов»: возникает новый феномен «жизни взаймы».

Отношение к благосостоянию в корне меняется — оно воспринимается не как социальное достояние, источником которого является Бог, Источник всего, а как личная заслуга.

Экономические критерии становятся основными для человеческих взаимоотношений, само человеческое бытие начинает оцениваться исключительно в экономических и финансовых категориях.

Индивидуализм становится более приоритетным, чем жизнь в обществе, традиционные общественные ценности «приватизируются». Даже религия рассматривается как частное дело, изгоняемое на обочину общественного сознания.

Происходит маргинализация целых национально-культурных сообществ, их развитие направляется к «усредненной» «потребительской» модели, настойчиво насаждаемой извне, в том числе и с применением инструментов так называемой «помощи развитию».

Идет секуляризация общественного и индивидуального мышления и поведения. Утрачиваются национальные, религиозные, социо-культурные традиции, которые могли бы стать основой формирования личности, выходящей за «потребительские» рамки.

«Жизнь взаймы» делает неустойчивым положение основной части населения, прежде всего «среднего класса», первым пожинающего негативные плоды кризисных явлений — рост безработицы и налогов, сокращение оплаты труда, снижение уровня социального обеспечения и др.

Вот лишь некоторые «неэкономические» последствия развития глобальной «экономики потребления», особенно ярко проявившиеся к настоящему времени.




— Но если все люди станут аскетами — что будет с экономикой?

— Массовый аскетизм, кстати, - вполне реальная ситуация, примеры ее мы видим, скажем, в древних монастырях Нитрийской пустыни, Палестины и т.д. Все там были аскетами (о таких духовных вершинах, о каких повествуют древние Патерики, нам и говорить-то неловко). Все занимались трудом для своего пропитания. Только с продуктами этого труда они отправлялись в близлежащий город на рынок и там его продавали (цену не называли: брали, кто сколько даст), а на вырученные деньги покупали себе скудную еду и одежду, остатки же раздавали. Нынешние подвижники (в немногом числе) также пытаются жить по апостолу, который говорил: нуждам моим и [нуждам] бывших при мне послужили руки мои сии (Деян. 20, 34), но это — тоже через рынок: палатки, мастером изготовления коих был Павел (Деян. 18, 3), кто-то же у него покупал.

Таким образом, анклавная экономика, основанная на ограничении потребления, может существовать только в условиях окружающего рынка, откуда берется то, чего сам аскет сделать не в состоянии.

Если предположить, что аскетизм становится всеобщим правилом (а такие тенденции иногда возникали: так, в Византии в периоды политико-военных кризисов народ активно оставлял мир и удалялся в монастыри), то можно думать, что экономика в современном ее понимании оказалась бы не у дел: естественные потребности человека невелики, и удовлетворить их можно собственным трудом, выменивая излишки у специалистов в производстве других продуктов. Хлеб на топор, армяк на борону-суковатку, стрелы на шапку и так далее — в сторону первобытнообщинного строя. Я, конечно, утрирую, но такая перспектива совершенно не исключена, особенно если в этом аскетизме будет просто отказ от потребления (как у хиппи, например, или по матушке-лени), не воодушевленный никакой истиной.

Так что вопрос — в том, от чего и зачем нужно отказываться. Если все это будет делаться во исполнение апостольского завета: со страхом и трепетом совершайте свое спасение (Флп. 2, 12), то нужно уповать, что награда за это будет велика. Если же цели будут эфемерными (вроде абстрактного «поддержания экономики» или чего-то еще), то мы знаем: дом, построенный на песке, упал, и было падение его великое (Мф. 7, 27).

— Что Церковь может противопоставить рыночной экономике? Может ли быть вообще христианская экономика?

— А должна ли Церковь что-то противопоставлять? Кто поставил Меня судить или делить вас? (Лк. 12, 14).

Самая невыигрышная ситуация — дружить против кого-то.

Церковь — это живой Богочеловеческий организм, она живет, а не что-то кому-то или чему-то «противопоставляет». Ее жизнь — это пример познания истины, она призвана эту истину являть, потому что Господь хочет, чтобы через нее, через явление в ней истины, все люди спаслись (ср.: 1 Тим. 2, 4; Евр. 10, 26). А жизнь, как сказал святой Златоуст, она — жительствует, а не противопоставляет и не изощряется. Жительствует по своим законам, данным Писанием. Жительствует в мире, являя ему (не навязывая, а именно — являя!) свою истину и страдая от его неправд, но воодушевляясь словами Христа: В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир (Ин. 16, 33).

Церковь в меру возможностей участвует в формировании хозяйства, ориентирующего все общество на интересы каждой личности, и направляет к нему созидательный труд своих членов, вне зависимости от их места в экономике (будь они предприниматели или трудящиеся). Руководствуясь апостольским пониманием гражданского общества, согласно которому все его члены — сограждане святым и свои Богу (Еф. 2, 19), Церковь призывает созидать эффективное социальное государство, которое, осуществляя свои социальные и экономические функции, призвано полагать в основу общественных, межличностных отношений закон Божий — единственный закон, способный привести людей к счастью и благополучию.

Собственно же христианская экономика — это дело христиан, а не мира. Она была, и есть, и будет — но только в тех границах, в каких историческая Церковь осваивает территории, взятые ею от мира, и настолько, насколько она их осваивает. При этом экономика Церкви вполне может сосуществовать с любой исторической моделью экономики мира сего, и не в силу некоей приспособляемости, а потому, что вплоть до второго пришествия Христова Церковь призвана благовествовать истину Его (в том числе и своей хозяйственной жизнью) всей твари (Мр. 16, 15) даже до края земли (Деян. 1, 8).

Ожидать же, хотя бы бегло прочитав Апокалипсис, что все, что в мире (1 Ин. 2, 15), будет освоено христианской экономикой, — несомненно, наивная утопия.

Поддержите наш сайт Сердечно благодарим всех тех, кто откликается и помогает. Просим жертвователей указывать свои имена для молитвенного поминовения — в платеже или письме в редакцию.